Жил-был человек. Когда-то знал он много новых сказок, но теперь говорил, что они кончились. Сказка, которая приходила ему в голову сама собой, не приходила больше и не стучалась к нему в дверь. Почему? По правде сказать, этот человек давненько уже не думал о ней, не ждал, когда же она постучится, да ее поблизости и не было, ибо шла война и в стране царили горе и нужда, как всегда бывает во время войны.
Аисты и ласточки вернулись из дальних странствий. Они не думали об опасности, но когда прилетели, то оказалось, что гнезда их сгорели, выгорели начисто вместе с домами людей; вражеские кони топтали древние могилы. Тяжелые, мрачные времена! Но и им пришел конец.
Пришел им конец, а сказка и не думала стучаться в дверь; о ней по-прежнему не было слышно.
— Наверное, и сказка умерла, пришел ей конец, как и многому другому, — сказал сказочник.
Но сказка никогда не умрет!
Миновал год, и сказочник приуныл.
— Неужели сказка больше не придет, не постучится ко мне опять?
И она воскресла в его памяти, как живая, в разных образах, в которых являлась ему. То в образе прекрасной юной девушки, воплощенной весны; в волосах у нее — венок из ясменника, в руке она держит буковую ветвь; ее глаза сияют, как глубокие лесные озера под лучами солнца. То в образе коробейника, который открывал свой короб, а оттуда вились шелковые ленты со стихами и старинными преданиями. Но милее всего был ему образ бабушки: волосы ее посеребрила седина, а глаза у нее были большие и мудрые. Она умела рассказывать о древних временах, куда древнее тех, когда принцессы пряли золотым веретеном, а драконы и змеи стерегли их под дверью. Рассказывала она так живо, что у слушателей от страха в глазах темнело, а на полу им виделись пятна крови. Страшно было ее слушать, но вместе с тем забавно: ведь все это было давным-давно!
— Неужели она больше не постучится?! — сказал сказочник, глядя на дверь так долго, что в глазах у него потемнело и на полу почудились черные пятна; он и сам не знал, что это — кровь или траурный креп тяжелых, мрачных дней.
Так он и сидел, как вдруг ему пришла мысль: что, если сказка спряталась подобно принцессе из настоящих старых сказок и ждет, когда ее отыщут? Найдут ее, и она засияет новой красотой, станет прекраснее прежнего.
— Кто знает, может быть, она спряталась в брошенной соломинке, что перекатывается на краю колодца? Тише! Тише! Может, она укрылась в засохшем цветке, который вложили в одну из этих толстых книг на полке?
Сказочник подошел к полке и открыл одну из самых новых книг. Но цветка в ней не оказалось; книга повествовала о Хольгере Датчанине. И человек узнал из нее, что история эта выдумана и записана одним монахом из Франции, что это роман, который потом напечатали на датском языке; что Хольгера Датчанина и не существовало вовсе, а значит, он никогда не придет нам на помощь, о чем мы поем и чему охотно верим. Выходит, Хольгер Датчанин, как и Вильгельм Телль, лишь россказни, верить которым нельзя: в книге это доказывалось со всей ученой строгостью.
— Теперь я еще больше укрепился в своей вере! — сказал человек. — Поистине, и подорожник не будет расти там, где нет дороги.
И он закрыл книгу, поставил ее на полку и подошел к живым цветам, стоявшим на подоконнике. Не здесь ли спряталась сказка? Может, она в красном тюльпане с золотистыми краями, или в свежей розе, или в яркой камелии? Но в их лепестках прятался только солнечный свет, а не сказка.
Цветы, стоявшие здесь в скорбное время, были куда красивее, но их срезали все до единого, сплели из них венок и положили в гроб, покрыв его флагом. Может, с теми цветами похоронили и сказку? Но цветы знали бы об этом, гроб и сама земля почувствовали бы это; каждая травинка, проросшая из земли, поведала бы об этом. Нет, сказка никогда не умрет!
Наверное, она приходила сюда, стучалась в дверь, но кто мог ее услышать, кто думал о ней? В то время даже на весеннее солнышко люди смотрели мрачно, угрюмо, их злили щебетание птиц и веселая зелень листвы. Язык тогда не поворачивался пропеть старинные народные песни: их схоронили вместе со многим другим, что было дорого сердцу! Сказка стучалась в дверь, но ее не услышали, не пригласили войти, и она ушла.
Отправлюсь-ка я на ее поиски.
Скорее за город! В лес, на берег моря!
* * *
За городом есть старинная барская усадьба; дом — с красными стенами, зубцами на фронтоне и флагом на башне. Под бахромой буковых деревьев поет соловей, любуясь на яблоневые цветы в саду и думая, что перед ним розы. Летом, когда пригревает солнце, здесь трудятся пчелы; они, жужжа, роятся вокруг своей королевы. Осенняя буря рассказывает о дикой охоте, о прошлых поколениях и опавшей листве в лесу. На Рождество поют в море дикие лебеди, а в самом старом доме горит огонь в изразцовой печке, и приятно сидеть рядом и слушать старые баллады и предания.
Человек, искавший сказку, направился в нижнюю, старую часть сада, куда манил сумрак большой каштановой аллеи. Однажды ветер пел ему здесь о Вальдемаре До и его дочерях. Дриада, обитавшая в дереве — сама сказка, — поведала здесь ему о последнем сне старого дуба. Когда жива была бабушка, здесь росли подстриженные кусты, а теперь — только папоротник да крапива; они разрослись над лежащими тут же обломками старых каменных статуй. Глаза статуй поросли мхом, но видели они не хуже прежнего. Сказочник же так и не нашел сказку. Где она пряталась?
Высоко над его головой и над старыми деревьями кружили стаи ворон и каркали: «Про-рочь! Про-рочь!»
И он ушел из сада, пересек ров, окружавший усадьбу, и оказался в ольховой роще. Там стоял маленький шестиугольный домик, при котором был птичий двор. В домике сидела старуха, смотревшая за курами и утками: она вела счет каждому снесенному яйцу, каждому вылупившемуся цыпленку; но она не была сказкой, которую искал человек, и могла предоставить доказательства: свою метрику и свидетельство о прививке; оба документа хранились в ее комоде.
Неподалеку от домика возвышался холм, поросший боярышником и бобовником; здесь находилось старое надгробие, которое много лет тому назад было привезено сюда с городского кладбища и установлено в память об одном из уважаемых членов магистрата. Каменные фигуры изображали его самого, его жену и пять дочерей, все со сложенными на груди руками и в стоячих воротничках. Если долго созерцать этот памятник, он пробуждал мысли, а те, в свою очередь, вдохновляли камень, и он начинал рассказывать о былых временах. Так по крайней мере было с человеком, который искал сказку. Придя сюда, он увидел на каменном лбу члена магистрата живую бабочку. Она взмахнула крылышками, полетала немного и снова опустилась рядом с памятником, словно показывая, что там растет. А рос там четырехлистник, да не один, а целых семь. Уж если удача приходит, то не одна! Сказочник сорвал цветочки и положил их себе в карман. Удача не хуже наличных денег, но лучше всего было бы найти новую хорошую сказку, подумал сказочник, однако ее он там не нашел.
Солнце садилось, большое, красное; луг дымился — это болотная ведьма, болотница, варила пиво.
* * *
Смеркалось. Сказочник стоял один в своей комнате и смотрел в окошко на сад, на луг, на болото и морской берег. Ярко светила луна, над лугом стоял такой туман, что тот казался большим озером. По преданию, на месте луга когда-то и было озеро, и теперь оно ожило в лунном свете. Сказочник вспомнил о том, что он прочитал в городе о Вильгельме Телле и Хольгере Датчанине, будто они никогда не существовали. Но в народных поверьях они жили, как и это озеро, призрак старинной легенды. Нет, Хольгер Датчанин вернется вновь.
Сказочник стоял и размышлял об этом, как вдруг что-то сильно стукнуло в окно. Может, это птица? Летучая мышь или сова? Нет уж, им не отворяют, если они стучатся в дом! Но тут окно распахнулось само собой, и в нем появилась старуха.
— Позвольте! — сказал сказочник. — Кто вы? Как вы заглянули в окно второго этажа? Вы что, на лестнице стоите?
— У вас в кармане лежит четырехлистник, — молвила старуха. — И даже целых семь, а один из цветков — шестилистник.
— Кто вы? — спросил человек.
— Болотница! — ответила она. — Ведьма, что варит пиво на болоте. Только я начала варить его, как один из маленьких болотных троллят расшалился, выдернул из бочки затычку да и бросил ее сюда на двор, прямо в окно. Теперь пиво так и бежит из бочки, а это никуда не годится.
— Скажите мне!.. — начал было сказочник.
— Нет, постойте! — прервала его болотница. — У меня сейчас есть дело поважнее!
И она исчезла.
Сказочник собрался закрыть окно, но старуха появилась снова.
— Теперь дело сделано! — сказала она. — Остальную половину пива я могу доварить завтра, если погода позволит. Так о чем вы хотели спросить меня? Я вернулась, потому что всегда держу слово, да к тому же у вас в кармане семь цветов четырехлистника, и один из них — шестилистник! Это внушает уважение, это как орденская колодка; растут они, правда, у дороги, но находит их не каждый. Так что вы хотели спросить? Да не стойте же как столб, мне надо побыстрее вернуться к своей бочке!
И тогда сказочник спросил о сказке, спросил, не встречала ли ее болотница.
— Клянусь своим пивом! — воскликнула старуха. — Разве вы еще не сыты сказками? Думаю, что многие ими давно насытились. Теперь у людей есть, чем заняться, появились дела поважнее. Даже дети и те переросли сказку. Теперь подавайте мальчикам сигары, а девочкам новые кринолины — вот что им больше по вкусу! А то сказки! Нет, есть чем заняться, есть дела поважнее!
— Что вы имеете в виду? — спросил человек. — И что вы знаете о мире? Вы ведь видите только лягушек да блуждающие огоньки на болоте!
— Да, остерегайтесь же этих огоньков! — заявила старуха. — Они на воле! Вырвались! О них-то мы с вами и поговорим! Приходите ко мне на болото, меня там дела ждут. Там я и расскажу вам обо всем. Но торопитесь, пока ваши семь четырехлистников, а из них — один шестилистник, не завяли и луна не зашла!
И болотница исчезла.
* * *
Башенные часы пробили двенадцать, и прежде чем они пробили четверть первого, сказочник вышел во двор и, миновав сад, оказался на лугу. Туман улегся, значит, болотная ведьма кончила варить пиво.
— Долго же вы собирались! — сказала она. — Тролли куда проворнее людей, и я рада, что родилась ведьмой.
— Ну, что же вы мне скажете? — поинтересовался сказочник. — Что-нибудь о сказке?
— А вы ни о чем другом и говорить не можете? — ответила вопросом на вопрос старуха.
— Значит, вы расскажете о поэзии будущего? — спросил сказочник.
— Только не торопитесь! — предупредила болотница. — Тогда я отвечу вам. Вы думаете об одной поэзии, вопрошаете о сказке, словно она госпожа всему миру! А она просто старше других, но вечно считается младшей. Я хорошо ее знаю! И я была молода, а это не то что детская болезнь. Когда-то я была хорошеньким эльфом и танцевала с другими эльфами при лунном свете, внимала пению соловья, бродила по лесу и встречала там девицу-сказку: она всегда скиталась по свету. То она заночует в полураспустившемся тюльпане или в купавке; то проскользнет в церковь и закутается там в траурный креп, ниспадающий с подсвечников в алтаре!
— Вы много знаете! — сказал сказочник.
— А мне положено знать не меньше вашего! — подтвердила болотница. — Сказка и поэзия — они одного поля ягоды, пусть идут себе на все четыре стороны. Все сочинения и речи можно подделать, и выйдет еще лучше, к тому же дешевле. Могу дать их вам задаром. У меня полный шкаф бутылок с поэзией. В них разлита эссенция, лучшее, что есть в самой поэзии; травы, как сладкие, так и горькие. В моих бутылках хранятся все виды поэзии, в которых нуждаются люди, а по праздникам я лью несколько ароматных капель на носовой платок вместо духов.
— Удивительные вещи вы рассказываете, — поразился сказочник. — Вы храните поэзию в бутылках?
— У меня ее больше, чем вы сможете прочитать! — ответила старуха. — Вы, наверное, знаете историю о девочке, которая наступила на хлеб, чтобы не запачкать новых башмачков? Она и написана, и напечатана.
— Я сам рассказал ее, — ответил сказочник.
— Значит, вы ее знаете, — продолжала старуха. — И вам известно, что девочка провалилась сквозь землю, к болотнице, как раз когда в пивоварне гостила чертова бабушка. Она увидела девочку и выпросила ее себе на память о посещении пивоварни. Чертова прабабушка получила девочку, а мне сделала подарок, совершенно бесполезный: дорожную аптечку, целый шкаф, забитый бутылками с поэзией. Прабабушка сказала, где надо поставить шкаф, там он и стоит до сих пор. Взгляните! У вас ведь в кармане есть семь четырехлистников, и один из них — шестилистник, так что вам можно взглянуть.
И в самом деле, посреди болота лежало что-то вроде большого ольхового пня — то был прабабушкин шкаф. Как сказала ведьма, он был открыт для самой болотницы и для всякого во все времена, кто знал, как добиться цели и твердо шел к ней. Шкаф открывался и спереди, и сзади, и со всех сторон и углов; настоящее произведение искусства, а с виду просто трухлявый ольховый пень! Тут имелась в подделках поэзия всех стран, но больше всего — наша собственная. Вдохновение поэтов было выделено, раскритиковано, обновлено, сконцентрировано и закупорено в бутылки. Благодаря высокому инстинкту, как принято говорить, если не сказать — гениальности, чертова бабушка отыскивала в природе то, что напоминало о том или ином поэте, добавляла к нему капельку чертовщины и таким образом запасалась бутылкой его поэзии на будущее.
— Позвольте мне просмотреть! — попросил сказочник.
— Конечно, но вам надо услышать кое о чем поважнее! — возразила болотница.
— Да ведь мы как раз у шкафа! — сказал сказочник и заглянул внутрь. — Здесь бутылки всех размеров. Что в этой? А в той?
— В этой то, что вы зовете благоуханием мая, — ответила старуха. — Я еще не нюхала содержимое, но знаю, что если пролить из бутылки на пол всего лишь капельку, то сразу же перед вами возникнет прекрасное лесное озеро, поросшее лилиями, сусаками и дикой мятой. Стоит капнуть всего две капельки на старую тетрадку для сочинений, пусть даже ученика младших классов, и она превратится в такую душистую комедию, что хоть сейчас ставь ее на сцене и засыпай под нее, так сильно она благоухает! Вероятно, из уважения ко мне на бутылке написано: «Пиво болотницы».
А вот стоит бутылка со скандальной поэзией. Кажется, что в ней налита одна грязная вода. Так оно и есть, но к воде этой подмешан шипучий порошок из городских сплетен, три доли лжи и два грана истины, размешанные березовым прутом — не из розог, смоченных в рассоле, и не из шпицрутенов, обрызганных кровью преступника, даже не из пучка школьных розог, — нет, просто-напросто из метлы, которой прочищали сточную канаву.
Вот бутылка с набожной поэзией, в духе псалмов. Каждая капля ее ударяет, словно захлопываются врата ада, и сделана эта поэзия из пота и крови грешников. Поговаривают, что это всего-навсего голубиная желчь; но голубь, как говорят люди, незнакомые с естествознанием, благочестивейшая из птиц, в нем и желчи-то нет.
А вон там стояла бутылка из бутылок! Она занимала добрую половину шкафа: бутылка с обыкновенными историями! Она была перевязана тесьмой из свиной кожи и обтянута мочевым пузырем, чтобы ее содержимое не утратило своей силы. Каждый народ мог добыть из нее свой собственный суп; все зависело от того, как повернуть и встряхнуть бутылку. В ней был и старинный немецкий кровяной суп с разбойничьими фрикадельками, и жиденький датский супчик, сваренный из настоящих надворных советников вместо кореньев; на поверхности плавали философские блестки жира. Был там и английский гувернантский суп, и французский Potage a la Kock1, сваренный из петушиной ноги и воробьиного яйца, по-датски называемый «суп-канкан». Лучшим же из супов был копенгагенский. Так говорят домочадцы.
В бутылке из-под шампанского хранилась трагедия; когда ее открывали, пробка вылетала с хлопком. Комедия же была похожа на мелкий изящный песочек, чтобы бросить его людям в глаза; такова изящная, высокая комедия. Более грубая, низкая была в другой бутылке, но состояла она из одних афиш будущего репертуара, где название пьесы было важнее всего. Там попадались замечательные названия, вроде этих: «А ну-ка, плюнь в морду!», «В харю», «Милая скотина», «Пьяна в дым!».
Сказочник погрузился в свои мысли, но болотница торопилась с рассказом, ей хотелось закончить его.
— Ну, теперь вы насмотрелись на эти богатства! — сказала она. — Знаете теперь, что тут есть. Но самого важного вы еще не узнали. Блуждающие огоньки в городе! Это важнее всякой поэзии и сказки. Нужно бы держать язык за зубами, но это, верно, высшая сила, судьба, нечто, что сильнее меня, и ведь не скажешь, что у меня язык без костей, но так рассказать хочется. Блуждающие огоньки в городе! Вырвались на волю! Берегитесь их, люди!
— Ни слова не понимаю! — изумился сказочник.
— Присядьте, пожалуйста, на шкаф! — сказала болотница. — Только не провалитесь в него и не раздавите бутылок. Вы ведь знаете, что в них. Я расскажу вам о великом событии. Случилось оно не далее как вчера, но происходило и раньше. Длиться ему еще триста шестьдесят четыре дня. Вы ведь знаете, сколько дней в году?
* * *
И болотная ведьма начала свой рассказ:
— Вчера в болоте была большая суета! Праздник в честь новорожденных! Родились двенадцать болотных духов из того помета, что могут по желанию принимать облик людей и действовать среди них, как настоящие сыны человеческие. Это великое событие в болоте, и потому все духи, и мужского, и женского пола, плясали на лугу и болоте, как блуждающие огоньки. О женском поле, впрочем, упоминать не будем. Я сидела на шкафу, держа на коленях все двенадцать огоньков-малюток; они светились, как светлячки, начинали уже прыгать и с каждой минутой становились все больше. Не прошло и четверти часа, как детки стали размером со своих папаш или дядюшек. По древнему закону, когда луна стоит в небе именно так, как вчера, а ветер дует так, как он дул вчера, родившиеся огоньки наделяются способностью принимать человеческий облик, и власть их действует целый год. Такой блуждающий огонек может обежать всю страну, даже весь мир, если только не побоится упасть в море или погаснуть в сильную бурю. Он может также вселиться в человека, говорить за него, заставлять его вести себя по своей воле. Болотный дух может принять любой образ, мужчины или женщины, действовать, точно это они сами, но всецело по своей злой воле, так что все происходит, согласно его желаниям. И за год он должен суметь толкнуть на худую дорожку триста шестьдесят пять человек, отвратить их от истинного пути. Тогда блуждающий огонек удостаивается высшей награды: он получает право бежать перед парадным экипажем черта в огненно-рыжей мантии, изрыгая пламя. Простой блуждающий огонек только облизывается, глядя на это зрелище. Но честолюбивый огонек должен играть свою роль осторожно, ведь его подстерегают опасность и уйма хлопот. Если человек раскроет обман и сумеет задуть огонек — тогда тот угаснет и вернется в свое болото. Если же блуждающий огонек соскучится по родичам и изменит сам себе, прежде чем истечет год, то он тоже пропал: он не сможет гореть ярко, вскоре потухнет и больше никогда не загорится. Если огонек не успевает до конца года совратить с пути истинного триста шестьдесят пять человек, отучить их от добра, его заключают в трухлявое дерево: пусть лежит себе неподвижно да светит! Нет ужаснее наказания для шустрого блуждающего огонька! Я знала все и рассказала об этом двенадцати крохотным огонькам, которых держала на коленях, а они так и подпрыгивали от радости. Я сказала им, что спокойнее и удобнее всего отказаться от такой чести и ничего не делать, но маленькие огоньки не слушали меня: они уже видели себя в огненно-рыжей мантии изрыгающими пламя!
— Останьтесь дома! — советовали им некоторые из стариков.
— Подурачьте людей! — говорили другие. — Люди осушают наши болота! Что будет с нашими потомками?
— Мы хотим гореть пламенем! — заявили новорожденные огоньки; на том и порешили.
Сразу же устроили минутный бал — короче не бывает! Эльфы сделали по три тура со всеми гостями, чтобы не показаться гордячками; вообще-то они охотнее танцуют одни. Потом крестные начали дарить новорожденным подарки, «бросать камешки» — как это называется. Подарки летели над болотом, словно мелкая галька. Каждая из эльфов преподнесла новорожденным по лоскутку от своего покрывала.
— Возьмите их! — говорили они. — И вы тут же научитесь труднейшим танцам, поворотам и жестам, что пригодится вам в беде. У вас будет правильная осанка, так что вы сможете показаться в самом взыскательном обществе.
Козодой научил крохотных огоньков говорить «Браво! Браво!» — и говорить всегда кстати, а это большое искусство, которое дорогого стоит. Сова и аист тоже кое-что обронили в болото, но сказали, что о такой малости и говорить не стоит, поэтому мы и не упоминаем об этом. Как раз в то время над болотом проносилась дикая охота короля Вальдемара. Услышав о пире, господа послали в подарок двух отличных собак, которые мчатся быстрее ветра и могут нести на спине целых три блуждающих огонька. Две старухи кошмарихи, промышляющие тем, что пугают людей, садясь им ночью на грудь, тоже были приглашены на пир; они обучили огоньки искусству пролезать в замочную скважину: теперь перед ними были открыты все двери. Они предложили затем отвезти молодые огоньки в город, где знали все ходы и выходы. Обычно кошмарихи летают по воздуху, сидя верхом на собственных длинных волосах; они связывают их узлом, чтобы сидеть надежнее. Теперь же они уселись верхом на диких охотничьих собак, взяв на руки маленькие огоньки, которые отправлялись в мир соблазнять и дурачить людей, — и вот их уже нет!
Все это было вчера ночью. Ныне блуждающие огоньки в городе, ныне они взялись за дело, но как и где, спрашивается? Впрочем, у меня большой палец на ноге чувствителен к погоде, он дает мне знать кое о чем.
— Да это целая сказка! — воскликнул сказочник.
— Нет, только присказка, а сказка впереди! — сказала болотница. — Не могли бы вы рассказать мне, где блуждают огоньки и что они делают, какие личины на себя надевают, чтобы сбить людей с пути?
— Думаю, что об этих огоньках можно написать целый роман в двенадцати частях, по одной о каждом, или даже фарс, — ответил сказочник.
— Так напишите! — предложила старуха. — Или, лучше, оставьте все это.
— Оно, пожалуй, удобнее и приятнее, — согласился сказочник. — По крайней мере не будут трепать в газетах, а это столь тяжко, все равно что блуждающему огоньку лежать в трухлявом дереве, светить да помалкивать.
— А мне все едино! — сказала старуха. — Пускай другие напишут — и те, кто может, и те, кто не может! Я дам им старую втулку от своей бочки, и она откроет для них шкаф с поэзией, разлитой по бутылкам. Оттуда они почерпнут то, чего у них самих не хватает. Ну, а вы, милый человек, по-моему, довольно попачкали себе пальцы чернилами; ваш почтенный возраст уже не позволит вам каждый год гоняться за сказкой, теперь есть дела поважнее. Вы ведь поняли, что случилось?
— Блуждающие огоньки в городе! — воскликнул сказочник. — Я услышал и все понял! Но что мне, по-вашему, сделать? Меня засмеют, если я скажу людям: «Смотрите, вон идет блуждающий огонек во фраке!..»
— Они ходят и в юбках! — сказала болотница. — Блуждающий огонек может принимать любое обличье и являться повсюду. Ходит он и в церковь, но не ради Господа — надеется вселиться в пастора! Болотный дух произносит речь на выборах, но не ради страны и государства, а ради самого себя. Он мастер красок и театральности, но стоит ему заполучить власть — и искусству конец! Однако я все болтаю и болтаю, язык у меня так и чешется во вред моим родичам. Верно, быть мне спасительницей людей! Конечно же, не по доброй воле и не ради медали. Ну и глупостей я натворила — рассказала все поэту, а скоро об этом узнают и в городе!
— Городу все равно! — сказал человек. — Никто не встревожится, просто подумают, что я сочиняю сказку, если предупрежу их: «Болотница говорит, что блуждающие огоньки в городе! Берегитесь!»
Примечания
«Блуждающие огоньки в городе» (Lygtemaendene ere i Byen, sagde Mosekonen) — впервые опубликована в 1865 г. в третьем выпуске второго цикла «Новых сказок и историй» вместе со сказками и историями «Ветряная мельница», «Серебряная монетка», «Епископ Бёрглумский и его родич», «В детской», «Сокровище», «Как буря перевесила вывески». «Сказка «Блуждающие огоньки в городе» написана под тяжелым впечатлением военных событий». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 404.) Имеется в виду датско-прусская война 1864 г. Блуждающие огоньки — сверхъестественные существа, персонажи датского фольклора, заимствованные Андерсеном из «Датских народных преданий» Тиле.
1. Суп-пюре куриный (франц.).