Андерсен дружил со всеми датскими королевскими семьями, жившими в его время: Фредерика VI (правил в 1808—1839), Кристиана VIII (правил в 1839—1848), Фредерика VII (правил и царствовал в 1848—1863) и Кристиана IX (царствовал в 1863—1906). Его призывали иногда во дворец — почитать сказки королевской семье, на что он с удовольствием соглашался. Он посещал также различного рода официальные и праздничные церемонии. Осенью 1844 года жена Кристиана VIII Кристина Амалия пригласила его на королевский курорт на острове Фёр (тогда он принадлежал Дании, ныне — Германии) в Северо-Фризском архипелаге у западного побережья Ютландии, где королевская семья проводила отпуск. Андерсен любил неказистую и подчас суровую местность западной части полуострова с ее поросшими вереском дюнами, постоянно меняющимся под воздействием ветра и моря ландшафтом, своеобразным бытом и нравами немногочисленных обитателей. Через 15 лет после поездки на Фёр, летом 1859 года, он совершил еще одно путешествие по Ютландии через Силькеборг, Норре Восборг и Веннсюссель на северную оконечность полуострова, мыс Скаген, о котором оставил лирический очерк, а в 1860 году написал трагическую историю «В дюнах» — о молодом герое этого края, который, подобно Иову, с безнадежным упорством борется с несчастливыми превратностями судьбы, отчасти вторя, как считает А.В. Коровин в своей книге «Датская и исландская малая проза», новелле Бликера «Мария. Воспоминания с Северного моря» (1836)1.
С курортного Фёра (тогда же на этом острове писатель в праздничной обстановке отметил 25-летие со дня своего первого приезда в Копенгаген) Андерсен вместе с другими отдыхающими совершал лодочные прогулки на близлежащие островки и острова (они имеют свое название — Халлигенские), здесь у него окончательно сложился замысел романа, в котором стойкость островитян и местная природа, слагающаяся из двух стихий — неба и моря, сыграли бы немаловажную роль.
Писатель начал роман уже осенью того же года и продолжал работать над ним, отвлекаясь на создание своей (неудачной) «всемирной» драматической поэмы «Агасфер» (фрагменты ее были напечатаны в 1844 году, а полное издание — в 1847-м), пяти выпусков сказок, подготовку автобиографии «Моя жизнь как сказка без вымысла» (для первых двух томов своего немецкого собрания сочинений, 1847) и конечно же на путешествия в 1845—1847 годах по Германии, Австрии, Италии, Швейцарии, Голландии, Англии и Шотландии с заездом в имения друзей и знакомых, где работа над романом возобновлялась. Впрочем, Андерсен умел работать в пути.
Как бы то ни было, в сентябре 1848 года новый роман в трех частях под заглавием «Две баронессы» сначала вышел в Англии, а в ноябре почти одновременно в Германии и Дании.
Имена героинь этой книги не значатся в генеалогических справочниках. Андерсен придумал им самое простое происхождение. Старшая — это урожденная дочь крепостного, «долговязого Расмуса». В детстве она была свидетельницей того, как, наказывая ее отца за неуплаченный долг, хозяин их земли, жестокий и высокомерный барон, посадил его на «деревянную кобылу». Плачущая девочка пыталась подползти и подставить под ноги отца камешки, но хозяин тут же огрел ее воловьим кнутом, оставившим долго не заживавшие рубцы. Прежде чем потерять сознание от боли, девочка видела, как хозяин ударил ногой ее беременную мать, рванувшуюся к ней. И хорошо эту сцену запомнила.
Доротея хранила ее в памяти всю свою жизнь, сложившуюся так, что она вышла замуж за сына того же барона, а потом похоронила одного за другим и его, и мужа, и единственную дочь, родившую ей внука Хермана, в начале действия романа уже шестнадцатилетнего студента. Старая баронесса, теперь полновластная хозяйка родового поместья, отличается своевольным и сильным характером. Почему-то она отказывается принимать внука у себя в усадьбе, хотя деньги на его содержание дает. Еще большая ее странность — устраиваемый ею ежегодно 14 августа праздник, который она называет своим «днем рождения», тогда как на самом деле он днем ее рождения не был. Каждый год в этот день утром она идет в небольшую угловую комнату дома, дверь в которую всегда заперта. Там баронесса встает перед сохранившейся с давних пор «деревянной кобылой» и поставленным на нее портретом старого барона и плюет ему в лицо, всячески его оскорбляя. Возвращается она из потайной комнаты всегда веселая, приглашает съехавшихся гостей за праздничный стол и дарит окрестным крестьянам и их детишкам подарки. Конечно, ни для кого в доме не секрет, куда удаляется в этот день старая баронесса, однако никто не знает, что в этой комнате находится и что она в ней делает.
Вторая безродная баронесса — это обыкновенный «найденыш», обнаруженный компанией студентов и преподавателей в полуразвалившейся заброшенной усадьбе, где они спрятались, спасаясь в сумерках от холодного дождя и ветра. Здесь, услышав в одной из комнат крик, молодые люди, собравшиеся повеселиться на природе, обнаружили молодую роженицу и приняли у нее живого и здорового младенца, которого тут же нарекли «студенческой дочерью». Мать ребенка умерла, а девочку, договорившись в будущем ее опекать, молодые люди пристроили у жившей неподалеку в своем поместье старой баронессы, благо там нашлась и кормилица.
Так прошло пять лет. Элизабет выросла, превратившись в хорошенькую и умную девочку. Ее, как и многих других домашних, очень занимало, что же происходит 14 августа утром в потайной комнате? Неужели баронесса и вправду прячет там в бутылке белого человечка, который может рассказать обо всем, что случится в следующем году? Элизабет знала, в каком ларце на комоде лежит ключ от комнаты, и, дождавшись, когда все в доме заснут, на рассвете 14 августа встала с постели, взяла ключ и, тихо ступая по коридору, дошла до потайной комнаты, открыла дверь и вступила внутрь. Ничего интересного! Одни только непонятные козлы с доской ребром вверх и портретом неприятного человека. Элизабет сразу же решила вернуться обратно, но случайно захлопнула дверь, а ключ остался снаружи. Нечего говорить, как девочка испугалась, она тут же стала вспоминать все страшные сказки, начиная с «Синей Бороды», задумалась, накинула подол рубашки на голову и заснула.
Утром, обнаружив пропажу ключа, старая баронесса поспешила к заветной комнате, открыла дверь и оторопела, увидев воспитанницу. Она воспылала гневом и уже подняла руку, чтобы дать ей пощечину, но тут увидела глаза ненавистного барона на портрете. Нет, решила баронесса, она не обрадует его сценой насилия! Но выгонит из дома хитрую ослушницу! Приняв такое решение, баронесса зарыдала от собственной жестокости, ведь она знала, что выполнит его!
Так Элизабет попала в дом пастора прихода на Халлигенских островах на Оланде (Андерсен посещал этот остров вместе с королевской четой в 1844 году). А пастором оказался преподаватель, который вместе со своими друзьями-студентами пять лет назад спас ее в полуразвалившемся доме. Надо заметить, что, когда компания обнаружила роженицу, Мориц отмечал свой собственный праздник — помолвку с остроумной и веселой дочерью статского советника, обаятельный образ которой особенно удался Андерсену. Увы, счастье Морица и его молодой жены продолжалось недолго: их маленький сын заболел тифом, ухаживавшая за ним мать заболела тоже, и молодой священник потерял их обоих. Теперь его, направлявшегося вместе с сестрой Хедевиг в свой приход, пригласили заехать на Фюн, в усадьбу баронессы: там что-то случилось со «студенческой дочерью», «хитренькой» воспитанницей баронессы Элизабет.
Мориц с Хедевиг, тоже недавно потерявшей своего маленького сына, с согласия нашедшегося отца Элизабет (им оказался вольного нрава странствующий музыкант-шарманщик) охотно берут девочку на воспитание. Здесь у образованных приемных родителей она благополучно растет и в 14 лет по-детски влюбляется в бесшабашного и вспыльчивого юношу Элимара, внука вышедшего в отставку капитана, живущего на острове. В одной из самых ярких глав романа Андерсен описывает, как подростки едва не утонули, стоя на одном камне во время прилива, когда из любопытства отправились на близлежащий островок Амрум. Вскоре они расстаются: Элимар нанимается на голландское торговое судно, курсирующее между Европой и Америкой.
Через год на остров приходят дурные вести. Судебные власти сообщили родным Элимара, что судно, на котором он уже дослужился до штурмана, затонуло у берегов Америки, что юноша спасся и нанялся на другое судно, повздорил с его штурманом, убил его в драке и теперь доставлен в Данию и наверняка будет приговорен к смертной казни. Тяжело переживавшие за судьбу внука, его дед и бабушка составили письмо к датскому королю Фредерику VI с просьбой о помиловании, а отправить письмо поручили Элизабет.
Но она письмо не отправила. Воспитанная на романах Вальтера Скотта и не имевшая никакого жизненного опыта, девочка принимала описываемый романтический мир за реальный и решила поступить, как юная Джини Динс из романа «Эдинбургская темница», в котором речь тоже шла о поездке в столицу к верховной власти с просьбой о помиловании. Элизабет решила сама отвезти письмо в Копенгаген. Что она и сделала, оставив своим воспитателям только записку.
По иронии судьбы, когда Элизабет уже переправилась с Оланда на Зеландию, неподалеку от него жестокий шторм разбил судно, часть его экипажа спаслась, а у одного из матросов оказалось письмо от Элимара, адресованное его деду. Юноша сообщал, что судьба его складывается отлично, что он скоро женится на богатой молодой вдовушке и будет самостоятельно водить купленное ею судно. В послании была приписка, адресованная Элизабет: Элимар передавал любимой привет и писал, что не может ждать ее слишком долго, но обещает на ней жениться, как только овдовеет. В подлинности письма не было сомнения, и написано оно было позже, чем извещение судебных властей о судьбе Элимара, что одновременно обрадовало и озадачило его родных.
На море уже много дней штормило, сообщение между островами прекратилось, и наивная Элизабет, прибыв на Зеландию, сразу же попала в руки «мамочки», державшей в столице бордель, хотя об этом девушка не подозревала. Вообще-то она планировала остановиться в Копенгагене у государственного советника, отца покойной жены Морица, но его в ту пору в городе не оказалось, и пришлось Элизабет заночевать в доме «мамочки». Хотя та ей действительно помогла. На следующий день она показала Элизабет путь в королевскую канцелярию, где письмо у нее и прошение об аудиенции принять не успели, а потом проводила ее в тюрьму, где девушке разрешили свидание с заключенным. Но Элимара она не увидела. Перед Элизабет предстал не он, а моряк, когда-то спасший подростков во время прилива у острова Амрум. По какой-то странной психологической прихоти, совершив убийство, он назвался именем Элимара, протянув, таким образом, цепочку следствия к своему земляку: моряк, по-видимому, ему завидовал. Зато, узнав о причине появления Элизабет в тюрьме, он очень высоко, хотя и с долей юмора, ее самоотверженный поступок оценил, добавив загадочно, что, имея такую возлюбленную, Элимар напрасно польстился на вдовушку.
Вечером одна из девушек «мамочки», Адельгунда, проводила Элизабет до Королевского театра, где девочка надеялась увидеть служанку старой баронессы, которая теперь служила в нем хористкой. Больше знакомых в городе у нее не было. Зато «мамочка», знавшая о театре все, указала ей полуподвал неподалеку от театра, в котором жила бывшая служанка со своим мужем. Но посетить ее Элизабет не успела: после спектакля ее вместе с Адельгундой отвез на свою квартиру барон Хольгер, один из тех студентов, что когда-то спасли ее. Там же на квартире находился и второй бывший студент из той же компании, барон Херман, внук баронессы. Развязное поведение молодых людей напугало Элизабет, и она убежала. Херман тут же догнал ее и, стараясь вести себя как можно приличнее и вежливее, отвез девушку к театру. Элизабет нашла полуподвал и жившую в нем бывшую служанку Доротеи, которую пришлось еще некоторое время убеждать, что она и есть та самая пятилетняя девочка, которую увез из поместья баронессы священник Мориц. Собственно, на этом интрига, поддерживающая основную сюжетную линию романа, заканчивается. С помощью служанки Элизабет избавилась от опеки публичных дам и разыскала советника, а тот отвез ее к старой баронессе, радостно встретившей бывшую воспитанницу. Всё, конечно, завершается благополучно. Баронесса выкупает усадьбу, где когда-то нашли Элизабет, и дарит ее Херману, а тот через некоторое время предлагает руку и сердце загостившейся у баронессы (из-за ушибленного колена) «студенческой дочери», в результате чего та тоже становится баронессой.
Четвертый по счету роман Андерсена сильно отличается от предыдущих. На этот раз Ханс Кристиан не примеряет на себя образ главного героя (это место занято Элизабет), хотя в нем все же присутствует напоминающая автора эпизодическая фигура камер-юнкера, наделенная скорее комической, чем серьезной фактурой. Камер-юнкер, как и Андерсен, тоже часто жалуется на зубную боль, он тоже несколько неловок в движениях, отчего в дорожном происшествии ломает себе руку, что для музыканта и композитора неприятно вдвойне; ему тоже не везет в любви — Элизабет отвергает его, выбирая Хермана. Совершенно очевидно, что Андерсен создает этот в целом положительный образ, в изрядной степени иронически от него дистанцируясь.
Роман также более широк географически и социально, рисуя в трех своих частях быт и людей дворянских, и помещичьих усадеб на Фюне, экзотически-суровую и прекрасную природу Халлигенских островов, где «женщины носят только все черное», а мужчины богобоязненны, упорны и терпеливы, наконец, пеструю городскую жизнь Копенгагена с людьми самых различных типов: гулящих и высокоморальных женщин, добропорядочных ремесленников, комически обрисованных слуг и горничных, комедиантов и музыкантов, честных и нечестных чиновников и дворян. В книге присутствует и историческое измерение: в ней показано, как изменялась Дания с течением времени от эпохи крепостничества и абсолютизма через реформу сословной системы к более демократическому устройству, оформление которому дают постепенно совершенствующиеся законы. Самое замечательное, что Андерсен показывает положительные изменения, не прибегая к политическим терминам и риторике, а следуя не раз им заявленному главному принципу рассматривать лес не с птичьего полета, а снизу — от корней и травы.
Роман обладает по-своему изящной композицией, ему свойственна увлекательная интрига, а побочные сюжетные линии логично поддерживают главную. Так, например, она сопровождается мотивом отношений старой баронессы и ее внука Хермана, которого старая Доротея не привечает: для нее он плод ненавистного в любом виде насилия — ведь, насколько она знает, он родился от итальянского разбойника, изнасиловавшего ее дочь во время поездки молодых супругов в Италию. Не мешает развитию действия и фигура камер-юнкера, более комментирующая происходящее, чем самодостаточная. То же можно сказать и о появляющейся в нескольких эпизодах комичной и жалкой фигуре шарманщика, отца Элизабет. Его образ, по-видимому в согласии с первоначальным замыслом, только намечен.
Что касается главной незамысловатой идеи романа, то она подразумевается в расшифровке его названия, о чем говорилось выше. Доротея прямо формулирует ее в словах, обращенных к Херману в финале. К этому времени она уже убрала из потайной комнатки орудие пытки, но не простила старого барона: «это свыше ее сил»; просто крепостническая эпоха ушла вместе с ее символом, королем Фредериком VI (это на его похоронах Элизабет ушибла коленку), как вскоре уйдет из жизни и сама Доротея. Оставлять в усадьбе «деревянную кобылу» нет смысла. Баронесса говорит Херману:
«Мы все только горсть земли. Одна горсть завернута в бумагу газетную, другая — в позолоченную. И не след горсти праха гордиться своей позолотой. Благородство есть в каждом сословии. Но оно в умах, а не в крови, которая у всех одинакова».
Тем не менее баронесса Доротея вручает новобрачным, Элизабет и Херману, очень своеобразный подарок, который просит развернуть лишь тогда, когда они окажутся в своей восстановленной усадьбе одни. Этот памятный дар — деревянная ложечка, вырезанная из доски, которой было оснащено орудие пытки.
«Две баронессы»* многие критики и почитатели творчества Андерсена считают лучшим его романом. Во всяком случае, он выигрывает по сравнению с остальными стройностью своего построения. И прямой противоположностью ему в этом отношении является вышедший через девять лет роман «Быть или не быть», уже своим названием претендующий на философичность.
В середине XIX века умы просвещенных датчан серьезно занимали вопросы веры и науки, религии и философского материализма, которые обсуждались в связи со ставшими популярными в Германии (а значит, несколько позже и в Дании) работами Людвига Фейербаха «Сущность христианства» (1841) и Давида Фридриха Штрауса «Жизнь Иисуса» (1835). Друживший с Эрстедом Андерсен внимательно и с одобрением читал его двухтомное философское сочинение «Дух природы» (1850), в котором утверждались единство природы как живого организма, разносторонне связанного с человеческой деятельностью, и концепция человека как части природы, подчиняющейся ее законам. В ноябре—декабре 1855 года, заинтересовавшись вслед за Ингеманом и Хаухом современными течениями мысли, Андерсен посещает направленные против материализма лекции датского физиолога и зоолога Даниеля Фредерика Эшрихта (1798—1863). В письме Ингеману от 31 декабря 1855 года писатель сообщает: «Я собираю материал для своего нового романа, мне нужно усвоить и уяснить для себя очень многое. По этому случаю зимой я с удовольствием послушал лекции статского советника Эшрихта, который вдохновенно и горячо выступал в них против «материализма». К сожалению, последний укоренился в Германии, а оттуда его занесло и к нам».
Чуть ранее, 27 декабря, Андерсен несколько подробнее писал о своей новой книге Хенриетте Вульф:
«Что касается идеи моей новой книги, то я отсылаю Вас к духовным течениям нашего времени, которые хочу в ней отобразить. Вы знаете, что сейчас, особенно в Германии, среди профессиональных ученых распространяется материализм, который объясняет все наипростейшим образом! Мир состоит из материи и сил, по мере взаимодействия которых образуются камни, растения, животные и человек! Эта машинерия описывается до мельчайших подробностей, но остается всего лишь машинерией, которая приводит в действие эту вселенную отчаяния. Человек в ней — всего только маленькое звено, в то время как бессмертие, да и сам Бог отрицаются. Это — страшно! Этого не должно быть, и я чувствую, что могу против подобного отрицания просто и здраво выступить. <...> В мире происходит — и в немалой степени у нас тоже — духовная борьба между религией и наукой; епископ уже выступал на стороне церкви против Эрстеда, а совсем недавно профессор Нильсен в своей университетской лекции ясно заявил, что нужно принимать либо Библию, либо Науку; они противоположны друг другу Такой подход я уже опровергал в моей «Сказке жизни». Я чувствую, что должен выступить против него. С моей точки зрения, наука как раз высветляет Божественное откровение, и я с открытыми глазами иду к цели, которую другие нащупывают вслепую. — Господь Бог выдержит испытание, которому мы подвергаем Его, рассматривая мир с точки зрения здравого смысла, которым Он сам же нас наделил».
Примерно через полгода Андерсен написал уже значительную часть романа и 25 мая 1856 года сообщал о нем Ингеману. «На днях я закончил чтение книги «Письма против материализма» д-ра Фабри**, которую взял с собой в деревню***: она как будто осветила мою душу сразу в нескольких направлениях. Самое удивительное, все изложенные в ней «за» и «против» приводят меня к убеждению, что религия и наука не являются двумя враждебными государствами, а, напротив, дружественно соседствуют, как моря, не имеющие между собой границы и плавно перетекающие друг в друга. <...> Я много написал за последние три недели, хотя и не в прямой последовательности, которая позволила бы мне прочитать Вам сделанное. Эта книга рождается не так, как прежние; она продумана в целом, но появляется отдельными частями, а хорошо это или плохо, покажет будущее».
Роман «Быть или не быть» вышел, чтобы предупредить пиратские издания, в мае 1857 года почти одновременно в Дании, Англии и Германии. Он начинается, как и многие другие произведения Андерсена, с детства героя, которое тот провел в копенгагенской Круглой башне — как раз той, с которой сравнивает автор сказки «Огниво» глаза самой большой из трех волшебных собак. Неудивительно, что мальчик много думает и фантазирует. Весь верхний этаж башни, в которой он живет, представляет собой обсерваторию, ради которой, собственно, здание в 1642 году и построено — с научной, а не военной целью! — датским королем Кристианом IV. С башни по сей день открывается широкая панорама центральной части Копенгагена, а на фасаде ее выписана сокращенная надпись, своего рода ребус или эмблема, составленная королем-строителем. Если верить путеводителям, она разгадывается так: «Да ниспошлет Господь учение праведное и справедливость в сердце короля Кристиана IV. 1642». На чугунной решетке смотровой части башни также прочитываются монограмма короля и латинская надпись «RFP» — сокращение девиза «Regna Firmat Pietas» — «Благочестием держава сильна». Там же, на площадке, установлен памятник великому датскому астроному Тихо Браге. Существует распространенное мнение, будто башня была построена для него, но это неверно: знаменитый ученый умер за 41 год до завершения строительства. Ныне Круглая башня — одна из интереснейших достопримечательностей Копенгагена, в ее обсерваторию (сейчас она обслуживает туристов) ведет не спиральная лестница, а настоящая дорога длиной 210 метров. По ней, согласно легенде, в 1716 году в обсерваторию верхом на коне проскакал Петр I, а за ним в запряженной шестеркой лошадей карете — его супруга. В наше время в Круглой башне ежегодно проводятся велосипедные гонки.
А в годы отрочества героя романа в Круглой башне работали серьезные ученые и студенты, ведь она построена в центре университетского комплекса рядом с церковью Святой Троицы, и на нескольких ее этажах располагалась библиотека. Малолетний герой романа смотрел из обсерватории в телескоп на Луну, до которой мечтал долететь, что конечно же, как объясняли ему студенты, которым он чистил сапоги, было невозможно: путешествие на Луну заняло бы не менее ста лет.
Очень способный герой романа Нильс — подростком он уже знал наизусть несколько од Горация — был сыном привратника Круглой башни и, как другие герои Андерсена, рано осиротел. Его мать умерла от апоплексического удара (инсульта), а отец погиб из-за нелепого случая — однажды, выходя из башни, вместо того чтобы пойти направо, он пошел налево, и на голову ему с третьего этажа обрушилась выпавшая из рук служанки оконная рама.
Осиротевшего мальчика берет к себе на воспитание пастор прихода из Ютландии Иапет Мёллеруп, и из столичного Копенгагена он переезжает в пасторскую усадьбу, расположенную во внутренней части Ютландии в довольно уединенной местности, на высоком берегу озера Лангесё (буквально — Длинное озеро). Неподалеку от усадьбы расположены деревня Виннингдаль и развалины древней крепости Силькеборг, имя которой потом перешло к выросшему за годы пребывания юноши у священника промышленному городку. И в прошлом, и в настоящем Силькеборг — реальный город, и построил его реальный человек, промышленник Микаэль Древсен с которым Андерсен познакомился через старшую дочь Йонаса Коллина, Ингеборг, жену Адольфа Людвига Древсена, сводного брата отца промышленника. Ингеборг, которая любила над Андерсеном подтрунивать, не раз приглашала его в Силькеборг, и он хорошо знал местность, где потом развернется действие романа, и людей, ее населяющих. Примером тому может служить выразительный образ Портняжки, странствующего мастера, страдающего от патологической честности, к которой его принуждает не только лютеранская этика, но и необходимость жить у клиентов. Портняжка страдает при одной только мысли, что его могут заподозрить в краже или ином нечестном поступке. Так, например, случайно брошенные слова лавочника о том, что монетами он расплачивается уж очень блестящими, глубоко ранят его: он думает, что в нем подозревают фальшивомонетчика. В другом случае, когда в доме пастора Иапета пропадает серебряная ладанка, он места себе не может найти, хотя никто в семье и не думает, что он мог ее украсть. Пасторша почти уверена, что ладанку взял Нильс, отчего и тот тоже впадает в истерику. Когда же выясняется, что ладанку сбросил со стола котенок, Нильс в ярости швыряет его об пол, а дочка пастора пишет уже покинувшему усадьбу Портняжке, что ладанка нашлась. Однако письмо ее запоздало. Мастера заподозрили в другой краже, которая случилась в доме у местного судьи, где пропали деньги. Денег у Портняжки не нашли, зато в его сундучке обнаружили кольцо, явно ему не принадлежащее. Портной от подозрений яростно отпирался (действительно, как потом выяснилось, кольцо в его сундучок положил другой человек), и его отпустили. Тем не менее, терзаемый проявленным к нему недоверием, Портняжка сходит с ума.
Когда Иапет Мёллеруп привел в свой дом Нильса, его жена расстроилась. Но не оттого, что семья увеличилась еще на одного едока. Пасторша мечтала о приемном сыне с недостатками, которые она могла бы в нем исправить и получить за то благодарность не только на земле, но и благодать небесную. Юноша ее разочаровал: он оказался усердным работником и учеником, и пастор через некоторое время решил заниматься с ним древними языками и другими предметами, чтобы подготовить к поступлению в университет. Но один недостаток — горячность — пасторша в юноше все-таки обнаружила, что, помимо эпизода с котенком, подтвердил произошедший через несколько лет случай.
Еще одной оригинальной фигурой в округе была Цыганка, приходящая в деревню каждый год, чтобы отыскать потерянный амулет, с помощью которого она хочет снять порчу со своего ребенка-имбецила, которого повсюду таскает с собой в котомке за плечами. Как-то, услышав игру на гармошке местной музыкантши Греты, ее дитя стало подавать признаки разумного поведения, и Цыганка гармошку у бедной Греты, вся жизнь которой сводилась к служению музыке, недолго думая выкрала. Догадавшись об этом, Нильс в ярости выхватил у Цыганки ее уродца и пообещал отдать его только тогда, когда она вернет Грете гармошку. Нильс очень рисковал, ведь пасторша появлению в усадьбе дефективного ребенка не обрадовалась бы. Но гармошку музыкантше Грете Цыганка вернула.
Пастор, обучавший Нильса всем школьным предметам, остался его познаниями доволен, и через три года юноша переезжает в Копенгаген, где сдает экзамены на аттестат зрелости и поступает в университет, чтобы впоследствии стать священником.
Наступило самое время упомянуть, что Нильс, по воле автора книги, носит фамилию Брюде — это слово в глагольной форме означает «ломать», «раскалывать», то есть на русском языке она звучала бы как Раскольников. Серьезно занимаясь науками, молодой человек все более усваивает рационалистический подход к явлениям жизни и все менее полагается на христианское вероучение. Нильс скоро осваивается со столичной жизнью. Он подружился со своим крестным, господином Сване (именно он рекомендовал в свое время Мёллерупу взять Нильса на воспитание), одаренным, но безвольным интеллектуалом (некоторые из современников Андерсена усматривали в нем карикатуру на Сёрена Киркегора), способным на многое, но из-за паралича воли живущим лишь на легкие и случайные литературные заработки. Он вводит крестника в богемное общество Копенгагена, но оно не увлекает Нильса, который все серьезнее занимается естественными науками. Он также много общается с почтенной и богатой еврейской семьей своего университетского товарища Юлиуса Аронса, и через некоторое время его отец отправляет их обоих в ознакомительную поездку по Германии и Италии. А с сестрой Юлиуса Эстер у Нильса завязывается интеллектуальная дружба: девушка серьезно увлекается творчеством Гёте, ее волнуют вопросы религии и церкви; она много читает Новый Завет и собирается отказаться от веры своих отцов. Эстер дарит Нильсу щенка Вапса, которому суждено сыграть едва ли не судьбоносную роль в его жизни.
По прошествии двух лет в летние каникулы Нильс, взяв с собой Вапса, едет повидаться с приемными родителями. И тут он опять демонстрирует характер и волю. На пароходе Вапс падает за борт, Нильс просит капитана остановить судно, но тот отказывается это делать из-за пустяка. Тогда Нильс недолго думая прыгает в воду, капитан останавливает пароход, и хозяин спасает своего пса.
Пасторская семья радушно встречает Нильса, но через некоторое время между ним и ортодоксальным лютеранином Иапетом возникают принципиальные разногласия. Однажды интеллектуальный спор между ними перерастает в ссору, в которой пастор гневно заявляет воспитаннику, что тот не видит в человеке создание Божье, а в таком случае уж лучше ему стать фельдшером, чем пастырем человеческих душ. Иапет как священник не может благословить своего воспитанника на служение Господу! После возвращения в Копенгаген Нильс принимает его слова к сведению. В нем самом уже созревало решение, что самой подходящей для него, теперь уже почти законченного атеиста, стала бы профессия врача. И он начинает изучать медицину, но продолжает свой интеллектуальный спор с приемным отцом, переведя его в плоскость долгих интеллектуальных разговоров с религиозной Эстер, в которых молодые люди разбирают вторую часть «Фауста» Гёте (в период работы над романом в июне 1856 года Андерсен побывал в гостях у великого герцога Саксен-Веймар-Эйзенахского, посетил в Веймаре театральную постановку обеих частей Фауста, познакомился с внуком Гёте композитором Вальтером фон Гёте и еще раз перечитал вторую часть знаменитой трагедии).
Скоро, однако, в мирную атмосферу интеллектуального спора вторгаются примитивные и жестокие реалии внешнего мира. В марте 1848 года датчане начинают военные действия против шлезвиг-гольштейнских повстанцев и поддерживающих их прусских войск. Нильс Брюде призван в армию младшим военным врачом. Во время отступления из Ютландии на остров Альс он узнает, что брат Эстер, заразившийся в армии тифом, умирает неподалеку. Он спешит к нему на помощь, но застает друга уже в агонии. На его вопрос, есть ли жизнь после смерти, Нильс отвечать не хочет, а когда Юлиус спрашивает его об этом опять, уклончиво отвечает, что так считают все христиане. Вернувшись в Сеннерборг, Нильс участвует в наступлении у деревни Сунневеде и получает тяжелое ранение. Атака датчан отбита, и Брюде остается один во рву. Он истекает кровью и прощается с жизнью, но не молится, а серьезно размышляет о том, что вещества, из которых состоит его тело, скоро опять распадутся на природные естественные элементы и мир для него исчезнет. Неожиданно он скорее чувствует, чем видит, устремленный на него взгляд. Это смотрит на Нильса нашедший его Вапс. Пес кладет лапы на плечи своего хозяина, скулит и бегает вокруг него.
«Он лежал неподвижно, тихо; пес скуля сидел у его головы, а ясная луна сияла над полем битвы большим круглым листком с нарисованным на нем иероглифом смерти, спрашивающим: «Быть или не быть?»».
Пес вывел Нильса из забытья, на секунду в раненом пробуждается чувство наивной детской веры в жизнь, которое тут же проходит, он теряет сознание.
Утром, увидев на поле боя крутящуюся беспокойно собаку, Брюде обнаруживают вернувшиеся солдаты, его отправляют в госпиталь, рана его не смертельна, он лишь потерял много крови.
Героя долго разыскивают, его считают погибшим или взятым в плен, но он наконец возвращается. Судьба, однако, подвергает его еще одному испытанию. В Копенгагене молодой врач еще больше сближается с Эстер, которая наконец обратилась в христианскую веру. Гибель Юлиуса еще теснее сплотила дружную семью Аронс, и глава ее, правоверный иудей, из любви к дочери простил ей отступничество. Однажды вечером Брюде наконец решается, он понимает, что любит Эстер, и на следующий день собирается сделать ей предложение руки и сердца. Велико же его отчаяние, когда утром его вызывают к Аронсам с известием, что Эстер заразилась холерой. Надо сказать, что и в этом эпизоде Андерсен остался верен исторической правде: летом 1853 года в Копенгагене действительно случилась эпидемия холеры, и писатель, избегая риска заболеть, до августа жил в поместьях у своих знакомых.
Эстер умерла, но перед ее смертью Нильс, отчасти под влиянием разговоров с ней, да и своего внутреннего голоса тоже, снова поверил в Бога. Читатель прощается с ним, когда он снова стоит на пороге дома Иапета Мёллерупа, где его ждут пастор, пасторша и их дочь Будиль, его будущая невеста.
«Быть или не быть» — очень своеобразный и неровный роман. В нем великолепны главы, прослеживающие изменения в судьбе главного героя. Если бы автор ими ограничился, книга могла бы восприниматься как классический «роман воспитания», становления Нильса из мальчика в зрелого мужчину со сложившимся у него четким мировоззрением (напомним, что именно его требовал Киркегор от Андерсена в романе «Всего лишь скрипач»). Но, наверное, нельзя требовать от автора того, что не входило в его намерения. Чрезмерно затянутые главы, в которых разбирается содержание «Фауста», и бесконечные, хотя и умело изложенные интеллектуальные диалоги между Нильсом и Иапетом и Нильсом и Эстер по вопросам веры, неверия и бессмертия утяжеляют роман, хотя и добавляют дополнительные, иногда очень броские штрихи к портрету героя-искателя, воспринимающего философские идеи как жизненно важные. Судя по всему, образ Нильса Брюде в немалой степени повлиял на создание характера Нильса Люне из одноименного романа (1880) Йенса Петера Якобсена. Герой-богоборец Якобсена устоял перед превратностями судьбы и умер от раны, полученной на датско-прусской войне 1864 года (продолжении Трехлетней войны 1848—1850 годов), несломленным стоиком. С другой стороны, Нильс не похож на прежних автобиографических сирот Андерсена — Антонио, Отто и Кристиана. Автор добавил ему воли и мужества, позаимствовав его, по-видимому, у баронессы Доротеи из предыдущей книги. И возвращение Нильса к христианской вере обусловлено не только ударами судьбы. Отчасти оно было запланировано в самом начале романа, о чем свидетельствуют авторские суждения, высказываемые по ходу его действия.
Роман «Быть или не быть» успеха у читателей не имел. Более чем сдержанно отнеслась к нему и критика. Газета «Отечество» в июле 1857 года напечатала разгромную статью обозревателя Клеменса Петерсена, который посчитал книгу лишенной стройного построения, саму задачу, которую ставил перед собой автор, невозможной, приводимые в ней диалоги чересчур абстрактными и наукообразными, а язык вялым. Тогда еще начинающий критик (впоследствии он создал себе громкое имя) Петерсен нашел для себя легкую добычу. Всеми перечисленными недостатками роман страдал, только вот представлены они были в статье в преувеличенном виде. Именно критику Петерсена, по-видимому, имел в виду Андерсен, когда писал в «Сказке моей жизни» о той подавленности, которую испытал, ознакомившись с крайне резким высказыванием о романе в июне—июле того же года, когда находился в Англии, в загородном доме Гэдсхилл, в гостях у Чарлза Диккенса:
«Я особо помню одно резко критическое высказывание в адрес моей последней книги «Быть или не быть», оно привело меня в тяжелейшее расположение духа, которому я малодушно поддался. И все же, признаться, именно то дурное настроение и раздражение — своего рода испытание, посланное мне свыше, — позволили мне вкусить радость, с которой я воспринимал утешения Диккенса, порожденные его поистине бесконечной сердечностью. Узнав от семьи, насколько я подавлен, он разразился целым фейерверком шуток и выдумок. Когда же он убедился, что и этот блестящий прием не в силах развеять тьму, окутавшую мою страдающую душу, он сменил шутливый тон на серьезный, окрашенный в такие тона сердечности и теплого сочувствия, что я ощутил настоящий прилив сил, наполнивший меня необоримым желанием стать достойным его. Глядя в излучающие нежное участие глаза друга, я понял, что должен благодарить «жестокосердную критику». Ведь именно благодаря ей я испытал одно из самых прекрасных мгновений в моей жизни»2.
Конечно, процитированный отрывок больше говорит о самом Андерсене, чем о его книге или даже об отношении к нему со стороны Диккенса, которому датский писатель, по-видимому, к этому времени несколько надоел (в июне и июле 1857 года Андерсен гостил у Диккенса в его загородном доме более месяца, отклонив ради общения с ним и его семьей даже предложение датского посла похлопотать для него об аудиенции у королевы Виктории). Вместе с тем Андерсен не всегда был сосредоточен исключительно на себе самом, даже когда речь шла о его произведениях. В письме Хенриетте Вульф от 5 июля того же года, заявив о своем недовольстве английской критикой, он всего в нескольких строчках набросал портрет ее любимого писателя:
«Журнал «Атенеум», всегда относившийся ко мне положительно, на этот раз на мою книгу напал. Конечно, «она написана очаровательно», но, в конечном итоге, «опасна»! Как глупо и несправедливо! И в том же тоне — отзыв в другом журнале. Я расстроился и чуть не заболел. «Атенеум» я прочитал на железной дороге; на следующий день приехал Диккенс, я объяснился с ним, он обнял меня, поцеловал в щеку и проникновенно заговорил: неужели я не чувствую, сколь бесконечно многим одарил меня Бог? И каким он меня наградил призванием? — я повторяю его слова. Диккенс попросил меня больше не читать критики. «Через восемь дней она забыта, а ваша книга живет!» — Мы шли к Гэдсхиллу. Он провел ногой по песку: «Это — критика! — сказал он и провел ногой сверху. — Где она? А то, что дал вам Господь, останется»».
Подтверждая его слова, известный датский философ и писатель XX века Вилли Сёренсен (1929—2001) в своей работе «Ни то, ни другое» (1961) писал об этом произведении Андерсена как о первом интеллектуальном романе в датской литературе3. Впрочем, резко критиковать произведения Андерсена к этому времени и в 1860-е годы уже никто, кроме начинающего выскочки Петерсена, из датских критиков не решался. Для писателя наступила пора пожинать плоды. Во время пребывания в Париже в 1863 году скандинавское сообщество литераторов и художников устраивает в его честь во дворце Пале-Рояль праздничный прием, а в 1867 году указом короля Фредерика VII ему присваивается чин государственного советника. Тогда же по инициативе властей Оденсе он был объявлен почетным гражданином города, а еще через два года 6 сентября в Копенгагене в честь пятидесятилетнего юбилея вступления сына башмачника в датскую столицу был устроен большой праздничный обед.
А писатель Андерсен тем временем продолжал работать. В 1860-е годы он выпускает девять сборников «Новых сказок и историй» (1859—1866) и первые два сборника «Сказок и историй» (1862—1863) из их итогового пятитомного собрания. В театре ставятся новые и старые его пьесы и оперы по написанным им либретто, а за границей выходят издания сказок (иногда даже без упоминания имени автора), о которых надо хотя бы знать (авторское право в большинстве стран еще не узаконено). Вот почему, кроме естественного и неизбывного у Андерсена любопытства, путешествовать ему было необходимо. Некоторые свои сказки он сначала издавал в переводе (и получал за них деньги) и лишь потом печатал их на родном языке.
И еще Андерсен теряет друзей. Их скорбный список начался в 1842 году, когда умер композитор Вайсе, первый покровитель Андерсена, для которого он написал либретто оперы «Праздник в Кенилворте». Вайсе и Андерсен были людьми одинокими, но чрезвычайно разных темпераментов и характеров: первый считался домоседом, в то время как Андерсен называл себя в «Сказке моей жизни» перелетной птицей, летавшей по всей Европе. «Самым далеким полетом Вайсе были поездки в Роскилле. Там жило одно знакомое ему семейство, там он чувствовал себя как дома и импровизировал на соборном органе; в Роскилле его и похоронили. Ему и в голову никогда не приходило путешествовать, и я помню шутливое замечание, с которым он обратился ко мне, когда я посетил его раз, вскоре по возвращении из Греции и Турции. «Ну, вот и ваш вояж окончился там же, где мой! И вы теперь, как и я, на улице Кронпринцессегаде смотрите на Королевский парк, а сколько денег-то потратили! Нет, коли уж хотите путешествовать, поезжайте себе в Роскилле; довольно и этого, а нет — так подождите, пока можно будет летать на Луну и планеты!»»4.
Через четыре года после Вайсе, 10 декабря 1845 года, 39 лет от роду от тяжелой болезни умерла Хенриетта Ханк, внучка оденсейского издателя Иверсена, с которой молодой Андерсен вел оживленную переписку, поверяя ей свои поэтические устремления и делясь самыми сокровенными чувствами. За полгода до смерти она трогательно писала о своем к нему отношении: «В каждодневной и реальной жизни, когда я урывками вижу Вас во время краткосрочных здесь появлений и когда мне кажется, что любой из Ваших друзей имеет на Вас большее право, я совсем не могу с Вами разговаривать. Но тот человек, которому я сейчас пишу, это только мой Андерсен, друг моей юности, которому я обязана лучшими воспоминаниями, ведь это он, когда я впервые его увидела, своей оригинальностью, игрой духа и импровизацией зажег в моей душе новый свет».
В 1851 году умер тезка Андерсена Ханс Кристиан Эрстед, мягкий, самый ученый и умный из всех его друзей, с которым у писателя никогда не было серьезных размолвок. За ним в мир иной уходит жизнелюбивая и ироничная супруга композитора Хартмана, их семья некоторое время жила в Нюхавне в одном доме с Андерсеном, и они много общались. И поистине страшный удар нанесла Хансу Кристиану в 1858 году гибель Хенриетты Вульф, до этого потерявшей родителей, столь много сделавших для Ханса Кристиана в годы его бесприютной юности. Хенриетта была чрезвычайно способной девушкой, она знала несколько европейских языков, и ее литературные вкусы отчасти совпадали с андерсеновскими, что позволяло им легко и непринужденно общаться. Кроме того, сама страдавшая от физического недостатка, она хорошо понимала странности поведения своего друга, ведь, несмотря на всю свою общительность, зачастую он чувствовал себя ущемленным жизнью и одиноким. Хенриетта, пожалуй, единственная среди друзей Ханса Кристиана, не одобряла его стремления к общению с коронованными особами и мягко, но серьезно порицала его за это. Как и Андерсен, она много путешествовала одна или со своим братом, отставным морским офицером, и, когда он умер, отправилась на его могилу в Соединенные Штаты через океан, собираясь поселиться в пригороде Нью-Йорка, куда ее звали социалист и филантроп Маркус Спринг со своей женой Ребеккой. Пароход с эмигрантами «Австрия», на котором она плыла в Америку, в пути загорелся и затонул, спасшихся с него было немного, и Хенриетта, скорее всего, задохнулась в своей каюте. Неудивительно, что после случившегося Андерсен ехать в США не хотел, сколько его тамошние издатели ни заманивали.
За смертью Вульф в самом начале следующего десятилетия последовали еще три потери: в 1860 году насмешливого доброжелателя и критика Йохана Людвига Хейберга, в следующем году — старшего наставника и самого верного покровителя, названого «отца» Йонаса Коллина и, наконец, в 1862 году ближайшего литературного советчика, друга и учителя Бернхарда Северина Ингемана. Круг друзей и покровителей Ханса Кристиана, теперь уже почтенного писателя, заметно редел. Умер в 1857 году и его «гонитель», каким считал Андерсен критика и долгое время директора Королевского театра (1830—1842) Кристиана Мольбека.
Писатель по-прежнему много ездил и заводил новые знакомства. Он знал лично почти всех выдающихся деятелей литературы и искусства того времени в Европе, был вхож в королевские и аристократические гостиные, а во время своей первой поездки в Англию летом 1847 года выступал в высшем свете чуть ли не в роли «льва» и почти все вечера проводил на светских приемах.
Впрочем, утомительная светская жизнь не помешала Андерсену разглядеть обратную сторону Англии:
«Я воочию убедился, что значит в Лондоне «высший свет» и «бедность», — о них я впоследствии вспоминал как о двух противоположных полюсах здешней жизни. Бедность предстала передо мной в образе бледной изголодавшейся девушки в заношенной и потертой одежде. Я видел ее, ютившуюся в углу омнибуса. Она была воплощением безнадежности, не решающейся, однако, проронить ни слова мольбы, ибо попрошайничество в Англии запрещено. Я помню также других нищих, мужчин и женщин, носивших на груди большие листы картона с надписями: «Умираю от голода! Сжальтесь!» Они не смели вслух обратиться за помощью, подавать им строго возбранялось, и поэтому они проскальзывали мимо бессловесными тенями. <...> Я видел много нищих, хотя, как мне говорили, в квартале, где я жил, их почти нет, а в богатых кварталах их нет и вовсе — представителей несчастного племени париев туда попросту не пускают»5.
Но вернемся к великосветским приемам. Как раз на одном из них Андерсена познакомили с Чарлзом Диккенсом. Кстати, мнение, что Андерсен поехал в Англию вслед за гастролировавшей там в то время Йенни Линд, неверно; он отправился туда по просьбе издателей, но, конечно, свою хорошую знакомую посетил. Все остальные поездки по Европе совершались уже по знакомым местам и были своего рода повторениями. Исключение составляют лишь путешествия в сентябре—декабре 1862 года в Испанию и в мае—августе 1866 года — в Португалию.
Понемногу у Андерсена стало ухудшаться здоровье, и он все чаще задумывался о подведении итогов. Первым шагом к этому стала работа над продолжением «Сказки моей жизни» за 1855—1867 годы: оно было заказано американским издательством «Хэрд энд Хэмптон» и включено в издание «Сказки моей жизни» на английском языке, которое вышло в 1871 году. А годом раньше, в ноябре 1870-го, у Андерсена выходит новое художественное произведение — маленький роман «Счастливчик Пер», написанный или, может быть, лучше сказать, записанный им одним духом — всего за три недели — в поместьях Хольстейнборг и Петерсхой в июле 1869 года.
Еще до выхода романа в августе Андерсен читал из него отрывки госпоже Хейберг и трем ее приемным дочерям, и прославленная актриса одобрительно отметила выдержанный в нем сказочный тон. Она не ошиблась. Хотя главная тема романа была все той же — о карьере мальчика из народа, достигающего признания в высшем обществе, однако художественные средства изображения были иными, чем прежде. «Счастливчик Пер» ближе к сказке и предшествовавшим ему двум оптимистическим «историям» 1865 и 1866 годов: «Золотое сокровище» и «Сын привратника».
В первой из них описывается, как жена войскового барабанщика, зайдя помолиться в церковь, увидела на новом расписном алтаре ангела с красивыми золочеными волосами и до того восхитилась им, что родила своему мужу огненно-рыжего сыночка. Он вырос и тоже стал играть на отцовском барабане и брать уроки игры на скрипке у городского музыканта, вызывая у всех удивление своими способностями. Потом началась война, рыжего сынка взяли в армию, но и на службе он бил в барабан, как его отец, хотя однажды ошибся и, вместо того чтобы подать сигнал к отступлению, пробарабанил «в атаку». И что же? Отряд победил в сражении! Но Серебряного креста, как о том мечтал отец, ему за подвиг не дали. Хотя он вернулся с войны цел и невредим, что само по себе уже было наградой, и учил бургомистрову дочку игре на фортепиано. Правда, в женихи юноша все-таки не вышел: девушку выдали замуж за сына статского советника. Тогда, признав за ним выдающиеся способности, юношу послали учиться музыке, и он стал знаменитым скрипачом, «играл императорам и королям», и заслужил свой крест, но не Серебряный, а Рыцарский. Как-то, приехав домой к матери, он ударил в барабан с такой силой, что его порвал, чему барабан — а это он время от времени бодро ведет повествование — только обрадовался.
Во второй истории сын бедного привратника, наделенный блестящим талантом рисовальщика, послан, благодаря покровительству высокородного, но скромного своим поведением графа, учиться в Рим. Он становится знаменитым архитектором, принятым даже в королевской семье, и женится, в отличие от сына барабанщика, на своей возлюбленной, дочери важного генерала, жившего в том же доме, только в апартаментах на втором этаже. Сказка интересна комическими портретами: генерала, который по поводу и без повода умеет выразительно произносить на французском «Прелестно!» (никаких других побед за ним не числится), и его юной жены, всю жизнь мучающейся от головной боли из-за того, что она вышла замуж по расчету, а не по любви. Впрочем, сатира на обитателей апартаментов беззлобна и, скорее, даже добродушна. Высмеивается главным образом их спесь — неотъемлемое свойство нуворишей, в отличие от старой родовой аристократии, представителем которой выступает граф, покровительствующий юному художнику.
«Счастливчик Пер» — это тоже оптимистическая история, хотя она и заканчивается смертью героя. В ней описываются детство и юность двух персонажей: Пера, родившегося на чердаке роскошного особняка в центре Копенгагена в семье простого носильщика, и Феликса, сына богатого коммерсанта, который живет на втором этаже этого же дома. В раннем детстве Пер ездит на палочке верхом, а Феликс (его имя означает на латыни «счастливый») — на настоящем пони. Самое интересное, между детьми нет соперничества. Более того, Феликс временами бедному Перу даже завидует, как, например, в тот момент, когда того берут в балетную школу Королевского театра, на сцене которого его иногда используют в костюмированных ролях херувимчиков, вампирчиков и подобных им персонажей. И еще Феликс завидует талантам Пера: у того прекрасный голос, и, кроме того, наслушавшись водевильной музыки, он легко сочиняет мелодии, а заодно и слова песенок, которые посвящает своим родным и знакомым. Перу вообще везет. Счастливчиком, неосознанно следуя народной традиции (в скандинавском фольклоре есть такой везучий герой — отсюда, кстати, и Пер Гюнт у Ибсена), его назвали уличные мальчишки, разгребающие мусор в канавах. В отличие от всех Пер находит в отбросах настоящие ценности: то серебряное кольцо, то янтарный кулон в виде сердечка.
Но вот в подростковом возрасте голос у Пера ломается и пропадает. И тут на помощь ему и его матери (отец Пера к тому времени уже погиб на войне) приходит неизвестный доброжелатель. Он отправляет Пера за свои деньги в частный загородный пансион, где юноша получает образование. Хозяин пансиона Габриэль и его жена удивительно напоминают Мейслингов в их добродушно-комическом и незлобивом варианте.
Так, например, жена Габриэля однажды утром заявляет:
«Это так здорово пить кофе в постели, если имеешь расположение к истерике!»6
И она же рассуждает о поступке добродетельной римлянки Лукреции, заколовшейся от чувства стыда, после того как ее изнасиловал сын римского царя:
«Я бы никогда не подняла такого шума! И с чего она закололась? Она была честна, невинная, это знала и она, и весь город. Так, если с ней и случилась беда...»7
Не меньшее чувство юмора Андерсен проявляет в описании других второстепенных персонажей. Любимое выражение еще одной жилички дома, знаменитой когда-то балерины госпожи Франсен, когда она вспоминает о своем прославленном прошлом, звучит следующим образом:
«Хорошая фигура и высокая нравственность. Это был период моего блеска!»8
Выйдя замуж за своего давнего поклонника, она говорит вернувшемуся из пансионата Перу о своем счастье:
«Тебе повезло, и мне тоже. Теперь у меня есть муж, собственный уютный уголок и кресло-качалка. Два раза в неделю ты обедаешь у нас. Вот посмотришь на мое житье-бытье. Настоящий балет!»9
Своего рода приземленный, но беззлобный сарказм свойствен и матери Пера, когда она рассказывает ему об истории взаимоотношений госпожи Франсен с ее мужем Гофом:
«Гоф был женат. Он женился, как говорил, в отместку девице Франсен! Она ведь страсть как важничала в дни своей славы! За женой он взял большое приданое, но она была уж больно стара да и на костылях, а умирать все не хотела! Ему и пришлось ждать так долго, что я ничуть бы не удивилась, если бы он, как человек в сказке, потерял терпение и стал каждое воскресенье выносить старуху на солнышко, чтобы Господь увидел и вспомнил ее поскорее!»10
А об аптекаре, который больше интересовался любительским театральным кружком города, нежели своим профессиональным занятием, автор романа пишет:
«Злые языки повторяли про него старую, избитую остроту: «Его укусил бешеный актер, оттого он с ума и сходит по сцене!»»11.
Роман написан чрезвычайно легким и ироничным, «сказочным» стилем, напоминающим манеру эллинистической прозы. В то же время он глубоко серьезен. Вот какую характеристику дает автор Перу:
«Без нужды, без горя жилось нашему юному другу; он был здоров, весел, будущее сулило ему всевозможные блага. Он еще не успел разочароваться в людях; по невинности и чистоте душевной он мог называться ребенком, а по выдержке в труде — зрелым мужем. Все, кто знал его, любили его, всюду он встречал ласковые взгляды и радушный прием»12. По-видимому, таким же хотел бы казаться окружающим и сам Андерсен.
Через три года учитель пения (оказывается, это он заплатил за воспитание Пера в пансионате) способствует тому, что юношу берут на роль Гамлета в одноименной опере Амбруаза Тома. Его исполнение имеет оглушительный успех, затем Пер поет Лоэнгрина в опере Рихарда Вагнера, после чего зрители буквально носят его на руках. В конце концов, он сочиняет свою собственную оперу «Аладдин». Идею ее подает ему красавица-дочка вдовой баронессы, у которой он бывает каждый вечер. Пер пишет собственное либретто, собственную музыку и сам же собирается исполнить в спектакле главную роль. Естественно, по Копенгагену поползли разноречивые слухи; заговорили столь часто мерещившиеся самому Андерсену злые языки:
««Что ж, плох тот портной, что не сумеет выкроить из обрезков хоть детскую курточку!» — говорили одни. «Быть и либреттистом, и композитором, и певцом — вот это, можно сказать, трехэтажный гений!» — говорили другие. «Впрочем, он родился еще выше — на чердаке!»»13.
Выступление Пера в роли Аладдина становится триумфальным, его осыпают морем цветов, награждают большим лавровым венком. И тут же, на сцене, Пера пронзает острая боль в сердце и он умирает.
В первом своем романе «Импровизатор» Андерсен видит себя в конце счастливым мужем и отцом.
В «Счастливчике Пере»**** он устраивает своему сказочному двойнику триумф поэта, композитора и певца. Ему «нечего больше хотеть», он умирает, и намеченные было сюжетные линии любовных взаимоотношений с баронессой или с ее дочерью и соперничество в борьбе за них с Феликсом обрываются. А предчувствия Андерсена о своей недалекой кончине обретают художественную форму.
Примечания
*. На русском языке роман вышел в двух томах в переводе с немецкого в малодоступной петербургской серии «Переводы отдельных романов» в 1885 году, а также одной книгой в переводе с датского в «Ленинградском издательстве» в 2011 году.
**. Отметим, что Андерсен пользовался новой литературой: книга немецкого публициста и богослова Фридриха Фабри появилась только в 1855 году.
***. В поместье Хольстейнборг, где Андерсен жил в гостях у графини Мими Хольстейн.
****. Роман «Счастливчик Пер» доступен в переводе А. и П. Ганзенов под названием «Петька-счастливец» (Андерсен Х.К. Полное собрание сочинений: В 4 т. 1894. Т. 3) и в его современном переиздании (Терра, 1995; 2008). Роман Андерсена «Быть или не быть», по-видимому, на русский язык не переводился.
1. Коровин А. Датская и исландская малая проза. М., 2011. С. 107.
2. Пер. Б. Ерхова. Цит. по: Андерсен Х.К. Собр. соч.: В 4 т. М., 2005. Т. 3. С. 543.
3. Sorensen W. Hverken — eller. København, 1961. S. 157.
4. Пер. О. Рождественского. Цит. по: Андерсен Х.К. Собр. соч.: В 4 т. М., 2005. Т. 3. С. 252.
5. Там же. С. 398.
6. Пер. А. и П. Ганзенов. Цит. по: Андерсен Г.Х. Полн. собр. соч.: В 4 т. СПб., 1894. Т. 3. С. 271.
7. Там же. С. 284.
8. Пер. Б. Ерхова. Цит. по: Andersen H.C. Lykke-Peer. København, 1870. S. 19.
9. Пер. А. и П. Ганзенов. Цит. по: Андерсен Г.Х. Полн. собр. соч.: В 4 т. СПб., 1894. Т. 3. С. 286.
10. Там же. С. 287.
11. Там же. С. 272.
12. Там же. С. 289.
13. Там же. С. 310.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |