Решение четырнадцатилетнего Андерсена уехать в Копенгаген было похоже на авантюру. Мать будущего писателя была против неразумного поступка сына, однако он стоял на своем. Свои аргументы в споре с матерью он черпал из дешевых популярных биографий знаменитых людей, которыми в то время увлекался. «Сначала надо преодолеть множество трудностей, но потом ты становишься знаменит!» Им, как он писал позже, владел совершенно необъяснимый порыв. Он плакал, умолял, и наконец матушка сдалась, хотя прежде попросила его привести домой старую знахарку из больницы, чтобы та на картах и кофейной гуще предсказала его судьбу.
Эпизод с предсказанием судьбы знахаркой описывается Андерсеном во всех трех автобиографиях. В первой и третьей он просто упоминает его, не указывая, когда («как-то раз») предсказание произошло. Во второй, первой напечатанной («Моя жизнь как сказка без вымысла»), поэт для большего драматизма относит эпизод к моменту, когда решалась его судьба: «"Ваш сын, — сказала старуха, — станет великим человеком, в честь него в Оденсе будет устроена иллюминация!" Услышав ее слова, матушка заплакала и разрешила мне ехать». Возможно, предсказание придумал сам Андерсен, или он его просто изменил и переформулировал. Ведь самое замечательное в нем было то, что оно сбылось! Спустя много лет, 6 декабря 1867 года в его родном городе Оденсе прошло официальное чествование Андерсена, ему присвоили звание почетного гражданина города, и в его честь была зажжена торжественная иллюминация.
Прежде чем отправиться в Копенгаген в поисках лучшей жизни, Ханс Кристиан постарался заручиться поддержкой влиятельных людей своего города. Ему нужно было рекомендательное письмо. На тот момент поддерживавший юного мечтателя полковник Хёг-Гульдберг был в отъезде. Тогда Андерсен вспомнил, что за год до этого книгопечатник Иверсен, издатель газеты «Иверенс фюкске фвис» («Фюнской газеты Иверсена»), один из самых уважаемых граждан Оденсе, во время гастролей королевских актеров открыл для них свои двери, и он отправился к нему просить рекомендательное письмо к танцовщице Анне Маргрете Шалль, которая, как он слышал, имела большое влияние в театре. Книгопечатник не знал ни ее, ни странного мальчика и усиленно пытался отговорить его от рискованного путешествия. «Вам бы лучше стать ремесленником», — сказал он. «Нет, это было бы обидно!» — ответил Андерсен, и его самонадеянность произвела на издателя такое впечатление, что он действительно написал несколько слов незнакомой актрисе.
С этим письмом, небольшим узелком одежды в руках и с 13 риксдалерами в кармане он отправился в путь. Мать договорилась с почтмейстером, чтобы тот взял его безбилетным пассажиром, и пополудни 4 сентября 1819 года она с плачем проводила его на дорогу за городскими воротами, где он должен был сесть в почтовую карету. Там ждала, чтобы попрощаться, его бабушка. Он сел в карету, помахал двум одиноким женщинам, и карета покатилась прочь. Началось великое путешествие в неведомое. Утром в понедельник 6 сентября 1819 года (эта дата указана Андерсеном в «Сказке моей жизни», в первых автобиографических записках и в «Моей жизни как сказке без вымысла» указано 5 сентября) карета подкатила к холму Фредериксберга, пригороду Копенгагена, и Андерсен впервые увидел витые шпили датской столицы.
В Копенгагене юный путешественник поселился на постоялом дворе Гардергорен, расположенном на улице Вестергаде, 18, — этот дом сохранился до сих пор. В первый же день он отправился на поиски Королевского театра. На улицах города ему пришлось пробираться через толпы людей. Он попал в самый разгар так называемого «избиения евреев», которое происходило в те дни. Наконец попал на Конгенс Нюторв — Новую Королевскую площадь. Сердце его забилось, когда он увидел замечательное здание (это был старый театр Эйгтведа, расположенный там, где сейчас открытая площадка перед акционерным обществом «Магазин дю Норд»; теперешнее помещение начало использоваться только в 1874 году), и он мысленно попросил бога помочь ему попасть туда и стать хорошим актером. У театра к Андерсену подошел перекупщик и предложил билет на спектакль. Наивный юноша радостно поблагодарил его, считая, что добрый человек предлагает ему подарок. Когда спекулянт понял, что мальчик не собирается платить, он пришел в ярость, обозвал его долговязым олухом, который хочет его одурачить, и Андерсен поспешил уйти.
На следующий день Ханс Кристиан отправился на Бредгаде, чтобы представиться танцовщице мадам Шалль и вручить ей рекомендательное письмо книгопечатника Иверсена. Госпожа Шалль была удивлена появлением незнакомца и адресованным ей письмом. Никакого господина Иверсена она не знала. Андерсен тут же стал горячо убеждать ее, что театр — это цель всей его жизни, а когда она спросила, какие роли, по его мнению, он мог бы исполнять, он тут же предложил ей послушать и выбрал сцену из «Сандрильоны», в которой она танцевала. В Оденсе он участвовал в этом водевиле, но никогда не читал его и даже не знал мелодии. Но это было неважно, он импровизировал и текст, и музыку. Он снял сапоги и стал петь, декламировать и танцевать, используя огромную шляпу вместо тамбурина. Ошеломленная подобным напором и бесцеремонностью, госпожа Шалль приняла незванного гостя за сумасшедшего и сказала, что ничем не может ему помочь. А Андерсен тут же ударился в слезы, умоляя хозяйку взять его на работу хоть посыльным или помощником на любых условиях, только бы она ему помогла. Чтобы отвязаться от него, она обещала попросить балетмейстера Бурнонвилля взять Андерсена в балет (но, принимая во внимание его фигуру, она, разумеется, говорила не всерьез), и он ушел в слезах. Она, конечно, подумала, что у него не все дома, в чем спустя много лет сама ему призналась.
После первой неудачи Андерсен вспомнил о том, что книгопечатник Иверсен написал профессору Кнуду Люне Рабеку, известному литератору, члену дирекции Королевского театра, с просьбой позаботиться о способном юноше, а полковник Хёг-Гульдберг сделал то же самое в письме к директору театра камергеру Фредерику Конраду фон Хольстейну. Ханс Кристиан посетил обоих, однако Рабек только отослал его к Холстейну, а тот прямо сказал юному просителю, что он слишком тощ и на сцене только вызовет смех. Андерсен ответил первое, что пришло ему в голову: «Ах, если бы меня взяли в труппу с жалованьем в сто риксдалеров, я бы сразу потолстел!» Такая откровенность чиновнику не понравилась, и он дал понять провинциалу, что в театр берут только молодых людей со специальным образованием. И все-таки Андерсен не отступил; он спросил, не возьмут ли его тогда в балетную труппу. Увы, приема в нее не было до мая, но даже если бы его в труппу и приняли, жалованье ему все равно не назначат, пока он не выступит на сцене.
Расстроенный неудачей Андерсен даже подумывал о самоубийстве, но чувствовал, что это было бы слишком обидно, и вместо того его мысли устремились к богу, который не покинет его, одинокого мальчика, в большом городе. В своих воспоминаниях он рассказывает, как в утешение себе решил истратить последние два скиллинга на посещение театра. Купив билет на галерку, он в посмотрел водевиль «Поль и Вирджиния». Конечно, он был сильно потрясен, особенно потому, что, как ему показалось, пьеса в каком-то смысле рассказывала о нем самом. Когда в конце второго акта влюбленных разлучили, он заплакал, подумав, что его тоже разлучают с самой дорогой любовью: театром. Добрые горожане угостили его яблоками и приветливо поговорили с ним, а в ответ он, конечно, рассказал им о себе, о своем путешествии и любви к сценическому искусству, и все посочувствовали его горю. Но конец пьесы вселил в него новую надежду: если влюбленные соединились, то может быть, и его желания сбудутся.
Он снова посетил директора театра и мадам Шалль, но безрезультатно. Возвращаться на родину Андерсену не хотелось, да и денег на обратную дорогу не было. По объявлению в газете он нашел столяра на Боргергаде, который искал ученика. Его взяли, но, как и в Оденсе, его угнетали сальные разговоры подмастерьев, и на следующий же день он бросил место. Он снова оказался на улице, без денег и крыши над головой. И тут ему пришла счастливая мысль. Андерсен подумал о своем голосе, который в Оденсе все так хвалили. Он быстро принял решение и отправился к Джузеппе Сибони, недавно назначенному директором оперной студии Королевского театра. Этот итальянский певец еще совсем молодым (он дебютировал в 1797 году в возрасте семнадцати лет) завоевал европейскую известность. В 1819 году наследник престола, в будущем король Кристиан VIII привез его в Копенгаген, пожаловал ему титул придворного певца и ввел в оперную труппу. В то время голос Сибони уже начал портиться и в основном он обучал молодых певцов.
Сибони жил на Вингорсстрэде, на углу Асюльгаде, и в дверь этого дома 18 сентября 1819 года около четырех часов пополудни позвонил Андерсен. В это время певец принимал гостей, среди которых были датские знаменитости писатель Йенс Иммануэль Баггесен и композитор Кристоф Эрнст Фридрих Вейсе. Андерсен рассказал открывшей ему дверь горничной о своем желании стать певцом. Выслушав историю жизни нескладного мальчика, горничная ушла, и Андерсену пришлось подождать. Вместе с горничной пришли и гости посмотреть на странного визитера. Его позвали в дом и потребовали немедленно продемонстрировать свои таланты. Андерсен спел колоратурную арию Кунцена, он декламировал Хольберга и несколько стихотворений, но под конец выступления от избытка чувств он расплакался. Впрочем, гости аплодировали, а Баггесен произнес свои знаменитые слова: «Я предвижу, что из него что-нибудь выйдет! Смотри же не зазнайся, когда зрители будут тебе хлопать!» Сибони пообещал позаботиться о нем. После ухода Андерсена гости устроили для него складчину и собрали 70 риксдалеров. Договорились, что расходами займется Вейсе, а питаться Андерсен будет у Сибони, где он, кроме того, сможет наблюдать за работой маэстро с певцами королевской оперы, а время от времени и сам брать уроки пения.
Конечно, Андерсен был счастлив, узнав о внезапно свалившемся на него богатстве, о чем он тут же сообщил матери в восторженном письме. Он нашел жилье — жалкую каморку без окон у некой мадам Торгесен на Улькегаде, примерно там, где сейчас проходит Бремерхольм. Это место нельзя было назвать подходящим для наивного провинциального юноши. Улицы за церковью св. Николая с давних времен слыли кварталами проституток, и у мадам Торгесен, как он впоследствии обнаружил, тоже жили квартирантки с сомнительными заработками. Но это его не волновало, и поначалу он вообще не понимал, что происходит вокруг. Полгода Ханс Кристиан был полон надежд на карьеру оперного певца, он питался у Сибони, присутствовал на репетициях, раз в две недели маэстро учил его самого. Однако весной 1820 года у Андерсена стал ломаться голос, и Сибони сообщил ему, что в течение ближайших трех или четырех лет он не сможет рекомендовать его для выступлений на сцене, да и внешность паренька — его крайняя худоба и непропорционально длинные руки и ноги — вряд ли принесет ему на сцене успех. По сути, Сибони отказал ему от дома и посоветовал вернуться в Оденсе и пойти в ученики к какому-нибудь ремесленнику. Для юноши это был тяжелый удар. Это означало, что ему придется надолго распрощаться с мечтами о карьере певца. К тому же 70 риксдалеров, собранных Вайсе, подходили к концу.
В трудную минуту он вспомнил, что у полковника Хёг-Гульдберга из Оденсе есть брат в Копенгагене. Это был известный издатель литературных журналов, поэт, педагог, языковед и переводчик Фредерик Хёг-Гульдберг, и, когда Андерсен посетил его, оказалось, что тот давно получил известие о нем от брата и даже собрал 80 риксдалеров у друзей и знакомых. Таким образом, Андерсен был на какое-то время материально обеспечен. Самое же главное — Фредерик Хёг-Гульдберг обещал поговорить о нем с известным актером-комиком Фердинандом Линдгреном. Хозяйка квартиры мадам Торгесен за ежемесячную плату в 20 риксдалеров согласилась его кормить. Андерсен снова обратился к Вайсе, и тот снова устроил сбор пожертвований в его пользу.
В Копенгагене Ханс Кристиан встретился с Лаурой Тёндер-Лунд, молодой девушкой из Оденсе, с которой когда-то вместе готовился к первому причастию и которая всегда была с ним любезна. Она потеряла родителей и жила у родственников в Копенгагене, в доме адмирала Кригера в районе Хольмен, где располагалась база датского военного флота. Андерсен разыскал ее, и девушка, увидев его, расплакалась и подивилась его безрассудности. Она отдала Хансу Кристиану все свои карманные деньги и рекомендовала его своим знакомым, в том числе вдове выдающегося датского государственного деятеля, способствовавшего отмене в Дании крепостного права, госпоже Энгелке Маргрете Кольбьёрнсен. Ее дочь, служившая в королевском дворце фрейлиной кронпринцессы Каролины (старшей сестры Фредерика VI), тоже заинтересовалась Андерсеном, и он помчался во дворец Фредериксберг. Ну а там поглядеть на странного юношу вышла сама принцесса, и Андерсен продемонстрировал перед девушками свои таланты декламатора стихов и певца, за что получил сладости, виноград и персики, а также десять ригсдалеров.
Госпожа Кольбьёрнсен лето обычно проводила в Баккехюсет, загородной усадьбе с большим ухоженным парком. Владельцы усадьбы, упоминавшийся выше Рабек и его жена Камма, чтобы содержать поместье, вынуждены были сдавать его комнаты, заселявшиеся обычно художественной элитой, так что дом супругов Рабек со временем стал литературным салоном, который посещали самые крупные писатели того времени, получившего название «золотого века» датской культуры. В Баккехюсет гостили или посещали его Адам Эленшлегер, писатель, комедиограф и критик Йохан Людвиг Хейберг, мастер датской прозы Стен Стеенсен Бликер и другие. Посещая госпожу Кольбьёрнсен, Андерсен получил возможность познакомиться с цветом тогдашней литературы или же хотя бы взглянуть на ее столпов. Позднее он намного ближе познакомится с ними, а с некоторыми завяжет прочную дружбу.
Новый покровитель Андерсена Хёг-Гульдберг сдержал свое слово и уговорил комического актера Королевского театра Линдгрена дать юноше несколько уроков актерского мастерства. Через некоторое время тот признал, что новичок справлялся с комедийными ролями в пьесах Хольберга не без некоторого таланта. Однако самому Андерсену хотелось выступать в ролях сентиментальных или трагических. Он выучил монолог Корреджо из одноименной трагедии Эленшлегера и продекламировал его перед учителем, Линдгрен пожал ему руку и сказал: «У вас есть сердце, у вас есть и голова, вам не стоит попусту тратить время; вам нужно учиться; в актеры вы не годитесь, но есть и другие интересные, большие дела вне театра». «Значит, я совсем не гожусь, — в отчаянии воскликнул Андерсен, — даже в комические актеры? Боже, какой я несчастный! Что же теперь будет со мной?»
Не отказался Андерсен и от карьеры танцовщика. В мае 1820 года он явился в театр для поступления в балетную труппу. Заведовавший ее делами балетмейстер и хореограф Август Бурнонвиль находился тогда в отъезде, труппой занимался танцовщик-солист Карл Дален, который пригласил юношу на занятия. Дален был женат на актрисе Королевского театра, они сразу прониклись симпатией к чудаковатому мальчику и открыли для него двери своего дома. Ханс Кристиан исправно ходил на занятия и должным образом, по собственному его выражению, «вытягивал у станка ноги», а вечера проводил в семье у Далена. Теперь юному мечтателю казалось, что его мечта о театральной карьере вот-вот исполнится, позволялось во время представлений стоять за кулисами и даже занимать место в заднем ряду ложи, предназначенное для служителей и участников массовок.
Между тем Андерсена однажды прослушал королевский хормейстер Петер Каспер Кроссинг, соперничавший в театре с Сибони. Признав его голос удовлетворительным, он взял юношу в школу пения и включил в состав хора. Кроссинг заверял Андерсена, что, научившись петь, он получит возможность чаще появляться на сцене и даже выступать в самостоятельных ролях. Казалось, как писал потом Андерсен, перед ним распахнулись все двери. Он учился в обеих театральных школах, балетной и певческой, и отныне, когда в партере оставались свободные места, ему позволялось их занимать. Он каждый день приходил в Придворный театр в Кристиансборге, где помещались классы балетной школы, а вечером — в Королевский театр; он имел право входить в ложу танцовщиц кордебалета. Начиная с 14 сентября, он стал появляться на сцене в качестве статиста.
Однажды в театре давали комическую оперу «Два маленьких савояра»; в одной из сцен, происходивших на рыночной площади, участвовала почти вся труппа, включая статистов, осветителей и даже рабочих сцены. Услышав об этом, Андерсен присоединился к массовке; одет он был в свой обычный костюм, в котором принимал первое причастие и который еще окончательно не развалился. Юноша знал, что выглядит в нем посмешищем. «И все же в этот момент я испытывал непередаваемое ощущение счастья — я впервые выступал перед огнями рампы, мое сердце стучало — наконец я шагнул вперед. Тут же один из певцов, носивший тогда громкое имя, но ныне совершенно забытый, взял меня за руку и шутливо поздравил с дебютом. "Разрешите представить вас датскому народу?" — сказал он и потащил меня к рампе: наверное, чтобы моя фигура вызвала смех; я почувствовал это, слезы выступили у меня на глазах, я вырвался и расстроенный убежал со сцены».
Великим днем стало 29 декабря, когда он и еще один ученик-танцовщик исполнили роли музыкантов в балете «Нина». В весеннем сезоне он дважды играл пажа в «Маскараде» Хольберга, а 12 апреля 1821 года можно было считать апогеем: его имя напечатали в афише! Дален сочинил новый балет «Армида», и Андерсену дали в нем маленькую роль Тролля. В спектакле принимала участие в роли Купидона девятилетняя Йоханна Луиза Петгес (1812—1890), будущая жена драматурга Йохана Людвига Хейберга и прима датского Королевского театра. Имена Андерсена и ее впервые одновременно появились на театральной афише. «Это был важный момент в моей жизни; я в первый раз увидел напечатанным свое имя; напечатанное, оно наделяло меня, как казалось мне тогда, ореолом бессмертия, и я, конечно же, не мог на него насмотреться. Даже вечером, ложась в постель, я не погасил свечу, а все глядел на афишу, откладывал ее и снова глядел. О, какое я испытал блаженство!»
В мае 1822 года дирекция уволила из Королевского театра всех мало востребованных на сцене актеров. Андерсена исключили из обеих школ — балетной и пения. В это время театр возглавлял видный финансист и государственный чиновник Йонас Коллин. Хёг-Гульдберг еще год назад дал совет Андерсену познакомиться с ним, что тот и сделал, отослав Коллину 2 апреля 1821 года, в день своего рождения, письмо в стихах, где в аллегорической форме кратко описал свою биографию и бедственное положение, а также воздал хвалу своим покровителям Хёг-Гульдбергу и Линдгрену и выразил надежду, что и ему, хрупкому цветку в саду искусства, найдется в нем, то есть в Королевском театре, место. Коллин никак на письмо не отреагировал, а когда его автор явился к нему на прием чуть позже, на все просьбы о содействии его театральной карьере довольно сухо ответил, что данные (внешность и голос), способствующие ей, у Андерсена отсутствуют и он ничем не может ему помочь. Уволенный примерно через год Андерсен за все свои эпизодические выступления на сцене получил всего 25 ригсдалеров. Рискованный эксперимент с театром окончился неудачей. На него ушло три года.
Паспорт Андерсена, выданный ему 5 сентября 1819 года
Танцовщица мадам Шалль
Джузеппе Сибони
Королевский театр в Копенгагене