Вернуться к М.Н. Хаббард. Ханс Кристиан Андерсен. Полет лебедя

Глава XXXII

— Теперь я полечу в теплые края! — сказала Снежная королева.
И она улетела, а Кай остался сидеть совсем один в огромной пустынной зале. Он смотрел на свои игрушки из кусочков льда и все думал, думал, так, что в голове у него затрещало. Он сидел на одном месте такой бледный и неподвижный, словно неживой.

Снежная королева

Графиня любила розовый цвет. Будучи женой великого герцога Карла Александра, она могла себе позволить исполнения любой прихоти, поэтому ее гостиная вся утопала в розовом цвете. Стены, подушки инкрустированных кресел и даже плиты камина были отделаны розовым. Под потолком располагались купидоны, а в те редкие дни, когда графиня не давала балов, пол был устлан кремового цвета ковром с розовыми цветами. Сегодня ковер отсутствовал. В одном углу комнаты одетый в черный пиджак господин показывал нарядным дамам фигуры полонеза под аккомпанемент струнных музыкальных инструментов.

Для Андерсена, стоящего в стороне, это было великолепное зрелище. Мелодия полонеза Мейербера звучала мягко и чарующе. Она манила и пыталась заставить отбросить в сторону всякую осторожность и закружиться по комнате, не обращая внимания на то зрелище, которое он мог произвести на присутствующих. В свете канделябров дамы казались ангелами.

А Иенни, Иенни была просто божественна. Она танцевала словно фея. Если бы он только осмелился пригласить ее на танец!

Иенни поймала его взгляд и улыбнулась. Возможно, она была удивлена, почему он не танцует с ней. Она могла бы пригласить его, но это бы вызвало всеобщее смущение. Графиня и Мейербер кружились в середине комнаты.

— Идите и посидите с нами, Ханс Кристиан! — воскликнула она, обмахиваясь своим розовым веером. — Я просто задыхаюсь, и герр Мейербер тоже устал танцевать свой полонез.

Ханс с благодарностью присоединился к ним.

— Я чувствовал себя брошенным, — с улыбкой произнес он. — Ирония судьбы: я так люблю танцевать, а должен сидеть и наблюдать.

— Если вы хотите, то можете танцевать, — весело ответила графиня, падая в одно из розовых кресел. — Я приказываю вам пригласить меня на следующий танец!

— Графиня, я должен отклонить эту честь! — ответил Ханс с улыбкой, но с твердостью в голосе. — Даже королева Дании приняла мои извинения, если вы помните.

Мейербер сел рядом, сложив руки на груди, негромко напевая мелодию. Он считал, что чрезмерные похвальбы Андерсена о его знакомствах с сильными мира сего граничили с глупостью. Он ведь ничего не знал о той тропинке, которая привела последнего из птичьего двора к лебединому озеру. На руке поэта сверкало кольцо, подаренное ему герцогом Ольденбургским, на лацкане пиджака переливалась бриллиантовая награда датского короля, а рядом с ней медаль Красного орла третьей степени от короля Пруссии. Мейербер придирчиво осмотрел писателя. Конечно же наличие подобных регалий вполне соответствовало торжественности события.

Однако он считал весьма неприличным то, что Андерсен никогда не упускал случая в красках объяснить происхождение каждого из почетных даров.

Но если на Мейербера это не произвело никакого впечатления, то графиня, наоборот, была очень заинтересована.

— Какое разочарование для дам! — произнесла она.

— Но лучше разочарование, чем обман чувств!

— Именно такие слова сказала мне сегодня фрекен Линд, — вставил Мейербер, удобно вытягивая перед собой ноги. — Бог мой, мне кажется, что я слишком стар для танцев!

— Расскажите нам о Иенни Линд, — потребовала графиня, краешком глаза наблюдая за Хансом. — Она еще не решилась петь в Берлине?

Композитор печально покачал своей головой.

— В конце концов, мне удалось ее переубедить, но у нее слишком много опасений. Я не понимаю этого. Фрейлейн Линд обладает такой волшебной силой как певица и как актриса, что ей не нужно бояться публики. И все же она сомневается даже сейчас, когда уже дала согласие.

— То же самое было в Копенгагене, — произнес Ханс Кристиан. Его лицо засияло. Так было всякий раз при упоминании Иенни. — У нее великолепный дар. На свете больше не будет подобной певицы. И все же она стесняется тех симпатий, которые вызывает ее искусство. Я не раз говорил ей, что она способна достичь большего. Но фрекен Линд боится потерять то, что уже приобрела. Отсутствие веры в людей может лишить ее самого прекрасного в жизни — дружбы.

Графиня наблюдала за фигурой певицы в белом платье, так ритмично кружившейся в танце, словно она сама была частью музыки.

— Она очень молода. Возможно, с годами Иенни поймет, что искренность встречается не так редко, как она думает.

— Ну что же. На время дело улажено, — вмешался Мейербер. — Андерсен, вы должны поддержать меня, а то я боюсь, что она передумает. Мы уже назначили дату премьеры новой оперы, и если она вдруг откажется в последний момент, то мы понесем большие убытки.

— Какие вы важные! — воскликнул великий герцог, стоя в дверях и одаривая присутствующих своей блистательной улыбкой, такой же яркой, как и медали у него на груди. — Без сомнения, вы обсуждаете вопросы огромной важности для мира искусства. Этот полонез великолепен, Мейербер. Когда вы напишете мне еще один?

Оба мужчины поднялись.

— Когда я закончу свою оперу, ваша светлость, — ответил Мейербер. — Я не могу себе позволить отрываться от нее ради других произведений.

— Как мне жаль вас, бедных рабов гения! Я рад, что у меня нет никаких талантов, — легкомысленно ответил герцог.

— Зелен виноград! — с улыбкой воскликнула графиня и, поднимаясь на ноги, тут же перешла на другой тон: — Дорогой, вы не танцевали со мной целый вечер.

— Сначала пусть Мейербер сыграет для нас, — потребовал герцог. — Не пытайтесь избежать этого под предлогом, что ваши ноги болят. Я провожу вас к пианино и буду стоять рядом, пока вы играете. Никаких оправданий не принимается!

Мейербер устало улыбнулся, но ничего нельзя было поделать. Молодому великому герцогу Ольденбургскому никто ни в чем не мог отказывать. Графиня было направилась к двери, но Андерсен остановил ее:

— Графиня, могу ли я попросить вас.

— Конечно, Ханс Кристиан. В чем дело?

Ханс нервно потирал свои руки.

— Это очень личное, но мне действительно нужен ваш совет. Понимаете, дома у меня есть одна молодая дама, которая всегда мне помогает в подобные минуты, и без нее я чувствую себя очень неуверенно.

Графиня вернулась в любимое кресло и подвинулась так, чтобы освободить место для Ханса Кристиана.

— Я буду счастлива стать вашим советником. Дело касается Иенни, не так ли? Она такое милое дитя.

Ханс запаниковал от смущения.

— Но как вы узнали? Я никому не говорил об этом.

Дама рассмеялась и несильно стукнула его своим веером.

— Может быть, я умею читать мысли! Многие женщины могут это.

— В таком случае Иенни должна знать, что я хочу ей сказать! — Ханс Кристиан схватил графиню за руку, и она почувствовала, как он дрожит. — Но это невозможно. Она ведет себя со мной слишком обыденно.

Графиня осторожно освободила свою руку и начала обмахиваться веером.

— Это ничего не значит. Я надеюсь, вы не рассчитывали на то, что дама ее положения будет всем показывать свои чувства.

— Значит, вы думаете, что я ее интересую?

— А разве с тех пор, как вы находитесь в Дрездене, она не ходит с вами повсюду?

— Да. И на рождественскую ночь она приготовила для меня елку и подарила кусок мыла в форме сырной головы. Я уверен, что подобные вещи она делает далеко не для каждого.

Графиня с серьезным видом покачала головой. Бедный Андерсен, он такой честный. Но сейчас он слишком удручен.

— Возможно, она с помощью куска мыла хотела сказать, что ее привязанность в любой момент может исчезнуть, превратиться в мыльные пузыри, — продолжал говорить Ханс Кристиан.

Веселый смех графини наполнил маленькую комнату.

— Как глупо! Вы не должны во всем искать потаенного смысла. Иенни добра к вам, вот и все. И кусок мыла означает лишь кусок мыла и ничего более.

Взгляд Ханса Кристиана был прикован к дверям. В нем смешались страх и в то же время восхищение. Графиня повернулась. В направлении их, шурша своими белыми юбками, шла Иенни, запыхавшаяся после танца.

— Графиня, не оставляйте меня, — взмолился он, побледнев.

Но графиня сделала вид, что не слышала его слов. Она встала и направилась к двери.

— Идите сюда, Иенни. Не могли бы вы развлечь нашего почетного гостя несколько минут? Если я его оставлю одного, он сразу же спрячется в угол, а этого себе не может позволить ни одна хозяйка. А я просто должна вернуться к другим гостям!

Графиня исчезла, как только закончила фразу. Молясь про себя, Ханс приготовился к своему испытанию. Он низко поклонился и официально произнес:

— Не желаете ли присесть?

Иенни весело покачала головой.

— Нет, диваны предназначены для пожилых дам. Снова звучит полонез. Вы должны потанцевать со мной, Ханс. Я чувствовала себя проигнорированной, потому что вы ни разу не пригласили меня.

Она взяла его за руку и попыталась вовлечь в круг танца, но вместо этого ему удалось отвести ее в небольшой альков к широкому окну, выходящему в сад. От гостей их отделяли плотные занавески, а сияние белого снега под луной создавало неповторимую атмосферу. Иенни присела на широкий подоконник, очарованная открывшейся перед ними картиной. Дома располагались так, словно их раскидала рука какого-то великана. Шпили церквей вздымались к звездам, а в некоторых окнах мерцали огоньки свеч. Позади в гостиной играла музыка, но плотные занавески превращали ее в далекую серенаду.

— Как я люблю Германию, — произнесла Иенни, затаив дыхание. — Она самая лучшая страна в мире, кроме моей родной Швеции. Вы должны тоже влюбиться в нее.

Ханс стоял немного в отдалении в тени занавесок.

— Она прекрасна. Германия отнеслась ко мне намного лучше, чем моя собственная страна.

— Вы несправедливы по отношению к Дании, Ханс, — запротестовала Иенни. Ее взгляд был прикован к сказочному саду за окном. — Ваш народ гордится вами, но он очень сдержан на эмоции по своей природе. Они не выражают на словах своей привязанности.

— И на делах тоже, — горько произнес Ханс. — Они видели меня в Оденсе, без крыльев, идущим в деревянных башмаках с бидоном молока через деревню. И этого они не могут забыть. Им все равно, что короли находят мое общество приятным. Для них я навсегда останусь бедным мальчишкой, на котором вечно будет лежать клеймо нищеты.

— Прекратите вести себя как одинокое привидение во тьме, — приказала Иенни. — Идите и сядьте рядом со мной.

Ханс присел рядом, но повернулся спиной к лунному свету.

— Теперь не будьте таким отчаявшимся. Давайте поговорим о чем-нибудь приятном.

— Мне нужно сказать вам кое-что очень важное, Иенни, — начал он. — Я известный человек, вы знаете это. Вы видите, с каким уважением меня здесь принимают. Теперь так происходит везде. Вот посмотрите, это кольцо, которое подарил мне герцог Ольденбургский, а это орден Красного орла от короля Пруссии. Он прекрасен, не правда ли? — И он подставил свои сокровища под лунный свет. — И я показывал вам альбом из синего бархата, который подарила мне прусская принцесса. Все они принимали меня как друга.

Иенни не могла не улыбнуться его настойчивости. Она погладила его по щеке, а он отпрянул назад так, словно получил пощечину.

— Ребенок, — произнесла она. — Маленький мальчик с треуголкой на голове и рапирой в руках, играющий в солдатиков.

— Иенни, но разве эти вещи не важны для вас? — Его голос, раздающийся из темного угла, был похож на стон.

— Нет, Ханс, — мягко ответила она. Ее взгляд был вновь прикован к саду. — Вы стремитесь к славе, как скупец к звону золота, окружив себя почестями словно кучками монет. Но все это пустое.

— А к чему же еще стремиться? Насекомое, которое живет лишь день, не знает отдыха. Его полет — это его жизнь. А день так быстро клонится к закату. Я не могу позволить себе попусту тратить время!

Иенни покачала головой:

— Это не то, что я имела в виду, Ханс.

— Я знаю, вы думаете, что я тщеславен, но это не так. Хотя, возможно, я самый тщеславный из всех существ. Похвала заставляет меня бояться, заставляет молить Бога о том, чтобы я не лишился ее. Если бы люди только могли понять это!

— Я понимаю больше, чем вам кажется.

Ханс повернулся на ее голос. Тень от окна падала на ее платье. Как прекрасна была она в лунном свете. Она казалась скорее ребенком, чем взрослой женщиной.

— Я знаю, какую боль доставляет вам критика. Мне бы тоже она доставляла боль, если бы только я позволила ей встать надо мной. Вы обречены вращаться в высших кругах и я тоже. Люди, которые ниже нас, смотрят на нас и думают, что мы погрязли в своем тщеславии, что мы слишком высокого мнения о себе. Такова наша судьба. Мы не должны все это принимать близко к сердцу.

— Возможно, я слишком жажду признания, Иенни. И если это так, то в том вина моего отчаяния. В детстве я не научился ничему. Мои душевные порывы не были направлены к познанию мира. Душа горела как пламя. Когда я наконец-то пошел в школу, со мной так плохо обращались, что я до сих пор удивляюсь, как сумел все это пережить. Мне приходилось делать каждый шаг своего творческого пути на публике, у всех перед глазами. Мне приходилось нелегко.

— Я знаю это, — ответила Иенни, опуская глаза, чтобы скрыть наворачивающиеся слезы. — Я читала об этом в ваших историях.

Ханс продолжил, словно не слышал ее. Он пытался передать словами все те мысли, что мучили его прошедший год.

— Возможно, именно потому, что я так мало имел в прошлом, я переоцениваю свое нынешнее положение. Никогда в жизни я не получал столько внимания. Если бы я взглянул на то время, когда бедным мальчиком приехал в Копенгаген с одним лишь узелком, я бы сказал: «Теперь у меня есть все, чего только можно пожелать!»

Ироничная улыбка слегка скользнула по губам Ханса Кристиана.

— Не знаю, что тому причиной. Мое ли признание за границей или деньги, которые я трачу на парикмахера и портного. Но это чего-то стоит. Должно стоить!

Возникла пауза, наполненная напряжением, которое чувствовали оба. В серебряном свете луны лицо Иенни казалось бледным.

— А разве вы не добились всего, чего хотели?

— Нет, — его голос был таким тихим, что у Иенни возникло сомнение, ответил ли он ей или нет.

— Вы ожидаете невозможного? Никто не может надеяться иметь все на свете.

— Мне нужен всего лишь дом!

Вот он и сказал. Теперь будет проще.

— Я хочу, чтобы у меня была жена, которая ходила бы со мной по воскресеньям в церковь, и маленькая пухленькая дочка, сидящая у меня на коленях, пока я ей рассказываю сказки. Разве это невозможно?

— Кто бы мог подумать, что великого поэта посещают такие домашние мечты? — непринужденно спросила Иенни.

— Кто бы мог подумать, что поэт может быть таким одиноким?

— Я часто тоже бываю одинокой.

— Но у вас есть семья, на которую вы всегда можете положиться! А у меня нет никого. У меня много друзей, я много путешествую. Но у меня нет очага, у которого я мог бы остановиться. У моих сказочных детей есть свои дома и семьи, а у меня, их отца, нет ничего.

Иенни решила, что как раз пришло время сменить тему.

— Вы прочитаете завтра «Калоши счастья», Ханс? Вы обещали. Но мы были так заняты...

— Я никогда не бываю слишком занят для вас. Все мои истории предназначены вам, Иенни.

Рука девушки рванулась к горлу, но ей удалось произнести довольно обыденным тоном:

— Дорогой Ханс! Какой же вы хороший друг!

Он начал двигаться по длинному подоконнику в ее сторону, пока не оказался так близко, что она смогла увидеть, как бьется венка у его виска.

— Иенни, разве вы никогда не думали обо мне больше, чем о друге? — Его глаза умоляли ее, как глаза щенка, просящего убежище.

В горле у Иенни пересохло. Но она должна сказать это, должна.

— Почему же, думала.

— Вы думали! Вы давали мне это понять! Вы пели для меня, и плакали над моими историями, и позволяли мне делиться с вами всеми моими мечтами и надеждами!

Девушка отодвинулась подальше в угол.

— Но я бы сделала то же самое и для своего брата, Ханс.

— Вы хотите сказать...

Ее последующие слова были словно пинок маленькому потерявшемуся щенку.

— Я люблю вас и всегда буду любить. Но каждый из нас должен идти своей дорогой.

— Но если вы любите меня...

— Как самого близкого друга, но не больше.

Ханс долго смотрел ей в глаза, пока до него не начало доходить, что она имела в виду именно то, что сказала. Его стало охватывать состояние отчаяния, которому он раньше так сильно был подвержен. Но внезапно ему пришло в голову, что он больше не тот бедный мальчик, которого каждый мог легко отвергнуть. Теперь он был мужчина. Великий мужчина. Приступ протеста заставил его вскочить на ноги.

— Иенни, вы должны пересмотреть свой ответ! Вы не понимаете, что я вам предлагаю! Мир принадлежит мне, и я кладу его к вашим ногам!

Девушка горделиво вскинула голову. И она уже не была больше дитя Иенни, теперь она была фрекен Линд, королева.

— Я сама завоюю для себя мир!

— Иенни, подумайте, чего мы можем достичь вместе!

— Мы должны быть самодостаточны. Я никогда не выйду замуж. Моя музыка — это все, что мне надо. Если бы у меня больше ничего не было, мне бы ее вполне хватило. Она требует принести в жертву всю мою жизнь, мою женственность, все мои женские амбиции. А иначе и быть не может. Мы с вами неординарные люди. Я понимаю это, а вы нет.

Ханс снова оказался в тени.

— Я прошу только отдать, а не принять!

Иенни встала. Несмотря на ее небольшой рост,

она казалась величественной и преисполненной достоинства.

— Человечество мне может дать очень немного. Я никогда ни в чем не нуждалась и ни у кого не просила помощи. Даже петь я научилась благодаря тому, что вложил в меня Бог. Я пела, как птицы в небе. Только не думайте, Ханс, что я впала в тщеславие. Я только знаю то, что я должна делать. Я была бы очень глупа, если бы не знала.

— Вы знаете власть своего голоса, как я знаю силу своего пера. Давайте пойдем по жизни вместе! Наше счастье вознесет нас до таких высот, которых мы не сможем достичь поодиночке!

— Я ни с кем не могу делить моменты своего счастья! — И она вновь повернулась к саду, словно он хранил какой-то секрет. — Когда я допеваю арию и музыка замолкает, возникает момент, лишь одно-единственное мгновение, когда я стою, затаив дыхание, пытаясь узнать, поняли ли меня, понравилась ли я зрителю. И когда из партера, с галерки, из темноты раздается гром аплодисментов, вот тогда я по-настоящему счастлива. Никто не может разделить этого со мной.

— Но вы не представляете, что вы для меня значите! — воскликнул Ханс, снова опускаясь на подоконник рядом с ней и беря девушку за руки. — Я описал все это в истории, самой прекрасной, когда-либо мной написанной. Она о маленькой серенькой птичке, которая своим пением заставляла поверить всех, что ее простая внешность на самом деле прекрасна. Кроме того, ее песня вылечила Императора и вернула радость в его сердце. Вот что вы сделали для меня, Иенни. Вы прогнали прочь страхи и холодную тьму, вы открыли для меня новый мир, мир, наполненный светом и радостью, где нет места горю и сомнению.

— Это очень мило, Ханс, — произнесла она, с улыбкой глядя на него. — Вы ведь любите меня! — Она освободила свои руки. — У меня в жизнь есть только одна любовь — музыка.

— Иенни, я уведу вас с холода. Вы ненавидите холод и я тоже, — продолжал он. — Летом я отвезу вас в Италию, Францию, Англию. Наш очаг будет гореть в каждой стране Европы!

Небольшая морщинка раздражения пролегла между ее черных бровей, но Ханс не мог видеть этого в темноте.

— Ханс Кристиан, прошу вас. Вы становитесь утомительным.

Девушка быстро соскочила с подоконника и направилась к занавескам. Но он преградил ей дорогу, не выпуская наружу.

— Простите меня. Но, может быть, вы еще измените свое мнение?

— Нет. Откройте, пожалуйста, занавески.

Ханс колебался. Он не мог упустить этого момента. Внезапно он схватил ее за руки и так сильно сжал, что чуть не раздался хруст костей.

— Я не отпущу вас! Всю свою жизнь я был один, так как никто на свете не понимал меня и не любил так, как вы! Я не могу позволить вам покинуть меня!

Иенни была напугана.

— Пожалуйста, Ханс...

— Я заставлю вас выйти за меня замуж, и потом вы будете этому рады. Я вознесу вас так высоко, намного выше, чем вы это можете представить. В своем полете мы потеряем из виду мир!

— Пропустите меня, пожалуйста!

— Скажите, что вы выйдете за меня замуж! Быстрее!

— Нет!

Это маленькое слово было взрывом испуга и раздражения одновременно. Ханс отпустил ее и раскрыл занавески. Из бальной комнаты доносилась музыка нового танца, и пары кружили по полу. Иенни подбежала к зеркалу возле розового камина и быстро посмотрела на себя. Конечно же внешний вид выдавал ее эмоции.

Ханс последовал за ней на середину комнаты.

— Но вы же любите меня! Вы мне сказали это!

— Я знаю.

Иенни рассматривала свои локоны.

— Тогда почему? Должна же быть какая-то причина!

Она вскинула голову в жесте раздражения.

— Ну хорошо! Идите сюда.

Девушка схватила его за руку и поставила перед зеркалом.

— Теперь вы видите?

Позади него Иенни смотрела в отражение его глаз в зеркале. Сначала они были недоверчивыми, но вместе с пониманием пришло выражение болезненного ужаса. Ханс Кристиан положил руку на лицо, словно пытался почувствовать плотью их выражение.

Мгновенно Иенни охватил страх оттого, что она натворила. Нет! Нет, она не хотела быть такой жестокой. Она лишь пыталась положить конец его надоедливой настойчивости.

— Ханс, не смотрите так! Я не это имела в виду!

Он, казалось, не слышал ее слов. Девушка схватила его руку в приступе паники.

— Ханс! Пожалуйста, посмотрите на меня! Я только хотела... — ее речь внезапно оборвалась.

Глаза Ханса Кристиана все еще смотрели на свое отражение в зеркале. Он открыл рот, но из него не вырвалось ни слова. Он приложил огромное усилие, и ему удалось выдавить из себя глухой шепот:

— Я очень безобразен.

Иенни никогда в своей жизни не была так напугана. Еще мгновение, и она бы позвала на помощь. Но в это время из двери раздался голос великого герцога Ольденбургского.

— Фрейлейн Линд. Я обыскал весь замок в поисках вас! Мы разучиваем новую фигуру, и никто, кроме вас, не может быть моей партнершей!

Девушка ушла с ним, даже не оглянувшись назад.

Ханс Кристиан видел в зеркале, как она уходила. Когда она закружилась в танце, он молча вернулся к занавескам и, приоткрыв одну из них, ступил на покрытый снегом балкон. Было очень холодно. Снег блестел, а звезды казались такими маленькими и далекими. Луна, похожая на лицо старика, была хорошо видна. Старик улыбался. Даже старик на луне смеялся над ним.

— Час назад я был молод, а теперь я постарел. Я больше никогда не буду молодым, — он сказал это громко, но его никто не слышал. Никто, кроме сосулек. А они были не намного холоднее, чем сердце Иенни.

В тот вечер Иенни его больше не видела. А утром еще до того, как она проснулась, он сел на поезд, идущий в Берлин.