Пролог

Моя жизнь — прекрасная сказка, полная счастливых случайностей, как будто, когда я был ребенком и вышел в бедный и недружелюбный мир, я встретил доброго волшебника, который сказал мне: «Выбери теперь свою дорогу в жизни и цель, к которой ты будешь стремиться, и тогда по мере твоего становления и необходимости я буду направлять тебя и защищать тебя на пути к ней».

Г.Х. Андерсен «История моей жизни»

Пожилая женщина с длинными седыми космами сидела напротив нескладного и некрасивого мальчика. Перед старухой стоял горшочек с каким-то варевом, и она внимательно всматривалась в круги, которые отбрасывало странное месиво. На лице мальчика испуг сменялся удивлением, смешанным с ужасом. Старуха, увидев это, задумчиво посмотрела на ребенка, точно не зная, говорить ли ему то, что она видит. Но все же решилась и произнесла: «Ты пройдешь через много испытаний и все же станешь очень знаменитым. Настанет день, когда весь мир будет рукоплескать тебе и поклоняться как божеству. Но за это ты заплатишь самую страшную цену, которую можно потребовать от человека!» Мальчик побледнел, в голове у него что-то сдавило, и он медленно стал оседать на пол.

Очнулся Ганс Христиан Андерсен на лесной полянке. Вокруг были деревья его родного леса, который он знал почти наизусть. Мальчик поднялся и огляделся. Надо же... Будто и не было никогда ни старого покосившегося домика, ни страшной колдуньи, которой в Оденсе пугали непослушных детей. Будто бы он и не встречался с ней. И все же Ганс очень хорошо помнил ее предсказание... Хотя бы потому, что в тот момент оно казалось чем-то совершенно ирреальным. Да разве может он, гадкий уродец, покорить мир? Как могут эти благородные господа снять перед ним шляпу и рукоплескать ему? Ганс пожал плечами и побрел по тропинке к дому. Впрочем, возвращаться ему не хотелось. Он прекрасно понимал, что как только он дойдет до окраин Оденсе, к нему тотчас подбегут мальчишки. О том, что они с ним станут делать, лучше не думать. Ведь именно их издевательства и заставили Ганса убежать в лес.

Только сегодня они настигли его на улице и принялись избивать. Но этого им явно показалось мало. Связав Ганса толстой веревкой, они раздели его догола, вымазали жиром и вываляли в пуху. Впрочем, и это не удовлетворило их изощренное воображение. И тогда забияки решили пойти еще дальше. Взяв длинный хлыст, они погнали его по улицам Оденсе, крича: «Гусак! Безобразный гусак!». Ганс плакал и пытался освободиться от их цепких рук, но безуспешно. Выгнав его за окраину города, мальчишки отпустили свою жертву, а Андерсен побрел по лесной тропинке с единственной мыслью умереть.

Именно там, среди лесной чащи, его и нашла колдунья. Она сжалилась над мальчиком, привела к себе в дом и дала чашку горячего молока. А после стала готовить чудодейственный отвар. Выпив снадобье, Ганс расплакался и рассказал женщине о том, как издеваются над ним жители Оденсе. Колдунья внимательно слушала мальчишеские откровения, подбрасывая в горшочек, который стоял на столе, какие-то ветки и что-то еще, чего Андерсен не мог рассмотреть. Когда же варево было готово, колдунья произнесла свое предсказание. А потом дала ему маленький кожаный мешочек, в котором лежали сухие лепестки роз, и сказала, что это защитит его от злых напастей.

* * *

И он действительно хранил его всю жизнь. Впрочем, не только этот мешочек. Он хранил засушенные цветы, которые ему когда-либо дарили поклонницы, пожелтевшие письма, газетные вырезки, восхвалявшие его, и многие иные мелочи, навевавшие сентиментальные воспоминания. И хотя внешне его жизнь сложилась достаточно благополучно, на самом деле в душе писателя бушевали бури, порождавшие множество легенд и окружавшие великого сказочника ореолом тайны и общественного непонимания.

Конечно, Ганс Христиан Андерсен, уже будучи известным писателем с мировым именем, был недоволен своей судьбой так же, как и во времена, когда он жил в захолустном Оденсе. И если бы он мог написать сказку вопреки существующему жанру, то, безусловно, его лучшей сказкой стал бы «Гадкий утенок». И, безусловно, сюжет этой знаменитой сказки претерпел бы значительные изменения. В его истиной версии утенок, даже после того, как лебеди забрали его к себе, страдал бы точно так же, как в темном углу птичьего двора. Отчего страдал? Да оттого, что совершенно четко осознавал, что ему не быть лебедем. Точнее, внутренне он сам не может этого принять и по-прежнему осознает себя исключительно гадким утенком, несмотря на все уверения окружающих, что он уже давно стал прекрасным лебедем. И поэтому, независимо от того, где бы он ни находился, он в одиночку громко, навзрыд оплакивал свое горькое знание и судьбу. Таков подлинный Андерсен, и чтобы понять внутренний мир знаменитого сказочника и его не менее знаменитые противоречия и психологические комплексы, обратимся к выдержке из одной биографии писателя.

Биограф сказочника писал: «Он производил впечатление человека смешного, но обаятельного и к тому же отличался наивной и открытой назойливостью, которая постепенно обеспечила ему важные знакомства, даже в среде зажиточных горожан. Им руководила жажда чтения... Непосредственность — или нежность ума, как говорил он сам — была одной из тайн его существа и с течением времени оказалась сильной чертой его характера. Но она была тесно связана с врожденной нервозностью, которая уже тогда и всю последующую жизнь приносила ему много страданий, проявляясь, в частности, в периодических депрессиях... В основе этих страхов и тревог лежало неискоренимое ощущение, что он еще недостаточно взрослый и не соответствует требованиям взрослого мира». «Я все еще остаюсь таким же ребенком, как и прежде, но даже рад этому», — трогательно писал сам Андерсен.

Все это действительно очень трогательно. Вот только... Обратимся к наиболее явным странностям писателя, породившим недоумение и непонимание даже среди очень близких ему людей. Первая — это ставшая притчей во языцех скупость Ганса Христиана. Андерсен всю жизнь нещадно экономил и считал каждый потраченный грош. Даже рачительные и бережливые датчане недоумевали, откуда при его гонорарах такая скупость? И объясняли все это тяжелым детством и тем, как тяжко ему пришлось в первые годы в Копенгагене. Хотя все это было довольно странно, особенно если учесть доходы, получаемые Андерсеном за свои произведения.

Но если его непомерную бережливость можно было хоть как-то. обосновать при помощи разумных доводов, то его тщеславие не поддавалось никаким доводам рассудка. В самом деле, намного больше, чем блеск золота, его волновал блеск в обществе. Он должен был находиться среди знатных особ. И прежде всего — королевских. Андерсен был любимцем монархов. Перечень его венценосных знакомых огромен и чем-то напоминает список Дон Жуана, который он пополнял с неиссякаемым энтузиазмом и упорством. Причем делал он это настолько азартно и настолько самозабвенно, что невольно вызывал к себе отнюдь не лучшие чувства даже у тех, кто относился к нему с искренней симпатией. Так, например, Гейне презрительно отзывался о его заискивании перед титулами и в письмах не упускал случая, чтобы не отпустить в адрес Андерсена обидные для него слова «раболепный» и «подобострастный». А Генриетта Вульф, несмотря на многолетнюю любовь к Гансу Христиану, все-таки не смогла сдержаться и написала ему довольно гневную отповедь: «Неужели вы действительно ставите титул, деньги, аристократическую кровь, успех в том, что всего лишь оболочка, — выше гения, духа, дара души?» Но в своем даре Андерсен не сомневался, а близость с королями внушала необходимую уверенность, ослабляла гнет комплексов, компенсировала все, от чего он бесконечно страдал.

Самое удивительное, что страдал он всю свою сознательную жизнь, причем даже тогда, когда уже был вознесен на недосягаемую высоту. И многие исследователи его жизни задают себе вопрос, а не были ли его страдания определенной формы игрой? Уж слишком было много различных фобий у знаменитого сказочника, и не была ли это просто роль, которую Ганс Христиан виртуозно играл на протяжении всей жизни? Впрочем, биографы почти единодушны в том, что лучшая его роль — это роль преследуемого и обиженного. В течение всей жизни он был склонен к мрачному и подавленному настроению. Он мог, прочитав нелицеприятную рецензию о себе, закрыться на несколько дней дома и плакать навзрыд все это время. Поначалу он по-настоящему пугал своих друзей и благодетелей, но постепенно те привыкли к подобному проявлению чувств на малейшую критику в его адрес. И старались спокойнее относиться к проявлениям андерсеновской обидчивости.

Хотя... Андерсен всерьез считал, что для жалоб у него есть все основания. Еще бы! Его бесспорное величие обесценивалось в собственных глазах, и до конца жизни Андерсену казалось, что его соотечественники так и не осознали подлинных масштабов этого величия и всю значимость его фигуры. Жалобами на это полны его переписка, сказки, воспоминания современников: однажды Андерсен перебежал улицу затем лишь, чтобы сказать кому-то: «Ну, теперь меня читают и в Испании. Прощайте!»

Его обостренная чувствительность порождала легенды. Во всяком случае, очень многие становились свидетелями того, как Андерсен со слезами выходил из-за стола, оскорбленный той или иной невинной шуткой, и хозяевам дома приходилось утешать и объяснять, что никто и в мыслях не собирался его обижать или смертельно оскорблять. Особенно странно это выглядело, учитывая внешний облик писателя. Один из современников описывает Андерсена как крупного и сильного мужчину, который в определенных ситуациях мог выдерживать большую физическую нагрузку. Но, как хорошо было известно близким друзьям Андерсена, эта крепость была обманчива. В действительности ему всю жизнь приходилось страдать из-за очень слабого здоровья. И все же даже Генриетта Вульф, добросовестно выслушивая его жалобы на разные мелкие хворости, приписывала их ипохондрии, самовнушению одинокого холостяка. Так считал и Эдвард Коллин. После сорока лет знакомства он писал Андерсену в 1865 году: «У вас, по существу, отличное здоровье; ваша нервность не убивает вас, а только мучает».

Другим легко было говорить, что ему это только кажется. Для него слабость и недомогания были более чем реальными... Ему приходилось постоянно брать себя в руки, постоянно пытаться обманом увести себя от собственного чувства бессилия, постоянно иметь успех или по крайней мере получать в виде стимула похвалы и поддержку. Случалось, что от горя он целый день сидел дома и плакал. Он никогда подолгу не находился в состоянии душевного равновесия, что угодно могло вызвать его раздражение, он терял терпение из-за мелочей, временами вел себя как избалованный ребенок или душевнобольной...

Перечень его страданий воистину впечатляет. Андерсен боялся практически всего, что может случиться с человеком. Но больше всего он опасался того, что его могут отравить недоброжелатели, или, наоборот, по ошибке дать ему сильно-действующее лекарство. Боялся того, что в его дом могут влезть грабители, и ситуация, выйдя из-под контроля, может закончиться его убийством. Но самым глобальным его страхом был страх сойти с ума и тем самым повторить судьбу деда.

Впрочем, перечисленные страхи были только верхушкой айсберга. Он панически боялся собак, и при виде четвероногого зверя старался перейти на другую сторону улицы, боялся потерять документы и с маниакальной настойчивостью проверял, лежат ли они на своем месте или воры уже успели обчистить дом и лишить его самого ценного. Помимо этого он боялся темных улиц, на которых ему могли встретиться дурные компании подростков или подвыпивших бедняков, вся цель жизни которых состояла в убийстве великого писателя. Он боялся утонуть и поэтому практически никогда не купался ни в море, ни в озере. Боялся сгореть, если вдруг нечаянно и неожиданно начнется пожар, и всегда в путешествие брал с собой веревку, чтобы вовремя успеть вылезти в окно. Он боялся, чтобы его не похоронили заживо, и поэтому каждую ночь возле кровати клал записку: «На самом деле я не умер». Боялся умереть от трихинеллеза, и оттого не ел свинины.

После перечня глобальных страхов шла длинная цепочка повседневных переживаний. Он всегда тревожился, что неправильно заклеил или неправильно надписал конверт. Мог неделями переживать, что переплатил за билет или книгу и постоянно жаловался на это своим друзьям и знакомым. Всю жизнь мучался от зубной боли, а в старости утверждал, что у него болят даже вставные зубы. И, конечно, был страшно мнителен в отношении своей внешности. Дело в том, что еще в юности Андерсен понял, что весьма далек от эталона привлекательности и оттого жутко комплексовал. Ему всегда казалось, что над ним смеются. И любой комплимент он воспринимал чуть ли не как личное оскорбление. А чтобы удостовериться в своей уродливости, он старался как можно чаще фотографироваться. На сегодняшний день известно около двухсот его портретов. И делал он их на свой лад. Весьма вдумчиво позировал перед объективом, считал свой правый профиль выигрышнее левого, подолгу изучал снимки — словно каждый раз надеясь, что увидит нечто более привлекательное.

В его большом, но хилом теле жила необузданная душа, вулканоподобный темперамент, вспыльчивость и стремительность, которые достаточно часто удивляли и страшили даже его самого. Его разрывали огромные внутренние противоречия, и временами все его усилия были направлены только на то, чтобы держать себя в узде...

Он испытывал нервный страх перед суровой реальностью жизни, ему не хватало мужской твердости, из-за чего он временами говорил о своей наполовину женской натуре. Его нерешительность проявлялась в удивительно осторожном отношении к некоторым наиболее самоуверенным друзьям. Но что особенно бросалось в глаза, это его весьма своеобразное отношение к женщинам. Он испытывал огромную потребность в их обществе, хотел иметь дом, семью. Но... Страх перед ними перевешивал все остальные чувства. Известны несколько случаев, когда женщины были настолько увлечены Андерсеном, что пытались сами соблазнить его. Но безуспешно. Ганс Христиан попросту спасался от них бегством. И у близких ему людей создавалось впечатление, что он испытывал непреодолимую инстинктивную боязнь вступить в интимную связь, пуританский ужас перед сексуальным влечением...

Многие исследователи считают, что он умер, так и не испытав физической близости ни с одной из женщин, с которыми свела его жизнь. Более того, он прожил, тревожась и терзаясь страхом так и не совершенного греха. Конечно, он влюблялся. Причем много раз. И почти на каждой своей избраннице хотел жениться. Но, увы, всякий раз получал отказ. И это неудивительно. Если прочитать хоть несколько его любовных писем, то создается впечатление, будто их написал безумец. И единственное действие, которое они могли возыметь на адресата — это испугать его. Вполне возможно, что так оно и было. Точнее, что такова и была их истинная цель. Напугать и оттолкнуть. Во всяком случае, от женщин, которым были адресованы письма, он всегда слышал один и тот же ответ, вложенный им в уста героини истории «Под ивою»: «Я всегда буду для тебя верною, любящею сестрою, но... не больше!»

Что до женщин недобропорядочных, то их Андерсен боялся как огня. С той лишь разницей, что при этом он их безумно хотел. Обычно это происходит у подростков лет в четырнадцать — шестнадцать. Но у Андерсена этот период растянулся на всю жизнь. Уже будучи вполне сформировавшимся молодым человеком лет тридцати, он отправился в Италию. И в Неаполе набрасывал в дневник путевые заметки. Среди них есть и впечатления от встреч с уличными проститутками: «Я все еще невинен, но кровь моя горит». А будучи уже шестидесятилетним стариком, ходил в бордели — не на родной Остергаде, а в Италии, и особенно в Париже. И что самое удивительное, он только беседовал со шлюхами, которые удивлялись и даже настаивали на близости, но Андерсен был непреклонен и так и не смог переступить внутренний барьер.

Позднейшие исследователи, конечно, выявили у великого сказочника еще массу фобий и извращений. И вот уже перед нами предстает Андерсен-гомосексуалист. А в качестве доказательств приводятся его письма к сыну своего покровителя Эдварду Коллину, танцовщику Шарфу, молодому герцогу Веймарскому — вполне «любовные» на сегодняшний вкус. Правда, немного зная Андерсена, в это весьма сложно поверить. Но исследователи тоже не сидят на месте и постоянно находят новые «извращения писателя» или по-своему трактуют уже известные выдержки из писем, вырывая их из контекста. И вот недавно общество было шокировано некоторыми отрывками из писем Андерсена, вынесенными на всеобщее обозрение. Действительно, мурашки по коже бегут от строчек: «Мне нравятся дети... Я частенько подглядываю за ними сквозь гардины... Ну и потеха наблюдать, как они раздеваются. Сначала из-под рубашонки выныривает круглое плечико. За ним ручонка. Или вот чулок. Его стягивают с пухлой ножки, тугой, в ямочках, и наконец появляется маленькая ступня, созданная для поцелуев. И я целую ее». Выводы после прочтения почти однозначные. Великий сказочник страдал педофилией, и этим можно объяснить все странности в его личной жизни.

На первый взгляд все верно, но... Нашим современникам очень легко перепутать изыски сентиментального стиля с саморазоблачениями. И в опровержение этой версии говорит то, что Андерсен боялся детей не меньше, чем сумасшествия или пожара. Да и перебороть пуританские взгляды и решиться на однополую любовь и на педофилию он не смог бы даже в силу своего воспитания и характера.

Обстоятельства сложились так, что ему ничего не оставалось, как выплескивать все нереализованные страсти на бумагу. Но что по-настоящему поражает в его сказках, так это жестокость. Читая Андерсена, перед глазами предстают картины в духе фильмов ужасов или на крайний случай в стиле а-ля Хичкок. При этом самые «яркие» сцены посвящены женщинам и детям. Например, «Палач отрубил ей ноги с красными башмаками — пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса».

Еще более примечательно, что все эти особенности: незрелость, далеко идущее тщеславие и смехотворная поглощенность собой — проявлялись наряду с противоположными тенденциями... В нем были и другие противоречия, менее серьезные, но достаточно бросавшиеся в глаза, чтобы его друзья, да и он сам, поражались им: огромное добродушие и склонность таить злобу, сердечная открытость и мудрый расчет, стремление к одиночеству и потребность в обществе, малодушный страх и удивительная смелость в нужный момент, жалкая слабость и стойкая выносливость...

Были все основания опасаться, что такая суматошная и противоречивая душа в один прекрасный день сорвется. И действительно, на склоне лет, когда силы начали покидать его, в какие-то моменты он был не в состоянии управлять демонами, бушующими в нем. Но, к счастью, в его психике были и стабилизирующие факторы. Например, ясный рассудок, позволявший ему видеть себя со стороны и признавать свои слабости и странности...

Трезво и беспристрастно он видел странное противоречие между собственным настроением и реальной действительностью... Всю жизнь он был для себя самым острым наблюдателем и самым суровым судьей...

Под конец жизни он признался одному молодому литератору: «Я заплатил за сказки непомерную цену, я отказался ради них от своего счастья и пропустил то время, когда воображение, несмотря на всю его силу и весь его блеск, должно было уступить место действительности».