Во Флоренции, недалеко от площади Грандука, есть переулок, который, если я не ошибаюсь, называется Порта Росса. В переулке перед небольшим овощным рынком стоит искусно выполненный бронзовый вепрь, из пасти которого бежит чистая, свежая вода. Само животное почернело и позеленело от времени, только морда блестит, как начищенная: ее отполировали дети и взрослые, которые, упираясь в нее руками, подставляли свои рты под струю воды. Просто загляденье смотреть, как какой-нибудь прелестный полуголый мальчуган обнимает статное животное, прижимаясь губами к его морде.
Всякий, кто попадет во Флоренцию, легко найдет это место — стоит лишь спросить первого встречного нищего о бронзовом вепре.
Был поздний зимний вечер, горы лежали в снегу, но в небе сияла луна. А луна в Италии освещает все вокруг так, как если бы это был день, темный зимний день у нас на Севере, — да нет, намного лучше, потому что здесь светится сам воздух и небо кажется выше, а на Севере холодная свинцовая крыша придавливает нас к земле, сырой, ледяной земле, и когда-нибудь придавит крышку нашего гроба.
В герцогском саду, где тысячи роз цветут даже зимой, под кроной пинии целый день просидел маленький оборвыш, мальчуган, который мог бы послужить живым символом Италии — такое прелестное, улыбающееся и такое страдающее у него лицо. Его мучили голод и жажда, но сегодня ему никто не подал ни одной монетки, а когда стемнело и пришла пора закрывать сад, привратник его выгнал. Мальчуган долго стоял на мосту через Арно, мечтательно глядя на звезды, мерцавшие в воде, отделявшей его от роскошного мраморного моста Тринита.
Оборвыш направился к бронзовому вепрю, нагнулся, обхватил рукой его шею и, прильнув ртом к блестящей морде, начал жадно пить чистую воду. Рядом валялись несколько салатных листьев и пара каштанов — они пошли ему на ужин. На улице — ни души, мальчуган был совсем один; он уселся на спину бронзового вепря, положил свою курчавую головенку на голову животного и мигом заснул.
В полночь вепрь зашевелился, и мальчик явственно услышал, как тот сказал: «Держись крепче, малыш, сейчас я побегу!» И вепрь побежал. Скачка вышла отменная!
Сперва они прискакали на площадь Грандука, и бронзовый конь под статуей герцога громко заржал. Пестрые гербы на старой ратуше сделались прозрачными и засветились, а Давид работы Микеланджело замахал своей пращой; удивительная жизнь царила вокруг! Бронзовые группы «Персей» и «Похищение сабинянок» точно ожили: их предсмертные крики разносились по великолепной пустынной площади.
Бронзовый вепрь остановился у Палаццо дельи Уффици, под аркой, где во время карнавала собирается знать.
— Держись крепче! — сказал вепрь. — Держись крепче! Мы начинаем подниматься по лестнице!
Мальчик до сих пор не проронил ни слова, трепеща от страха и от счастья. Они вошли в длинную галерею, хорошо ему известную — он бывал здесь и раньше. На стенах красовались живописные полотна, повсюду стояли статуи и бюсты, освещенные бесподобным светом, словно бы сейчас был день, но все померкло по сравнению с тем, что предстало перед глазами мальчика, когда отворилась дверь в один из соседних залов. Всю эту роскошь он хорошо помнил, но этой ночью она явилась ему во всем своем блеске.
Перед ним стояла удивительной красоты обнаженная женщина — само совершенство, которое способны создать только природа и великий художник, ваяющий в мраморе. Ее изумительное тело двигалось, у ее ног резвились дельфины, а в глазах светилось бессмертие. Люди зовут ее Венерой Медицейской. По обеим сторонам богини располагались прекрасные юноши, один из которых точил меч; его называют Точильщиком. На другом постаменте вели схватку борцы. Меч точился ради богини красоты, ради нее же сражались борцы.
Мальчик был просто ослеплен всем этим блеском: стены переливались красками, вокруг — жизнь и движение. Вдвое больше было изображение другой Венеры, земной Венеры, роскошной, полной огня женщины, какой видел ее в своем сердце Тициан. Необыкновенное зрелище — эти две красавицы. Прекрасное, ни чем не прикрытое тело покоилось на мягком ложе, грудь ее вздымалась, голова чуть шевелилась, так, что густые локоны падали на округлые плечи, а темные глаза горели страстью. Но ни одна из картин, однако, не осмеливалась выступить из рамы. Богиня красоты, борцы и точильщик тоже оставались на своих местах, ибо их сковывало сияние, лившееся от Мадонны, Иисуса и Иоанна. Святые перестали быть образами и воплотились в людей!
Бронзовый вепрь шаг за шагом обходил залы, и мальчик увидел всю их роскошь и весь блеск, красоту и великолепие. Одно впечатление вытеснялось другим, и лишь одна картина врезалась мальчику в память: на ней были изображены радостные и счастливые дети, когда-то, при дневном свете, мальчик даже кивнул им.
Многие бы, наверное, не обратили внимания на эту картину, а между тем это поэтическое сокровище. На картине изображен Христос, спускающийся в преисподнюю, но его окружают не грешные страдальцы, а язычники. Ее написал флорентийский художник Анджело Бронзино. Самое примечательное в картине — выраженная на лицах детей уверенность в том, что они попадут на небеса. Двое малышей уже обнимаются, один протягивает руку другому, стоящему пониже, и указывает на себя, словно говоря: «Я иду на небо!» На лицах взрослых сомнение и надежда, некоторые склонились в смиренной мольбе к Иисусу.
На эту картину мальчик смотрел дольше всего, вепрь терпеливо ждал. И вдруг послышался вздох. Из картины или из груди животного? Мальчик потянулся рукой к смеющимся детям, но вепрь торопливо побежал обратно, через открытый зал.
— Спасибо тебе, славное животное! — сказал мальчик и погладил вепря, который уже сбегал — бум, бум! — вниз по лестнице.
— И тебе спасибо! — ответил вепрь. — Я помог тебе, а ты помог мне, потому что, только если на моей спине сидит невинный ребенок, у меня появляются силы бегать. Тогда я могу даже проходить под светом, льющимся из лампады перед образом Мадонны! Я способен отнести тебя куда угодно, но только не в церковь. Хотя заглянуть в открытые двери — с тобой на спине — мне дозволено. Не слезай с меня, если ты это сделаешь, я умру и стану таким, каким ты видишь меня днем в Порта Росса.
— Я не покину тебя, мой милый вепрь! — сказал мальчик, и они вихрем понеслись по улицам Флоренции к площади перед собором Санта-Кроче.
Огромные двери раскрылись; на алтаре горели свечи, освещая церковь и безлюдную площадь. С надгробного памятника в левом приделе струился какой-то необыкновенный свет, образуя что-то вроде нимба из тысяч движущихся звезд. На плите красовался герб — красная, словно пылающая в огне лестница на голубом фоне. Это была гробница Галилея; монумент незамысловатый, но герб — красная лестница на голубом фоне — полон глубокого смысла. Он мог бы служить символом самого искусства, ибо оно всегда ведет по пылающей лестнице наверх, к небесам. Все пророки духа попадают на небеса, как пророк Илия.
Изображения на роскошных саркофагах в правом приделе церкви, казалось, ожили. Тут стоял Микеланджело, там — Данте с лавровым венком на челе, Альфиери, Макиавелли; бок о бок покоятся здесь эти великие мужи, гордость Италии1. Эта церковь великолепна, намного красивее, хотя и меньше по размерам, чем Флорентийский собор.
Складки мраморных одеяний словно шевелились, казалось, будто великие мужи поднимают головы, вглядываясь в ночь, а потом устремляют взоры на цветной сияющий алтарь, где пели и кадили позолоченными кадилами мальчики в белоснежных одеждах. На площади распространялся запах благовоний, исходивший из церкви.
Мальчик протянул руку к светлому сиянию, но в тот же миг бронзовый вепрь помчался прочь. Наезднику пришлось покрепче прижаться к животному, ветер свистел в ушах мальчика, он услышал, как с лязгом закрылись церковные двери; тут сознание оставило ребенка, его охватило ледяным холодом — и он открыл глаза.
Было уже утро; мальчик почти совсем соскользнул с бронзового вепря, который, как всегда, стоял в переулке Порта Росса.
Страх и отчаяние переполнили мальчика при мысли о той, кого он называл матерью. Она вчера послала его раздобыть денег, а он ничегошеньки не насобирал; как же мучили его голод и жажда! Он еще раз обнял вепря за шею, поцеловал в морду, кивнул ему головой и направился на одну из самых узких улиц, где едва мог пройти навьюченный осел. Он вошел в полуотворенную, окованную железом дверь, поднялся по грязной, кирпичной лестнице со скользкой веревкой вместо перил и вошел в открытую галерею, увешанную лохмотьями. Отсюда другая лестница спускалась во двор; там находился колодец, из которого ко всем этажам дома были протянуты толстые железные канаты, а по ним беспрерывно скользили ведра с водой; скрипел ворот, ведра танцевали в воздухе, и из них во двор выплескивалась вода. По полуразвалившейся кирпичной лестнице мальчик стал подниматься еще выше. Навстречу ему сбегали двое русских матросов, которые чуть не сбили его с ног. Они возвращались с ночной пирушки. За ними спускалась немолодая пышнотелая женщина с черными волосами.
— Сколько принес? — спросила она мальчика.
— Не сердись! — взмолился он. — Ничего! Совсем ничего! — И он вцепился в подол материного платья, точно желая поцеловать его. Они вошли в комнату, описывать ее мы не станем! Достаточно сказать, что там стоял кувшин с горячими углями, marito, как его называют, который женщина взяла в руки и, погрев ладони, пихнула мальчика локтем.
— Ясное дело, у тебя есть деньги! — сказала она.
Мальчик заплакал; она пнула его ногой, он громко завизжал.
— Замолчи, а не то разобью твою орущую башку!
И она замахнулась на него кувшином, который держала в руках; мальчик с криком бросился на пол.
В дверях появилась соседка, тоже с marito в руках.
— Феличита! Что ты делаешь с ребенком?
— Ребенок мой! — ответила Феличита. — Захочу — убью его и тебя в придачу, Джианнина!
И она замахнулась кувшином с углями; соседка подставила под удар свой, кувшины столкнулись, и по комнате разлетелись черепки, угли и пепел. А мальчик тут же выскочил из двери, промчался по двору и оказался на улице. Бедный ребенок бежал, пока у него не перехватило дыхание. Он остановился у церкви Санта-Кроче, той самой, врата которой открылись перед ним сегодня ночью, и вошел в нее. Вокруг все сияло; мальчик преклонил колена перед первой гробницей справа — это была гробница Микеланджело — и в голос зарыдал. Народ приходил и уходил, отслужили мессу, на мальчика никто не обращал внимания. Лишь один пожилой господин остановился, посмотрел на него, а потом тоже ушел, как и все остальные.
Мальчик совсем обессилел от голода и жажды; он забился в угол между стеной и мраморной гробницей и заснул. Уже наступил вечер, когда он проснулся — кто-то растолкал его, он вскочил и увидел перед собой того самого старика.
— Ты заболел? Где ты живешь? Ты провел здесь целый день? — засыпал его вопросами старик.
Мальчик ответил на них, и старик повел его в маленький домик, стоявший в одном из переулков поблизости. Они вошли в перчаточную мастерскую. Хозяйка прилежно шила, а на столе прыгала белая болонка, остриженная так коротко, что сквозь шерсть просвечивала розовая кожа. Собачка кинулась к мальчику.
— Невинные души узнают друг друга, — сказала женщина и погладила собачку и мальчика.
Добрые люди накормили и напоили мальчика и разрешили ему переночевать у них. Назавтра дядюшка Джузеппе собирался поговорить с его матерью. Мальчика уложили в бедняцкую кроватку, которая ему показалась королевским ложем — обычно он спал на жестком каменном полу. Он сладко заснул и видел во сне роскошные картины и бронзового вепря.
Утром дядюшка Джузеппе ушел, а несчастный мальчик приуныл: он знал, что его отведут к матери. Плача, он целовал шуструю собачку, а хозяйка кивала им головой.
И какое же известие принес дядюшка Джузеппе? Он долго говорил с женой, а она кивала и гладила мальчика по голове.
— Славный ребенок! — сказала она. — Станет прекрасным перчаточником, не хуже тебя. И пальцы у него тонкие и гибкие. Мадонна предначертала ему быть перчаточником!
И мальчик остался у них. Хозяйка учила его шить, его вкусно кормили, он отлично спал, повеселел и даже начал поддразнивать собачку Беллиссиму. Как-то раз хозяйка в ответ погрозила ему пальцем и сердито отругала, что очень огорчило мальчика; задумавшись, он сидел в своей каморке, где сушились кожи; окна, выходившие на улицу, были забраны толстыми железными решетками; ему не спалось, из головы не выходил бронзовый вепрь, и вдруг мальчик услышал: бумс, бумс! Наверняка это он! Мальчик подбежал к окну, но поздно: на улице никого не было.
— Помоги-ка синьору, возьми его ящик с красками! — как-то утром сказала хозяйка мальчику, увидев, как их молодой сосед, художник, тащит ящик и большой скатанный холст.
Мальчик взял ящик и пошел за художником. Они вошли в галерею и поднялись по лестнице, запомнившейся ему с той самой ночи, когда он скакал верхом на бронзовом вепре. Он узнал статуи и картины, прекрасную мраморную Венеру и Венер, изображенных красками, вновь увидел Богоматерь, Иисуса и Иоанна.
Мальчик с художником остановились у картины Бронзино, на которой Христос спускается в преисподнюю, а его окружают дети, улыбающиеся в сладостном предвкушении небесного блаженства; бедный мальчик тоже заулыбался, и он тоже почувствовал себя на небесах.
— Ну, теперь возвращайся домой, — сказал ему художник, уже успевший установить свой мольберт.
— А можно мне посмотреть, как вы будете рисовать? — спросил мальчик. — Можно посмотреть, как вы будете переносить эту картину на белое полотно?
— Сегодня я еще красками писать не буду, — ответил художник, беря угольный карандаш.
Рука его быстро задвигалась, он измерял картину на глаз, и, несмотря на то что наносил на холст лишь тонкие штрихи, там возник тот же парящий Христос, что и на картине, писанной маслом.
— Ну, ступай же! — сказал художник, и мальчик тихо побрел домой, сел за стол и стал учиться — шить перчатки.
Весь день он мысленно бродил по картинной галерее, поэтому то и дело колол себе пальцы иголкой, был рассеян, но и Беллиссиму не дразнил.
Вечером мальчик вышел в незапертую дверь на улицу; было холодно, на небе мерцали яркие звезды. Он пошел по уже безлюдным улицам и вскоре оказался перед бронзовым вепрем; он наклонился к нему, поцеловал его блестящую морду и сел ему на спину.
— Как же я соскучился по тебе, славное животное! — сказал мальчик. — Давай поездим сегодня ночью!
Вепрь не шелохнулся, из пасти била струя чистой воды. Мальчик сидел на вепре, как всадник на коне, и тут кто-то потянул его за край одежды; он оглянулся и увидел Беллиссиму, остриженную почти наголо крошку Беллиссиму. Собачка шмыгнула в дверь вслед за мальчиком и увязалась за ним, а он этого и не заметил. Беллиссима затявкала, словно хотела сказать: «Видишь, и я тут! Чего это ты здесь сидишь?»
Никакой огнедышащий дракон не привел бы мальчика в больший ужас, чем эта собачка здесь. Беллиссима на улице и «не одета», как выражалась хозяйка. Что же теперь будет? Собачку никогда не выпускали зимой на улицу без сшитой специально для нее овчинной попонки. Попонка, украшенная бантиками и бубенчиками, привязывалась красными лентами к шее и под брюхом. Когда она в этом наряде зимой семенила рядом с синьорой, то напоминала козленка. Беллиссима на улице и не одета, что же теперь будет? Все мечты мальчика разбились; поцеловав бронзового вепря, он подхватил дрожавшую от холода Беллиссиму на руки и что было мочи припустил домой.
— Эй, куда бежишь и что это у тебя в руках? — закричали два шедших навстречу жандарма. Собачка залаяла. — У кого украл такую милую собачку? — спросили они и отобрали у мальчика животное.
— Ой, отдайте мне ее! — захныкал он.
— Если ты ее не украл, то скажи дома, чтобы забрали ее в караульне!
И они ушли с Беллиссимой.
Вот горе-то! Мальчик не знал, что делать: то ли броситься в Арно, то ли вернуться домой и покаяться. «Они, наверное, прибьют меня, — подумал он. — А я хочу, чтобы меня прибили, тогда я попаду к Иисусу и Мадонне!» И он отправился домой, главным образом, для того, чтобы его прибили.
Дверь была закрыта, до дверного молотка он не доставал, на улице ни души, но тут мальчик обнаружил булыжник и принялся им колотить в дверь.
— Кто там? — крикнули изнутри.
— Это я! — ответил он. — Беллиссимы нет! Откройте и прибейте меня!
Поднялась суматоха, особенно перепугалась за бедную Беллиссиму хозяйка. Она взглянула на стену, где обычно висела попонка, она была на месте.
— Беллиссима в караульне! — закричала она. — Негодный мальчишка! Как ты ее выманил на улицу! Она замерзнет! Мое нежное создание в руках грубых солдат!
Дядюшку срочно послали за собачкой. Хозяйка охала и стонала, мальчик плакал. Собрались все соседи, в том числе и молодой художник. Он притянул к себе мальчика и стал его расспрашивать; из обрывочных фраз и разрозненных слов ему удалось воссоздать всю историю целиком — и о бронзовом вепре, и о картинной галерее. Хотя рассказ мальчика понять было нелегко.
Художник утешал его, заступался за него перед старухой, но та не успокоилась до тех пор, пока не вернулся домой дядюшка с Беллиссимой, побывавшей у солдат. Вот была радость! Художник приласкал бедного мальчика и подарил ему целую стопку рисунков.
Замечательные рисунки получились, забавные! Но лучше всех удался бронзовый вепрь — совсем как живой. Что может быть чудеснее! Всего пара штрихов, и на бумаге возник вепрь, и даже дом, стоящий позади него.
«Вот бы уметь так рисовать и писать красками! Можно было бы завоевать весь мир!»
На следующий день, улучив момент, когда рядом никого не было, мальчик взял карандаш и на обратной стороне одного из рисунков попытался срисовать бронзового вепря. Получилось! Пусть вышло немного коряво и неровно, одна нога у вепря оказалась толще другой, но было понятно, что изображено. Мальчик ликовал! Карандаш, правда, не совсем его слушался — это он понимал, но назавтра рядом с этим вепрем появился еще один — в сто раз лучше. Третий же вышел просто отлично, всякий бы понял, кто это.
А вот с шитьем перчаток дело шло плоховато, и разные поручения, с которыми его посылали в город, мальчик исполнял медленно и неохотно. Бронзовый вепрь научил его, что на бумагу можно перенести любую картину и Флоренция — настоящий альбом, только перелистывай. На площади Тринита стоит изящная колонна, на ее вершине — Богиня правосудия с завязанными глазами и с весами в руках. Скоро и она попала на бумагу, и перенес ее туда подмастерье перчаточника. Коллекция рисунков росла, но все это были изображения неодушевленных предметов. Однажды, посмотрев на резвившуюся Беллиссиму, он сказал ей:
— Стой смирно! И на моем рисунке ты выйдешь красавицей!
Беллиссима, однако, не желала стоять смирно, поэтому пришлось ее привязать, за шею и за хвост, но собачка, тявкая, продолжала прыгать, так что мальчик был вынужден затянуть шнурок потуже. И тут вошла синьора.
— Безбожник! Бедное животное! — вот все, что она смогла вымолвить. Она оттолкнула мальчика, пинком выгнала неблагодарного наглеца и безбожника из дома и, рыдая, осыпала свою любимую полузадохшуюся Беллиссиму поцелуями.
В это время по лестнице поднимался художник... Тут наша история делает крутой поворот.
В 1834 году во Флорентийской Академии художеств состоялась выставка. Две картины, висевшие рядом, привлекли особое внимание зрителей. На картине поменьше был изображен веселый мальчик, который сидел и рисовал; моделью ему служила маленькая, белая, очень коротко стриженная собачка. Но животное не желало стоять смирно, поэтому его и привязали за шею и хвост. Жизненность и достоверность картины всем пришлись по душе. Она, как говорили, принадлежала кисти молодого флорентийца, которого ребенком подобрал на улице и воспитал старик перчаточник и который самостоятельно выучился рисовать. Один, знаменитый теперь художник открыл его талант, когда мальчика выгнали из дома за то, что он связал любимою хозяйкину собачку, намереваясь нарисовать ее.
Подмастерье перчаточника стал великим художником! Об этом свидетельствовала и эта картина, а особенно та, большая, что висела рядом. На ней была всего одна фигура: прелестный мальчик в лохмотьях крепко спал, сидя верхом на бронзовом вепре в переулке Порта Росса2. Всем зрителям было хорошо знакомо это место. Руки ребенка покоились на голове животного; мальчик спал безмятежным сном, а на его бледное красивое лицо эффектно падал яркий свет от лампады, висевшей перед образом Мадонны. Прекрасная картина! На углу большой позолоченной рамы висел лавровый венок, но между зелеными листьями вилась черная лента и свисал длинный траурный креп.
Молодой художник умер как раз в те дни.
Примечания
«Бронзовый вепрь» (Metalsvinet) — впервые опубликована в 1842 г. в книге путевых очерков «Базар поэта». «В 1840—1841 гг., после путешествия в Грецию и Константинополь, появился «Базар поэта», из которого были взяты для немецкого издания «Сказок», иллюстрированного В. Педерсеном, «Бронзовый вепрь», «Побратимство» и «Роза с могилы Гомера». Теперь они заняли и в датском издании место, соответствующее времени их выхода в свет». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 386.)
«Персей» (1553) — статуя скульптора Б. Челлини (1500—1571).
«Похищение сабинянок» (1583) — скульптурная группа Джамболоньи (наст имя. Жан де Болонь, 1529—1608).
Палаццо дельи Уффици — картинная галерея во Флоренции, являющаяся крупнейшим собранием итальянского искусства эпохи Возрождения.
Венера Медицейская — копия с греческой скульптуры, восходящей к статуе Праксителя «Афродита Книдская».
...какой видел ее в своем сердце Тициан. — Речь идет о полотне В. Тициана «Венера Урбинская», созданном в середине 1530-х гг.
Бронзино А. (1503—1572) — итальянский художник, представитель маньеризма.
1. Неподалеку от гробницы Галилея находится гробница Микеланджело, на ней — его бюст и три аллегорические фигуры: Скульптура, Живопись и Архитектура; рядом гробница Данте (тело его покоится в Равенне). На ней изображена Италия, указывающая на колоссальную статую Данте; Поэзия оплакивает утрату. В двух шагах надгробный памятник Альфиери, украшенный лавром, лирой и масками; над гробом плачет Италия. Гробница Макиавелли заканчивает этот ряд памятников великих мужей Италии. (Прим. автора).
2. Бронзовый вепрь — копия; оригинал же — мраморный, античных времен, стоит у входа в галерею Палаццо дельи Уффици. (Прим. автора).