Однако не все было радужно в жизни молодого писателя. Несмотря на то, что «Теневые картины» были доброжелательно приняты, а сборники стихотворений, выходившие в 1830—1833, были высоко оценены, все чаще критики находили недостатки во все более обширном творчестве Андерсена. К числу самых его строгих критиков относился Кр. Мольбек, известный своей педантичностью и придирками к орфографии. Он писал рецензии в «Ежемесячнике литературы», а в 1830 году, после смерти Рабека, стал цензором в Королевском театре. Андерсен же не выносил критики. Он был болезненно обидчив, и его смешанная со страхом ненависть к критикам вообще и к Мольбеку в частности скоро привела его к убеждению, что критика только убивает поззию, — мнению, которого он не изменил почти до конца жизни.
В 1830 году вышел анонимный стихотворный памфлет «Письма с того света» (написанный молодым писателем Хенриком Хенцем), в котором давалась остроумная и язвительная панорама тогдашней датской литературной жизни. Андерсен был в ней представлен в виде «святого Андерсена», который седлает однодневного жеребенка Пегаса, чему с восторгом рукоплещет чернь, в то время как ему, безграмотному, место в позорном углу. В театре тоже все шло далеко не так гладко, как ему хотелось. Андерсен непременно хотел писать для сцены, не имея к этому настоящих способностей. Он слишком усердно пытался произвести на свет хоть что-нибудь, пригодное для подмостков. Некоторые из его пьес были приняты, но столько же возвращались для доработки или просто потому, что никуда не годились.
Письма Андерсена того времени к преданным друзьям полны жалоб: никто его по-настоящему не любит, едва ли он когда-нибудь снова будет писать стихи, наверное, он скоро умрет, и это будет только к лучшему. К тому же он пережил еще одну несчастную любовь. На этот раз к Луизе Коллин, младшей дочери Йонаса Коллина, которой было в то время семнадцать лет. В письмах к ней он пишет, как он несчастен и одинок. Однако Луиза не стала поощрять его чувств и подавать ему напрасных надежд. Она показала его письма своей старшей сестре Ингеборг, а та просто сообщила об этом Хансу Кристиану, чем пресекла все его попытки сблизиться с Луизой. К тому же, девушка была фактически помолвлена с другим.
В 1832 году Андерсен написал воспоминания о прожитой к тому времени жизни. Осенью 1832 года автор оборвал воспоминания на полуслове. Он не собирался, по крайней мере в ближайшее время, печатать рукопись — слишком интимные и личные детали раскрыты в ней. Тогда Андерсен сильно переживал из-за охлаждения к нему читателей, не говоря уже о критике. Его сборник стихотворений «Двенадцать месяцев года» (1832) был, по его мнению, сознательно рецензентами проигнорирован. Дурному его настроению в этот период способствовала и объявленная 1 января 1833 года помолвка Луизы Коллин с ее будущим мужем аудитором Вилкенсом Линдом. С присущей ему горячностью 16 февраля 1833 года Андерсен писал Хенриетте Вульф-младшей: «Во мне все более вызревает мысль, что из меня может выйти хоть что-нибудь, только если я вырвусь из нынешнего окружения. Оставшись здесь, я погибну».
Он давно уже мечтал о большом путешествии. К сожалению, у него не было достаточных средств, однако королевский фонд «ad usus publikоs» ежегодно выделял по ходатайству стипендии молодым художникам и ученым, которые таким образом получали возможность учиться за границей за счет общества и на благо родины. Стипендии хватало на год пребывания за границей, иногда и больше, при этом не нужно было экономить. 13 марта 1833 года решением фонда средства для заграничной поездки в размере 1200 ригсдалеров на срок два года Андерсену были выделены. 15 апреля 1834 года по прошению Йонаса Коллина к этой сумме были добавлены еще 400 ригсдалеров. Андерсен передал неоконченные автобиографические записки на хранение Эдварду Коллину и 22 апреля отбыл из Копенгагена, направляясь через Германию в Париж и далее — в Италию. Нескольким его близким друзьям пришла в голову интересная мысль вручить капитану парохода «Фредерика VI», на котором отплыл Андерсен, прощальные письма, чтобы тот время от времени их ему передавал. Эти последние приветствия из дома глубоко его тронули. «Я едва не плачу, думая, что я оставил!» — писал он Эдварду Коллину, прибыв в Любек.
Германию Андерсен проехал всего за неделю. Он побывал в Гамбурге, где посетил немецкого композитора и скрипача Людвига Шпора и жившего там датского поэта Ларса Крусё. Во Франкфурте он посетил оперного композитора Алоиза Шмитта, который предложил ему написать либретто для оперы. Это было очень лестно; а увидев, что Андерсен не слишком хорошо владеет немецким языком, композитор все же попросил, что еще более лестно, оставить ему черновик; он хотел получить «сюжет от молодого, пламенного гения». Андерсен также совершил поездку по Рейну. Во Франкфурте он побывал в еврейском гетто. Впечатления от гетто пригодились писателю впоследствии — при работе над первым романом.
До Парижа он проехал в дилижансе четверо с половиной суток без остановок и совсем измучился. «Было так много хлопот с нашими паспортами, так много досмотров и обысков, что я почти пожалел о предпринятом путешествии. Наши баулы открывали шесть раз, и в каждом городе нас окружала полиция», — писал он домой. Наконец 10 мая он прибыл в Париж, просоленный пылью и вареный от зноя». Здесь ему пришлось побывать в двух-трех гостиницах, прежде чем он наконец нашел маленький номер. Он тут же лег спать, но был разбужен, как ему показалось, орудийными залпами, вспышками яркого света и гомоном толпы. Спросонья он подумал, что во Франции опять произошла революция, однако, выглянув в окно, убедился, что всего-навсего в театре напротив закончился водевиль и к тому же на улице гроза.
На следующий день он отправился на прогулку по городу и был потрясен увиденным. «Вот это город, Париж! Берлин, Гамбург и Копенгаген, вместе взятые, уступают ему», — писал он одному другу в Копенгаген, а другому сообщал, что Париж по сравнению с Копенгагеном — это все равно что перламутровый зал по сравнению с каретным сараем. Собор Парижской богоматери потряс его, Версаль тоже, но больше всего Трианон, где он с благоговением посмотрел спальню Наполеона — ведь это был великий император, ради которого его отец двадцать лет тому назад отправился на войну. В июле Ханс Кристиан стал участником и зрителем трехдневного празднества в честь французской революции 1830 года и видел, как в торжественной обстановке открывалась на Вандомской площади колонна, воздвигнутая в честь Наполеона I.
В Париже Андерсен провел три месяца. Он встретился со знаменитым немецким поэтом Генрихом Гейне, который особенно сердечно приветствовал датского коллегу. Андерсен посетил Виктора Гюго и композитора Луиджи Керубини, которого знали и любили в Копенгагене, чтобы поговорить соответственно о датской литературе и датской музыке, но, к сожалению, Гюго знал лишь Эленшлегера, а Керубини никогда не слыхал о датском композиторе Кристофе Эрнсте Вейсе. Наконец, уже перед самым отъездом из Парижа, он нанес визит старому слепому Н.А. Хейбергу, отцу Й.Л. Хейберга, общественному деятелю, который жил за границей со времени ссылки в 1799 году.
Первые два месяца в Париже Андерсен не получал писем от друзей из Дании, он часто писал им, но ответа не было. Особенно горько он переживал молчание своего ближайшего друга Эдварда Коллина. Теперь он сильнее, чем когда-либо, ощущал свое одиночество в мире. У других были родители, братья, сестры, невесты или жены — у него были только друзья, которые теперь, казалось, изменили ему. Первое же письмо, полученное им из Дании, принесло горькое разочарование. Это была анонимка с вложенной в нее вырезкой из газеты «Копенгагенская почта» от 13 мая с эпиграммой на него. Для легко ранимого поэта это означало катастрофу. Его парализовало это проявление человеческой злобы, низости и зависти датчан.
Немного позже он узнал, что был несправедлив к своим соотечественникам, ведь эта анонимно напечатанная эпиграмма вызвала в Копенгагене неодобрение, даже Кр. Вильстер, строгий критик Андерсена, счел себя обязанным публично опровергнуть слух о своем авторстве. Друзей Андерсена очень огорчили эти гнусные нападки, и Эдвард Коллин опубликовал в «Копенгагенской почте» резкий протест. Но в тот момент ему пришлось утешиться тем, что подобные вещи заслуживают лишь презрения. Через некоторое время он получил утешение от Йонаса Коллина: «Париж, дорогой Андерсен, не место для переживаний из-за литературных завистников»! В июне пришло долгожданное письмо от Эдварда Коллина, который разъяснял обстоятельства пресловутой эпиграммы и извинялся за свое долгое молчание. С той поры Андерсен регулярно получал в Париже письма с родины. Правда, они казались ему слишком лаконичными, но все же означали, что его не забыли.
В Париже Андерсен задумал написать драматическую поэму на сюжет датской народной баллады «Агнете и Водяной». Он сразу же принялся за это произведение, описывающее «удивительную тягу человека к тому, чего у него нет», и еще в Париже закончил первую часть. В середине августа он собрался двигаться дальше. Незадолго до отъезда он послал первую часть поэмы. По дороге в Италию, чтобы улучшить свой французский язык, Андерсен решил задержаться на три недели в Швейцарии. У него был знакомый в Ле-Локле, небольшом городке в горах Юра, пригласивший его пожить некоторое время. Там Андерсену пришлось бы говорить по-французски, так как семья не знала другого языка. В то же время, проживание здесь позволило бы ему сократить расходы, что для бережливого поэта было немаловажно.
15 августа он покинул Париж и через несколько дней переехал через горы Юра, откуда впервые увидел Высокие Альпы. «Внизу раскинулись плодородные кукурузные поля и виноградники, я ехал по краю пропасти, далеко подо мной проплывали облака, а впереди лежали Альпы, словно гигантские стеклянные волны с пеной снега, они будто плыли по океану прозрачного тумана», — писал он. После двух дней на Женевском озере он наконец достиг Ле-Локля, который лежал высоко в горах, окруженный дремучим еловым лесом. Семья, в которой жил Андерсен, была к нему очень добра, он начал привыкать к трудному языку и даже немного говорил на нем, совершал прогулки в густом лесу и мог спокойно закончить вторую часть «Агнеты».
«Эта поэма — моя восставшая из моря скандинавская Афродита. Ты должен полюбить ее хотя бы из-за этого, — писал Андерсен Эдварду 12 сентября 1833 года, отсылая ему вторую часть "Агнете". — "Литературный ежемесячник" называл меня "молодым поэтом, обещавшим когда-то многое", они писали это уже после того, как из печати вышли мои "Двенадцать месяцев"; эти слова ложатся каплями яда на мое сердце. Так пусть же удача "Агнеты" бросит луч, под которым яд улетучится!»
Однако Эдварду, по крайней мере, первая часть «Агнете», которую он успел получить, не понравилась. В письме от 29—30 августа он прямо пишет Хансу Кристиану о «затертости идей» поэмы, о ее искусственных длиннотах и заимствованиях из эленшлегеровского «Аладдина». И тут Андерсен впервые восстал против семейства Коллин — в лице Эдварда. Он записал в своем дневнике 23 сентября: «Получил длинное письмо от Эдуарда, своего рода выпад против "Агнете"; я больше не хочу быть вечно уступающим, не хочу, чтобы человек младше меня обращался со мной как с ребенком, пусть он и мой друг. Тон, взятый Эдуардом, требует противодействия, хоть я и люблю его!»
14 сентября 1833 года Андерсен отправился из Ле Локля в Италию. Он проехал через Симплон и 18 сентября оказался в Италии. Он был в восторге от увиденного! «Германия и Франция по сути не чужбина: только за Альпами лежит новый мир!» — писал он. Маршрут его пролегал через Милан, Геную, Пизу, Ливорно, Флоренцию и Перуджию в Рим. Путешествие с недолгими остановками в городах заняло у Андерсена чуть больше месяца. Италия произвела на него потрясающее впечатление. Его поразила природа и архитектура городов. Миланский собор казался выточенным из одной глыбы мрамора. Генуя произвела на него огромное впечатление своими ослепительными дворцами. Потом была Пиза, каррарские мраморные карьеры и, наконец, Флоренция! Он не знал, чем закончить и с чего начать, когда рассказывал в письмах обо всех чудесах тосканской столицы. Он провел пять дней во Флоренции и 13 октября выехал в Рим. Андерсен был восхищен Италией: «Если Франция — страна разума, а Дания и Германия — сердца, то Италия — царство фантазии. В ней все живопись! Какой пример привести? Ну хотя бы одно местечко под Генуей, по пути туда! Представьте себе: налево горы, поросшие миртами и оливами, крестьянские домики с лимонными деревьями, а справа — темно-синее Средиземное море; крутой утес, черный как смоль и устремленный в небо, возвышается над водой, под ним плывет в солнечном свете корабль с надутыми парусами, а по дороге перед нашим экипажем идут восемь-десять монахов-капуцинов с их характерными лицами».
Однако не обошлось без неприятностей и неудобств. Еще в Милане он слышал, что накануне его приезда неподалеку от города ограбили экипаж путешественников, а однажды вечером, возвращаясь из оперы, увидел на ступеньках церкви спящих мужчин — бандитов? Ему пришлось взять себя в руки, чтобы побороть «эту проклятую трусость, которая сидит у меня в крови». Дорога из Флоренции в Рим стала для него и двух его попутчиков-датчан одним мучением: «Эти шестидневные муки привели нас в отчаяние. Красота Италии едва ли может перевесить ее свинство. Это настоящий хлев. Постоялые дворы столь убоги, столь грязны, столь полны клопов, что мы спали одну ночь из шести; пришлось ходить по комнате, искать убежища в стойлах, и все же нас едва не съели блохи и ядовитые мухи. В первую ночь у меня на одной руке было сто тридцать семь укусов. Лица у нас распухли, еду подавали отвратительную: прокисшее вино, петушиные гребешки жаренные в растительном масле, и тухлые яйца».
18 октября 1833 года Андерсен прибыл в Рим и в тот же вечер присутствовал на торжественном перезахоронении останков Рафаэля в Пантеоне. Оно было произведено в связи со слухами о том, что череп художника, хранившийся в Академии Святого Луки, был подложным. По разрешению папы Григория XVI могила была вскрыта и было установлено, что останки Рафаэля находятся в ней в целости и сохранности. Во время церемонии Андерсен впервые увидел знаменитого датского скульптора Бертеля Торвальдсена, принимавшего участие в процессии. Уже на следующий день Андерсен нанес визит знаменитому датчанину, который принял его очень любезно, как и другие его соотечественники, жившие в Риме. Молодому писателю нашли квартиру неподалеку от «Кафе Греко». В течение нескольких дней с компанией датчан он осмотрел Капитолий, замок Святого ангела, собор св. Петра, руины на Палатинском холме, Колизей и побывал в опере. 23 октября он вместе с другими отправился на прогулку в экипаже и посмотрел Изола Тиберина, Палатин, термы Каракаллы, гробницу Сципионов, Аппиеву дорогу, катакомбы, базилику св. Павла «за городскими стенами» и протестантское кладбище, а вечером читал в кругу соотечественников «Агнету»; все пришли от нее в восторг. На следующий день они отправились в поездку на несколько дней; они посетили Фраскати, Тусколо, Гроттаферрата, Альбано, Гензано, Неми; верхом на муле поднялись к монастырю на Монте Каво, потом назад в Альбано, а к концу третьего дня через Кампанью вернулись в Рим. На следующий день посетили собор св. Петра и виллу Боргезе на другом конце города, потом Ватикан и собрания античного искусства и еще многое другое.
1 ноября Андерсен переехал в две комнаты на первом этаже на углу виа Систина и пьяцца Барберини (дом существует до сих пор) и с этого времени вел более спокойную жизнь. Беглое знакомство с достопримечательностями сменилось более основательным изучением городских памятников искусства. Меньше чем за четыре месяца он посетил двадцать пять музеев и бесконечное множество церквей. Он смотрел произведения искусства, обсуждал их с датскими приятелями, тренировал глаз, воспитывал в себе вкус и с каждым месяцем становился все самостоятельнее в суждениях. Усердно посещал он и мастерские работающих художников и слушал их объяснения и наставления. Он и сам рисовал, до наших дней сохранились его рисунки того времени.
Тем временем из Дании он получил два письма, сильно его расстроивших. Первое пришло 16 декабря, и впечатление, которое оно произвело, едва ли можно выразить красивее, чем сделал это он сам в письме к своей приятельнице Хенриэтте Вульф в Копенгаген: «Сегодня вечером я получил письмо от Коллина-отца, он сообщил мне о смерти моей старой матери; ее положение было плачевным, и я почти ничего не мог для нее сделать; дома это меня часто угнетало; но я никогда не мог об этом сказать! Господь взял ее к себе, и я по-сыновьему благодарен ему за это; и все же ее смерть меня глубоко потрясла. Теперь я действительно совершенно один — ни одно существо не обязано природой любить меня». В этом же письме Йонас Коллин сообщал, что водевиль Андерсена отвергнут театром, к тому же ни один издатель не хотел печатать «Агнету», придется публиковать ее на средства автора.
6 января пришло письмо от Эдварда Коллина, которое нанесло Андерсену самый жестокий удар, самое тяжелое разочарование из всех, которые он до сих пор пережил. Разочарование было двойным: «Агнета» не удалась, почти, все в Копенгагене сошлись в этом мнении, а его ближайший друг оказался настолько бессердечным, что без обиняков рассказал ему об этом. Он был вне себя от отчаяния и горечи, не спал всю следующую ночь, лелеял мысль о самоубийстве. Друзьям, заметившим его состояние, он объяснил все критикой Мольбека на его «Стихотворения», о которой тоже сообщалось в пресловутом письме. Друзья его успокаивали, Торвальдсен сказал: «Ради бога, пусть вас никогда такое не огорчает, чем меньше человек разбирается в искусстве, тем он строже, а чем больше истинный художник проникает в искусство, тем больше он видит его трудности и тем мягче становится к другим».
К счастью, в это время у него были не только огорчения и беды. Рождество Андерсен встретил в большой компании датских, норвежских и шведских писателей и художников на вилле Боргезе, в домике, расположенном у амфитеатра в саду, у заменявшего елку апельсинового деревца. В январе он некоторое время позировал датскому художнику Кюхлеру, который написал замечательный портрет; у него появилось много новых впечатлений, и наконец он снова начал сочинять. 27 декабря в дневнике появилась запись: «Вечером начал новеллу "Импровизатор"». Он быстро написал первую главу.
12 февраля, сразу после недельного римского карнавала, Андерсен вместе с Херцем и еще одним приятелем отправились на юг Италии, в Неаполь, где как раз в это время происходило извержение Везувия. Пейзажи в окрестностях Неаполя превзошли все, что Андерсен видел раньше: краски, изобилие, обширные виноградники и алоэ в человеческий рост. Воздух был подобен сладчайшим поцелуям. «Только теперь я знаю, что такое Италия. Поистине: увидеть Неаполь и умереть!» — восклицал он. Его восторг не знал границ. Жуткое и прекрасное восхождение на Везувий состоялось поздно вечером, при свете луны. Андерсен доехал верхом почти до самой вершины, прошелся, утопая, по глубокому слою пепла, по свежезастывшей лаве, прямо к раскаленному потоку, стекавшему по склону горы; черный дым поднимался кверху и скрывал луну, так что то и дело наступала кромешная тьма: «Я чувствовал, что моя жизнь в руках бога, и у меня кружилась голова от восхищения».
Через несколько дней Андерсен с друзьями посетили Помпеи и греческие храмы в Пестуме. Чуть позже Андерсен вместе с Херцем посетил остров Капри, где 6 марта 1834 года они побывали в Голубом гроте, открытом за три года до этого двумя немецкими художниками, отважившимися во время отлива проникнуть в него. Там, внутри, «вода была как зеркало и голубая, словно пылающий спирт... Это был волшебный мир, который ни один поэт не в состоянии описать, ни один художник передать красками. Мы плыли в голубом эфире, а снаружи волны разбивались о крутые скалы, на которых росли красные водоросли, похожие на кровавые слезы», — писал он на родину. Через несколько дней он вернулся в Неаполь; еще одна короткая поездка на остров Искья, и неаполитанская сказка осталась позади.
После красот юга поэт возвращался в Рим без особого удовольствия. Отпраздновав в Вечном городе Пасху, с 1 апреля он начинает свое четырехмесячное путешествие домой. Во Флоренции, куда он добрался 5 апреля, он провел целую неделю и чувствовал себя как дома. Далее через Болонью в Венецию, которая ему не особенно понравилась. Днем, как писал он в «Сказке моей жизни», она напоминала ему «мертвого лебедя, качающегося в замусоренных волнах» и только к ночи «представала во всей красе, как это и подобает королеве Адриатики». В Венеции, впрочем, Андерсена ужалил скорпион и у него до самого плеча распухла рука. «Наконец, в черной, похожей на катафалк, гондоле я, признаться, без сожалений покинул город».
В начале мая Андерсен прибыл в Мюнхен, где, работая над «Импровизатором», провел целый месяц. 31 мая он отправился дальше, в Зальцбург и Вену, куда прибыл 9 июня. Быстро завел влиятельных и интересных знакомых, его все приглашали в гости, и, конечно, он усердно посещал Бургтеатр, где ему, как известному поэту, предоставили место в партере. Но Вена его не радовала, писал он на родину, — одна Италия постоянно витала у него в мыслях, и ничто другое не могло произвести на него впечатления. И все же он оставался почти восемь недель, после чего посетил Прагу и отправился в Германию, где 24 июля в Берлине встретился с Шамиссо, у которого как раз в это время вышло собрание сочинений, включавшее перевод шести андерсеновских стихотворений.
3 августа 1834 года на пароходе «Фредерик VI» поэт вернулся в Данию. Несмотря на все опасения Андерсена, прием в Копенгагене оказался очень трогательным и радушным — естественно, ведь друзья любили его и скучали по нему. В семье Коллинов его встретили как сына и брата, а у старого советника стояли на глазах слезы. На улицах люди приветствовали его криками, а король и министры, которым он засвидетельствовал свое почтение и благодарность, любезно приняли его и уделили время беседе с ним. Его пригласили пожить у адмирала Вульфа в Амалиенборгском дворце, где он пробыл весь август, а с 1 сентября переехал в Нюхавн, дом 18, со стороны замка Шарлоттенборг (дом сохранился до сих пор), где он снял две комнаты: одну с видом на канал, где стоят на причале корабли и гудит в парусах ветер», а другую — с видом на ботанический сад, расположенный за Шарлоттенборгом. «Подо мной живет музыкант, который целыми днями дает мне бесплатные концерты, а надо мной плачет выводок детей, так что я живу среди звуков, гармоний и диссонансов, как и положено в этом мире» — так описывал он свое жилище Ингеману. Здесь он прожил более четырех лет, и здесь были написаны первые романы и первые сказки.