Жила-была одна морская рыбешка из семейства благородного, хотя имени его я не помню, пусть ученые назовут. У нашей рыбки-малявки было восемнадцать сотен сестер и братьев одного с ней возраста; родителей своих они не знали, с рождения плавали одни и должны были сами о себе заботиться, но ведь это сплошное удовольствие! Воды напиться было у них в избытке, весь мировой океан, о пище они не думали, она находилась сама; жили рыбки как хотели, оттого судьбы их сложились по-разному, но они и об этом не задумывались.
Солнце проливалось в воду и освещало рыбку-малявку, ее сестер, братьев и все вокруг, целый мир, населенный престранными существами, некоторые чудовищных размеров, с огромными пастями, они запросто могли проглотить все восемнадцать сотен наших рыбешек, о чем те тоже не задумывались, ибо пока еще ни на кого из них не нападали.
Рыбешки держались все вместе, как ходят косяками сельди или скумбрии. Вот раз плывут они себе, ни о чем не печалясь, как вдруг сверху прямо в середину их скопища начинает опускаться какой-то длинный тяжелый предмет, он разматывается с мерзким скрежетом и напористо тянется вперед и дальше, давя или насмерть калеча всякую попавшую под него рыбку. Рыбья братия, от мелюзги до больших, солидных рыбин, от дна моря и до поверхности воды, заметалась в страхе, а этот ужасающий тяжеленный предмет опускался все глубже и протягивался все дальше, на десятки миль, прорезая весь океан.
Рыбы и морские гады, все, что плавает, ползает или перекатывается течением, ополоумели из-за этого страшного и безжалостного неизвестно чего, какого-то морского угря, внезапно обрушившегося им на головы.
Что же это была за штуковина? Ну, мы-то с тобой знаем ответ — речь о длинном, растянувшемся на многие мили телеграфном кабеле, проложенном людьми от Европы до Америки.
Ужас и паника охватили законных обитателей моря при виде кабеля. Летучие рыбы взлетели над водой так высоко, как только могли подняться, рыба-петух прыгнула над водой на расстояние выстрела, это она умела, а всем остальным пришлось искать спасения на дне морском, они с завидной скоростью ушли на глубину и достигли придонных вод задолго до появления здесь первых признаков приближения кабеля, немало озадачив своей суетой камбал и крупную треску, мирно и спокойно пожиравших здесь себе подобных.
Пара морских огурцов со страху выпростали животы наружу, но не погибли, такие штуки им нипочем. Многие омары да крабы сбежали, побросав свои домики.
Среди всего этого кошмара и сумятицы восемнадцать сотен сестер и братьев растеряли друг друга и больше уже не встретились, или не узнали друг дружку; не больше десятка рыбешек удержались вместе, и когда через пару часов, проведенных ими в полном оцепенении, первый страх прошел, в них проснулось любопытство.
Они стали вглядываться в толщу воды, таращиться вверх и вниз в поисках этого ужасного страшилища, так перепугавшего всех, от мала до велика. Оно отыскалось на дне. Оно тянулось вдаль, насколько хватало глаз, и казалось довольно тонким, но никто знал, ни до какой толщины оно в состоянии раздуться, ни сколько в нем силы. Лежало оно совершенно неподвижно, видимо, усыпляя их бдительность, догадались они.
— Пусть себе лежит, не надо его трогать, — сказала самая осторожная рыбешка, — не нашего ума это дело.
Но самая мелкая из всех рыбешек не желала упускать шанс разузнать, что это за штука такая; раз она свалилась на них сверху, значит, наверху и надо искать ее следы, решила она и поплыла наверх, благо на море стоял штиль.
Там им повстречался дельфин, это такой попрыгун-ветрогон, он знай утюжит море и выделывает разные кульбиты; как он есть зрячий, то должен был бы увидеть все в подробностях, но будучи целиком поглощен собой и своими пируэтами, он ничего не заметил и рыбешкам не отвечал, только молчал и нос задирал.
Тогда они обратились к тюленю, он только что нырнул в воду; этот зверь оказался повежливее, правда, мелкой рыбешкой не брезговал, но сегодня был уже сыт. Тюлень знал побольше прыгуна-дельфина.
— Много ночей пролежал я на мокром камне, вглядываясь в землю; она отсюда далеко, за десятки миль, там обитают коварные существа — люди, как они называют себя на своем языке, они охотятся на нас, но обычно, убедился я со временем, нам удается ускользнуть от них, как посчастливилось и мне, и тому морскому угрю, о котором вы спрашиваете. Он попался им, видно, давно и долго, с незапамятных времен, томился в их власти, пока они не надумали перетащить его на корабль, чтобы везти в другую, далекую страну. Я видел, каких трудов стоило им одолеть его, но угорь ослаб за годы плена на суше, так что под конец они его все-таки усмирили, скрутили — я слышал, как он хрустел и скрипел, когда они сматывали его в бухту, а угорь все же вырвался от них, сбежал. Они тянули его изо всех сил, в десятки рук, но он выскользнул и нырнул на дно, где и отлеживается пока, думаю я.
— Больно он тонкий! — сказали рыбешки.
— Люди же его голодом морили! — объяснил тюлень. — Но ничего, скоро он отъестся, станет как положено, важным и толстым. Думается мне, это тот самый Змей морской, которого люди так ненавидят, они непрестанно о нем говорят. Сам я прежде его не видал и считал выдумкой, а теперь думаю — это он и есть, — закончил тюлень и уплыл на глубину.
— Сколько же он всего знает! — восхитились маленькие рыбки. — И как многое он нам поведал! Теперь нам известно вдесятеро больше прежнего — если только он не наврал.
— Можно сплавать вниз, — предложила рыбка-малявка, — пока спускаться будем, разузнаем, что о чудище говорят.
— Станем мы ради этого плавники трепать! — ответили ей остальные рыбки.
— Я сплаваю! — вызвалась рыбка-малявка и устремилась в толщу моря; но она оказалась далеко от того места, где лежала «эта длинная рухнувшая штуковина», и теперь рыбешка металась во все стороны, меж тем опускаясь все ниже на глубину.
Никогда еще родной водный мир не казался ей таким необъятным. Плотными косяками шла сельдь, блестя точно огромный серебристый корабль, еще более шикарно выглядела плывшая следом скумбрия. Рыбы всех размеров и цветов радуги проплывали мимо, медузы, точно полупрозрачные цветки, качались в струях, и течение несло их. Дно поросло пышной растительностью: здесь стояла трава по грудь и похожие на пальмы деревья с бахромой из блестящих моллюсков на каждом листе.
Наконец рыбка-малявка углядела на дне длинную темную полосу и устремилась к ней, но это оказалась и не рыба, и не кабель, а борт большого затонувшего корабля, раздавленного морем. Рыбка-малявка нырнула внутрь: останки множества людей, что нашли здесь свою погибель, давно унесло течением, оно не потревожило только молодую женщину с ребенком на руках. Вода колыхала их тела, словно баюкала. Они казались спящими, и рыбка страшно перепугалась: что они никогда не проснутся, она не знала. Водная растительность кущами свисала с поручня, затеняя тела красивой женщины и пригожего ребенка. Было тихо, одиноко. Рыбка-малявка что есть мочи заспешила прочь, туда, где вода не так черна и где встречаются морские обитатели. Не успела она уплыть далеко, как и правда увидала молодого кита, ужас какого громадного.
— Не глотай меня! — взмолилась рыбка-малявка. — Ты такую мелюзгу, как я, даже и не распробуешь, а мне жить — радость!
— Ты зачем здесь? Твои родичи на такую глубину не заплывают? — спросил кит.
И рыбка-малявка рассказала ему о странном угре, или кто он там на самом деле есть, обрушившемся на головы обитателям моря и напугавшем до смерти самых отважных из них.
— У-уф! — вздохнул кит и с такой силой втянул в себя воду, что когда он в следующий раз вынырнул наружу перевести дух, то выпустил, должно быть, целый фонтан. — У-уф, — повторил он, — так вот что щекотало мне спину, когда я ворочался. А я-то решил, что это корабельная мачта, еще хотел подобрать ее и сделать чесалку для спины. Только задела меня эта штука не здесь, а далеко отсюда. Делать мне все равно нечего, сплаваю-ка я да рассмотрю ее.
И он пустился в путь, а маленькая рыбка поплыла следом, правда, ей приходилось держаться на некотором отдалении, потому что за хвостом набравшего скорость кита вспенивался бурный поток.
Дорогой им встретились акула и старуха рыба-пила, слухи о странном морском змее, ужасно длинном и тонком, до них уже дошли, а взглянуть на него они еще не успели, но были не прочь.
Потом появилась зубатка.
— Я с вами, — сказала она, примкнув к экспедиции. — Если этот ваш змей не толще якорной цепи, я его одним укусом переполовиню, — заявила зубатка и разинула пасть с шестью рядами зубищ. — Раз я могу якорь покарябать, эта тростиночка мне по зубам и подавно!
— Вот он! — закричал кит, считавший себе самым остроглазым. — Я его вижу! Гляньте, как он крутится, извивается, выгибается горбом и волну пускает.
Но это плыл курсом на них гигантский морской угорь, размером с нескольких обычных.
— Его я давно знаю, — сказала старуха рыба-пила, — он в жизни не устраивал переполохов и сроду никого не пугал.
Теперь и ему рассказали о его названном родственнике и спросили, не хочет ли он присоединиться к экспедиции.
— Если этот тип длиннее меня, — сказал гигантский угорь, — пусть пеняет на себя!
— Вот именно, — отозвалась вся компания, — нас много, мы найдем на него управу!
И они поспешили вперед.
Но дорогу им преградило огромное, странное чудище, больше всех их, вместе взятых.
Оно походило на плавучий остров, ушедший под воду. И оказалось старым-престарым китом. Голова его поросла водорослями, на спине обосновались морские гады и полчища устриц и мидий, отчего черная шкура кита смотрелась белесой.
— Старик, поплыли с нами, — позвали они кита. — У нас тут в море завелась новая рыбина, надо поставить ее на место.
— Нет уж, лучше мне лежать, где лежу, — прохрипел старый кит. — Оставьте меня в покое. Дайте отдохнуть. Ох-хо-хох, я тяжко болен. Одно только и приносит облегчение — высунуть спину из воды, тогда прилетают эти славные большие морские птицы и чистят ее, о, как же это приятно, лишь бы только они не очень глубоко ковыряли, а то ведь все время раздирают кожу аж до жира. Вот, полюбуйтесь — таскаю в спине скелет птицы! Она так глубоко вцепилась в меня когтями, что не сумела отцепиться, когда я нырнул. Рыбья мелочь объела все до костей. Взгляните, что у нее теперь за вид! А у меня? Да, да, я болен!
— Что за выдумки, — фыркнул молодой кит. — Я никогда ничем не болею. У рыб болезней не бывает!
— Извините, — отозвался старый кит, — морские угри покрыты паршой, карпы щербаты, знать, от оспы, и у всех нас, рыб, — глисты!
— Чушь! — буркнул молодой кит, он не собирался слушать дальше, как, впрочем, и остальные, их ждало важное дело.
Наконец они увидели телеграфный кабель. Он пролег через все море, протянулся от Европы до Америки по песчаным отмелям и иловым наростам, среди подводных скал, зарослей водорослей и коралловых джунглей, отчего подводные течения изменили направление, сместились пласты вод и рыбы устремились вперед, сбившись в косяки, числом превосходящие все те бессчетные птичьи стаи, что доводится видеть людям в сезон перелетов. Все в толще моря движется, плещется, бурлит и грохочет, отголоски этого шума можно услышать, если приложить к уху большую раковину.
Так вот, рыбы добрались до кабеля.
— Вон лежит, зверюга, — сказали большие рыбы, а рыбка-малютка повторила следом за ними. Они видели кабель, но и конец его, и начало терялись вдали.
Морские губки, полипы, медузы перекатывались по дну, всплывали и опускались, то закрывая кабель, то вновь обнажая его. Морские ежи, улитки и змеи копошились возле, гигантские пауки, неся на спине целые команды рачков и прочих, важно расхаживали вдоль него. Темно-синие морские огурцы (или, как они там называются — словом, те, что питаются, как червяки) лежали и словно бы принюхивались к новому зверю, поселившемуся на дне морском. Камбала и треска крутились волчком, норовя уловить звуки со всех сторон. Морская звезда, имеющая обыкновение с головой закопаться в тину, выставив наружу лишь два глаза на длинных ниточках, замерла, не моргая, боясь пропустить развязку.
Телеграфный кабель не шевелился. Но внутри него пульсировали жизнь и разум: по нему текли человеческие мысли.
— Хитрая бестия, — сказал кит. — Она может хлестнуть меня по животу, а он — мое самое уязвимое место.
— Давайте пощупаем его, — предложил полип. — У меня длинные руки и проворные пальцы. Я уже дотрагивался до него, но теперь схвачу посильнее.
И он обвил кабель своими длиннющими проворными пальцами.
— Ой, он голый — ни чешуи, ни шкуры, — сказал полип. — И похоже, икру не мечет, детенышей не рожает.
Морской угорь лег рядом с кабелем и вытянулся в струнку во всю свою длину.
— Ну надо же, он длиннее меня! — изумился угорь. — Да только одной длины маловато будет, нужны еще шкурка да брюшко да юркость.
Кит — мы говорим о молодом и сильном — изловчился, пригнулся насколько смог к кабелю и спросил:
— Ты рыба или ты растение? — спросил он. — Или вообще штучка сверху, с суши, и у нас под водой тебе жизни нет?
Но кабель ничего не ответил, он так устроен. Зато по нему перемещаются человеческие мысли, преодолевая за секунду сотни миль от материка до материка.
— Ну, перекусить тебя? Или будешь отвечать? — спросила прожорливая акула, а следом за ней и все большие рыбы повторили то же самое: «Порвать тебя? Или будешь отвечать?
Кабель не шелохнулся, у него был свой расчет, это позволено тем, кто полон мыслей.
— Ну порвете вы меня — люди поднимут и починят, так уже бывало с моими родичами в других морях.
Ободренный этой мыслью, кабель не стал отвечать рыбам, не досуг ему было болтать, он ведь передавал телеграммы, нес законную службу, лежа на морском дне.
А над водой садилось солнце, как называют его люди, небо озарилось багрянцем, облака горели огнем, одно красивее другого.
— Сейчас вода осветится красным, — сказали полипы, — тогда его можно будет получше рассмотреть, если надо, конечно.
— Нападем на него! Нападем! — крикнула зубатка и ощерилась, показав все зубы.
— Нападем на него! Нападем! — подхватили рыба-меч, кит и морской угорь.
Предводительствуемые зубаткой, они ринулись вперед, но в пылу и неразберихе атаки рыба-пила попала своей пилой зубатке по заду, это была роковая ошибка, помешавшая зубатке укусить кабель изо всех сил.
В клубах ила на дне колготилась куча-мала. Большие рыбы и мелкие рыбешки, морские огурцы и улитки бились, давились и пожирали друг друга. Один только телеграфный кабель лежал спокойно и нес свою службу.
Наступила темная ночь, но в толще воды светились миллиарды и мириады мелких существ. Например, крошечные, размером не больше игольного ушка, крабы. Хотите верьте, хотите нет.
Морские обитатели таращились на телеграфный кабель.
— Что же это такое, вот в чем вопрос?
Да, это был вопрос вопросов.
И тут появилась старая водная шутиха. Люди делят их на русалок и водяных, так то была русалка, обладательница хвоста, двух коротких ручек, которыми она сучила по воде, и отвислой груди. В волосах у нее было полно водорослей и пиявок, чем она очень гордилась.
— Вы хотите узнать правду? — спросила русалка. — Кроме меня, никто вам ее не откроет. Но за это я требую, чтобы мне и моим родичам позволено было беспрепятственно и спокойно пастись на всех пастбищах на дне морском. Я такая же рыба, как вы, а стоит мне поупражняться, так и за гада морского сойду. Я самая просвещенная в море, знаю все обо всех, кто обретается в воде и на суше. Та вещь, над которой вы ломаете головы, родом оттуда, сверху, а что падает на дно морское сверху, то или уже бездыханное, или вот-вот обессилит и умрет. Оставьте ее валяться, это всего-навсего очередная выдумка человека!
— А по-моему, это нечто большее, — возразила рыбка-малявка.
— Попридержи язык, килька! — оборвала ее русалка.
— Цыц! Молчи! — зашикали кругом, что было уж совсем обидно.
И русалка растолковала рыбам, что виновник переполоха (так и не издавший, кстати говоря, ни ползвука) — всего-навсего изобретение Большой суши. А затем прочла собранию небольшую лекцию о человеческой подлости.
— Им лишь бы переловить нас, — вещала русалка, — в этом они видят смысл своей жизни. Закинуть сеть, нанизать на крючки наживку, приманить нас. Эта длинная штука на дне — нечто вроде очень большого крючка, на который мы должны, по их мнению, попасться. Не на таких напали, дурни. Но эту их дурацкую приманку главное не трогать, пусть себе гниет тут, превращается в прах и грязь. Что сваливается к нам сверху, всегда ущербное, битое, с гнильцой, ни на что не годное.
— Ни на что не годное, — хором подхватили обитатели моря, сочтя за благо разделить мнение русалки, раз своего не составить не смогли.
Одна только рыбка-малявка осталась при своем убеждении. «Эта длиннющая тощая змея, должно быть, самое удивительное творение в нашем море. Я чувствую это!
— Наверняка самое удивительное, — со знанием дела и убежденностью скажем и мы, люди.
Огромный морской змей, о котором от века слагали рассказы и песни, — вот кто он такой.
Порождение человеческого гения, им придуманный, созданный и положенный на дно океана, протянувшийся от восточного полушария в западное и доставляющий новости на другой край света за ту же долю секунду, что луч солнца достигает земли.
Он растет, год за годом прирастает длиной и мощью, опоясывает землю, тянется через все моря, лежит под толщей воды и в шторм, и в штиль, когда вода чиста и прозрачна настолько, что моряк глянет вниз и подумает вдруг, что плывет по воздуху, а под ними — словно разноцветный фейерверк мельтешат мириады рыб.
На сказочной глубине растянулась это чудище, эта благодать, этот змей Мидгарда, которому удалось обернуться вокруг земного шара и укусить-таки себя за хвост. Как бы рыбы и морские гады не ломали головы, им не постичь, что за штука свалилась к ним сверху: вместивший мысли всего человечества, всем языкам открытый и все же безмолвный кабель познания, для добра и для зла, величайшее из морских чудес, большой морской змей нашей эпохи.
Примечания
«Большой морской змей» (Den store Søslange) — впервые опубликована в 1871 г. в газете «Иллюстререт Тиденде». «Принадлежит, как и «Дриада», к современным сказкам. Научные открытия и изобретения наших дней дают богатый материал для творчества. На это мне открыл глаза Х.К. Эрстед». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 411.)
Змей Мидгарда. — См. примеч. к сказке «Дочь болотного короля».