Еще во время путешествия на Восток в 1840—1841 годах Андерсен убедился, что его творчество известно в самых отдаленных уголках Европы, а когда на обратном пути он провел несколько дней в Лейпциге, он был поражен оказанным ему вниманием местными жителями. «0, как я тронут поклонением и любовью, с которыми меня встречают; вчера в гостях у Амалии Риффель (знаменитой пианистки) я увидел свой портрет, украшенный цветами; мой стол завален визитными карточками всех знаменитостей мира искусства; здесь, в Лейпциге... меня осыпают благодарностями за мои произведения». Через два года в Париже его чествовали наравне с величайшими писателями Франции.
В 1844 году он снова приехал в Германию, а слава катилась ему навстречу. Повсюду его произведения были выставлены в книжных лавках, пассажиры в дилижансах и на железной дороге высказывали свое преклонение перед поэтом; один попутчик, пожилой священник, который знал о жизненном пути Андерсена, даже бросился ему на шею и назвал его «благородным человеком». Куда бы он ни шел, вокруг него толпились поэты и литераторы; в Брауншвейге поклонница восклицала: «Ich liebe Sie! Ja, ich liebe Sie!» (Я люблю вас! Да, я люблю вас!). Вершиной славы стало его представление ко двору в Веймаре, где молодой великий герцог заключил с ним дружеский союз. С тех пор все двери были для него открыты. Он был принят при немецких дворах и везде был гостем самой высшей аристократии, где ему старались выказать свое почтение и сделать его пребывание приятным.
В том же году он получил подтверждение признания на родине: его пригласили в гости к Кристиану VIII на остров Фёр, возле западного побережья Южной Ютландии, где королевская чета проводила лето. Это было в сентябре 1844 года, ровно через двадцать пять лет после его первого прибытия в Копенгаген. «Как удивительна рука судьбы! — писал он Эдварду Коллину, — У меня так странно щемит сердце при мысли об этом; двадцать пять лет назад я с маленьким узелком пришел в Копенгаген, бедный, чужой мальчик...» А теперь он сидел за трапезой вместе с королем. Его сердце переполняла благодарность и, конечно, гордость. И на то, и на другое у него были основания.
Когда год спустя (1845) он снова отправился на юг, его поездка через Германию превратилась в настоящее триумфальное шествие. Проявлениям почтения и внимания не было конца. В Берлине, Лейпциге, Дрездене, Вене — всюду приемы при дворе и приглашения от самого высшего общества. Ко всеобщему восторгу и преклонению, он по-немецки читал свои сказки. Композитор Мендельсон с восхищением восклицал: «Да ведь вы читаете несравненно, никто не читает сказок так, как вы!» В Берлине крупнейшие книгоиздатели сражались за право выпустить роскошное издание его сочинений. «Вероятно, я все же не такое ничтожество, как считает большинство у меня на родине; однако в настоящее время я вхожу в число светил сияющих на чужбине!» — писал он домой. Право издания книги получил лейпцигский книготорговец Лорк, датчанин по происхождению. Именно для этого издания Вильгельм Педерсен сделал знаменитые иллюстрации к сказкам.
После оваций в Германии Андерсен продолжил свое путешествие, которое стало одним из самых продолжительных в его жизни. Путь его лежал из Вены в Рим и дальше в Неаполь, где он прожил почти два месяца и невыразимо страдал от необычайной в тот год жары. Эти летние муки он описал в начале сказки «Тень». Двадцать третьего июня он отправился на корабле в Марсель, куда добрался после нескольких дней ужасной морской болезни. Первоначально он хотел отправиться в Испанию. Из Марселя он писал Йонасу Коллину: «Я должен поехать в Испанию! Этого хочет господь». Однако в Испанию он так и не попал, на юге Франции стояла такая же жара, как в Неаполе, и поездка к испанской границе оказалась настоящим кошмаром: невыносимо хлопотные и скучные дни в дороге, бесконечные неприятности с французскими властями из-за его паспорта, шум и беспокойство в городах, где он ночевал. Это «путешествие по чистилищу» он с ослепительным юмором описал в «Сказке моей жизни».
Под конец он отказался от своих планов и сбежал на курорт в Пиренеях, чтобы восстановить силы. Затем он повернул домой и по дороге опять долго пробыл в Германии, но, несмотря на бесчисленные выражения почтения и внимания, ему было не очень уютно. Он чувствовал себя усталым и нервным. Во время путешествия он особенно усердно работал над жизнеописанием, которое должно было предварять немецкое собрание сочинений, а кроме того, его очень измотали трудности дороги по летней жаре южной Европы. Его также мучило, что он замечает постепенно нарастающий датско-немецкий кризис и некоторую неприязнь к Дании.
В Данию он вернулся в октябре 1846 года после почти года путешествия. Он был поглощен новыми произведениями, в частности романом «Две баронессы», и изучением английского языка. В то время в Англии начали интересоваться его книгами. Уже в 1845 году были переведены три первых романа, вскоре последовали переводы сказок и немецкого жизнеописания, и он решил, что пора показаться там самому. Как и в Германии, появление наверняка повысило бы интерес и к его личности и к творчеству.
В июне 1847 года он отправился в новое путешествие, через Голландию, где его книги были известны уже давно и где его, в частности, чествовали и славили на большом празднике искусств в Гааге. Он был полон благодарности, но ничуть не удивлен. Постепенно он привык считать себя европейской величиной. Но когда в конце июня он прибыл в Лондон, прием превзошел все его ожидания. Датский посланник посвятил ему все свое время и ввел в самые избранные круги лондонской аристократии. «Герцоги, епископы, ученые, виднейшие в мире люди разговаривают со мной так, словно я выдающаяся личность», — пораженный, писал он домой. Где бы он ни появлялся, его тут же окружали люди, желающие с ним познакомиться, он приобрел новых знаменитых друзей, которые тоже приглашали его к себе. Это был водоворот обедов, ужинов и приемов; подобного ему еще не приходилось видеть.
Андерсен провел в Лондоне шесть недель, и за это время праздники и торжества его чуть не уморили. В виде передышки он, несмотря на сильный страх перед железнодорожными катастрофами, согласился поехать в Шотландию в гости к своему лондонскому банкиру, но отдыха не получилось, потому что и там продолжались изнурительные торжества. Под конец он так устал, что вынужден был отказаться от приглашения посетить королеву Викторию и принца Альберта, которые находились в охотничьем замке в Шотландских горах. Он повернул назад и, чтобы отдохнуть, спасся бегством в Германию, а в сентябре вернулся в Копенгаген.
Это путешествие принесло ему бесконечно много радости, но и большое огорчение: датские газеты почти совсем не упомянули о его английском триумфе! Многие его письма наполнены горькими сожалениями по поводу этого унизительного равнодушия к датскому поэту, который прославляет свою страну в чужих краях. А по возвращении ему пришлось пережить эпизод, показавший, что в его соотечественниках еще жива зубоскальная зависть: через несколько часов после его приезда по улице шли два денди, и, увидев его в окне, один со смехом указал на него другому и громко сказал: «Смотри, вон наш знаменитый заграничный орангутанг!» Нужно признать, что Андерсен был прав, жалуясь на нелепую придирчивость копенгагенцев.
В эти годы славы поэт пережил последнюю большую любовь в своей жизни. Предметом его чувств стала шведская оперная певица Иенни Линд. Эта выдающаяся актриса и певица, о которой Мендельсон сказал, что за все столетие не родилось подобной ей личности, уже в возрасте восемнадцати лет произвела фурор в Стокгольмской опере в роли Агаты в «Невесте охотника», а в 1843 году начала свою европейскую карьеру выступлениями в Королевском театре в Копенгагене. Именно тогда Андерсен познакомился с ней и сразу же воспылал любовью. Он постоянно находился возле нее, наедине или в гостях у датских друзей, и едва ли у нее могли быть сомнения относительно его чувств. Когда она уезжала, он передал ей письмо, «которое она должна понять» (как он записал в дневнике). Но она держала его на расстоянии.
В октябре 1845 года Линд снова оказалась в Копенгагене. На большом празднестве, которое она устроила для датских друзей у себя в гостинице, певица поблагодарила балетмейстера Бурнонвилля, который заботился о ней в Копенгагене и стал для нее настоящим отцом. В ответной речи Бурнонвилль заявил, что теперь все датчане захотят быть его детьми, чтобы стать братьями Йенни Линд. «Для меня это слишком много, — весело ответила она, — я лучше выберу себе в братья кого-нибудь одного! Не хотите ли вы, Андерсен, стать моим братом?». И с бокалом шампанского в руке она подошла к нему и чокнулась. Не оставалось сомнения в том, что несчастный поэт должен сделать хорошую мину и выпить с ней на брудершафт.
Но он не мог ее забыть и, возможно, надеялся, что ее чувства переменился. Во время своего путешествия на юг в том же году он постарался оказаться в Берлине в декабре, вместе с ней. Он рассчитывал, что они вдвоем встретят Рождество, и потому отказывался от других приглашений. Но она не появлялась, и он просидел один в своих комнатах в гостинице. Только в восемь часов он перестал ждать и отправился в гости к друзьям. Когда на следующий день Андерсен не без горечи рассказал ей, как был вынужден провести сочельник, Йенни засмеялась и сказала: «Мне это и в голову не пришло, я думала, вы веселитесь с принцами и принцессами, а кроме того, меня пригласили в гости, но мы устроим еще один сочельник, и дитя получит свою елку в новогоднюю ночь!» Так и вышло, и об этой романтической встрече сплетничали и болтали газеты, а Андерсен описал ее в своей немецкой автобиографии 1846 года.
Их дружба стала событием европейского значения, что способствовало еще большей его популярности во время пребывания в Англии в будущем году, так как он — едва ли случайно — прибыл в Лондон как раз в то время, когда Линд выступала там в опере. Впрочем, оба были очень заняты и встречались всего пару раз. С тех пор поэт не имел от нее никаких вестей. Через три года она поехала на гастроли в Америку и в 1852 году вышла замуж в Бостоне за немецкого пианиста. Андерсен повстречал супружескую чету в Вене в 1854 году, но старая любовь уже прошла. Тогда он видел ее в последний раз.
В 1848 году произошли события, оставившие в жизни Андерсена глубокий след: в январе смерть Кристиана VIII, которую Андерсен переживал как утрату доброго друга, а через несколько месяцев началась шлезвигская война. Поэт во многих стихотворениях поэтически выразил настроения времени, написал в защиту датской стороны длинную статью в «Литерари газетт» в Лондоне, с редактором которой был знаком по своему пребыванию в Англии годом раньше. Летом он в очередной раз гостил в фюнском имении Глоруп, где помещалась штаб-квартира шведского вспомогательного корпуса, и написал об этом в лейпцигском журнале «Нордишер телеграф», который единственный в Германии печатал материалы, отражавшие датские взгляды. Из Глорупа Андерсен с волнением, смешанным с любопытством, наблюдал за развитием военных действий в Ютландии и даже собирался перебраться на остров Альс, где размещались датские войска. «Мне ужасно хочется посмотреть, что там происходит», — писал он домой.
Он сопереживал страданиям своей страны и своего народа. С каким участием он следил за датскими солдатами, подвергавшимися опасностям войны, видно из маленького эпизода того времени. В апреле 1849 года взорвался линейный корабль «Кристиан VIII», и лишь небольшой части команды удалось спастись. Вскоре после катастрофы Андерсен встретил на улице приятеля, который, сияя от счастья, рассказал, что лейтенант Ульрих спасен и утром вернулся в Копенгаген к своей семье. Андерсен не знал спасенного, но тут же помчался в дом к незнакомой семье, без раздумий вошел в комнату и, плача от радости, бросился на шею лейтенанту.
Однако сильные душевные переживания тяжело сказывались на писателе, он чувствовал себя больным и физически, и психически и в мае решил поехать немного отдохнуть. Он отправился в Швецию, где его творчество было широко известно, но не обрел покоя, которого искал. Слава катилась перед ним, повсюду его чествовали и славили, праздничные обеды в Стокгольме и Упсале шли один за другим, его трижды приглашали на обед ко двору, где он читал свои сказки королевской семье. Он радовался своей славе и гостеприимству шведов, но в письме домой признавался, что это все же чересчур — быть столь известным, что из-за излишнего внимания не имеешь ни минуты покоя.
Он вернулся в Копенгаген в августе и присутствовал при вступлении в город датских войск. Импульсивный писатель бросал им из окна цветы, что вызвало упреки со стороны его всегда готовых на критику соотечественников, которые сочли это безвкусной выдумкой. Во время посещения Ютландии в 1850 году он с глубоким волнением осмотрел окопы и солдатские могилы. «Я поправил сваленные ветром венки и все время возвращался на это место», — писал он Эдварду Коллину. Глубоко затронула его битва при Истаде 25 июля 1850 года, где погиб верный друг юности полковник Лэссё. Он был потрясен при мысли о многочисленных молодых датчанах, которые пали в борьбе. В августе он писал Ингеману, что ему очень хотелось бы поехать туда и увидеть «жизнь и деяния» солдат, но на это у него не хватает мужества — «я знаю, что все это буду видеть сердцем». Он был взволнован и долгое время не мог писать.
В это бурное десятилетие, постоянно путешествуя по стране и за границей и к тому же поглощенный национальными событиями, Андерсен все же находил время так много писать. Бесконечное число раз в своей жизни он благодарил судьбу за счастье создавать литературные произведения, но в сороковые годы на то было больше оснований, чем когда-либо. Его творчество тех лет и по концентрации мысли, и по интенсивности чувства, и по мастерству формы было лучшим, что создал его гений. В 1842 году вышел «Базар поэта», его наиболее содержательные и живые путевые заметки, в 1848 году- «Две баронессы», один из лучших романов, в 1851 году — еще одни путевые заметки, «По Швеции». А между этими крупными произведениями он нашел время и силы написать ряд своих самых гениальных сказок. «Соловей», «Гадкий утенок», «Снежная королева», «Колокол», «Тень», «История одной матери» входят в число тех сказок, которые появились в этот тревожный и тем не менее счастливый период. В то же время он продолжал писать и пьесы. Необыкновенный расцвет сил, прекрасный сам по себе, но вдвойне удивительный, если знать о его чувствительной натуре, постоянно повторяющихся приступах нервного истощения, физической и психической слабости. Только несгибаемая воля к жизни и огромная потребность созидать помогали ему высоко держать голову.