Бушевал северо-западный ветер. В широком заливе высоко поднимались морские волны и тяжело разбивались о берег узкого, покрытого густым лесом острова Лангеланда. Эленшлегер, воспевая его красоты в своем «Путешествии в Лангеланд», назвал его «розовой веткой, брошенной в море». Мы же о нем скажем только, что на его северном мысе вокруг корзины со съестными припасами сидело общество. Карета, которая должна была доставить отдыхающих обратно в замок, стояла поодаль. Погода располагала к веселью, бутылки шампанского с треском откупоривались, ветер подхватывал салфетки и дерзко трепал плащи дам, в которые они завернулись, так как пора была осенняя.
— Однако ветер разыгрался не на шутку! — воскликнула старая дама.
— Но это прекрасно, мама! — возразила одна из молодых женщин. — Как было бы хорошо, если бы какой-нибудь корабль разбился о берег.
— Пусть Господь простит тебе такое нечестивое желание! — сказала мать.
— Но потерпевшим было бы у нас прекрасно! Мы угостили бы их ветчиной и шампанским, а дома приказали бы приготовить для них мягкие постели.
— Да замолчи же, ради Бога! Это ужасно! Посмотри на маленькую лодку — Боже, как ее качают волны! Ох, несдобровать ей! Как хорошо, что мы сидим теперь на земле в совершенной безопасности.
Действительно, вдали на море показалась небольшая открытая барка. Над ней белел одинокий парус, но ветер так сильно надувал его, что барка быстро скользила по хребтам пенившихся волн, которые то поднимали ее вверх, то совершенно скрывали.
— Пока что эта скорлупа бежит отлично! — сказал пожилой господин, сидящий с ними. — Но ей недалеко до рифов, и при повороте путникам придется поработать. Не думаю я, чтобы им удалось добраться до Логальса, а если море не успокоится, то вообще Бог знает, что будет.
— Ах, посмотри, мама, как хорошо! — воскликнула молодая дама, когда лодка поднялась на хребте волны высоко и вокруг нее поднялись пенистые брызги.
— Это ужасно, — отвечала мать, — но интересно!
Посмотрим, насколько интересно казалось это сидевшим в лодке...
...Судно шло с рыбачьей пристани Сковеговеда, что неподалеку от Копенгагена, и, следовательно, его пассажиры совершили уже порядочную морскую прогулку. У руля сидел человек в куртке и панталонах из желтой вощанки, шляпа с широкими полями из той же материи свешивалась ему на самые плечи. По-видимому, этот человек оделся так нарочно, чтобы не промокнуть в море. Это был хозяин лодки, Оле Ганзен из Сковеговеда. Возле него сидел красивый молодой человек, тоже одетый моряком, только платье его было из тонкого сукна, изящного покроя. Это был граф Фредерик, молодой студент. Поместье его отца находилось на одном из островов северного архипелага. Два других спутника, закутанные с головы до ног, сидели перед большой корзиной с провиантом, один из них не переставал подкрепляться вином и закуской. Пятый путешественник лежал на дне лодки, укрытый плащами; он неимоверно страдал от качки; его мокрые черные волосы прилипли к бледным щекам красивого, хотя и утомленного лица. Он походил на бездыханное тело молодого, прекрасного гладиатора.
— Позвольте мне руль, граф! — сказал Оле Ганзен, когда морские волны слишком высоко поднялись над баркой — так, что окатили юношу с ног до головы. Он открыл глаза, такие темные и блестящие, как будто они родились под другим небом. — Смотрите, тот седой парень пустит на нас скоро целый ливень! Надобно сделать поворот, чтобы стать под ветер. Спустить парус!
С ловкостью опытного матроса граф исполнил приказание кормчего.
Волнующееся море между тем чуть не перевернуло барку. Сидевшие возле корзины подпрыгнули, и даже больной встал на ноги.
— Сидеть смирно! — снова скомандовал старик повелительным голосом.
Все повиновались беспрекословно, а барка снова понеслась от берега с полуразвернутым парусом.
— А ты, брат! Ты же обещал быть самым веселым из нас, — сказал граф Фредерик, посмотрев с улыбкой на больного, который снова прилег на дно барки. — Ты необыкновенно интересен, только на новый, нестерпимо скучный лад! Кстати, мы прекрасно сможем дотащить тебя — непрошеного гостя острова Фьюнен — до берега: в таком виде тебя никто не узнает!
Между тем стал накрапывать дождь, солнце готово было уже спуститься за море. Беспрестанно лавируя, путешественники только через четверть часа подошли к восточному берегу Лангеланда. Поместье, принадлежавшее отцу графа Фредерика, куда направлялись теперь молодые люди, лежало на фьюненском берегу, между Сведейборгом и Фаарборгом, — следовательно, им оставалось проплыть еще порядочное расстояние. Они шли против течения и ветра. По выходе из Копенгагена им уже однажды пришлось провести ночь под открытым небом.
— Ну, при таком положении дел навряд ли будем мы нынче в Сведейборге! — сказал Оле. — Надобно постараться добраться по крайней мере до Фьюнена.
— Послушай, — сказал Фредерик, — до берега, где находится старая усадьба, купленная моим отцом, которую он хочет для меня отделать, — не более полумили. Нельзя ли нам туда добраться? Конечно, на вид это настоящий разбойничий притон, но зато он необыкновенно поэтичен, а что главное: там найдем мы теплую комнату и людей, готовых услужить нам. Там есть приказчик и экономка со своими помощниками. Нам не придется страдать ни от голода, ни от жажды. Держи прямо на колокольню, видишь, она торчит вдали, как огромная бутылка?.. Я знаю, что здесь у берега бежит ручей, окруженный со всех сторон густым кустарником. Во время прилива туда легко можно ввести небольшую барку. Там ей будет хорошо, как у дедушки за печкой.
— Да, нечего сказать, ты угостил нас славной прогулкой! — сказал сидевший возле корзины. — Не будь у меня такого благословенного аппетита, давно лежал бы я, подобно Герману, на дне барки. — И при этом он указал на больного.
Темнота между тем сгущалась. Барку сильно качало, и как зорко ни смотрел старый Оле, как искусно ни управлял он рулем, море, однако, частенько награждало путников сильными толчками. Проливной дождь для промокших до костей путешественников не имел большого значения.
— Туда ли ты правишь, Оле? — спросил Фредерик, когда они быстро неслись по направлению берега.
— А вот и ручей! — отвечал Оле.
Это действительно был ручей; знание течения и опытный глаз помогали старому моряку. Парус был спущен — и в один прыжок старик оказался на берегу. Барку притянули и привязали прочным канатом к камню. Цепная собака из ближайшего рыбачьего двора громко приветствовала их своим лаем.
Необходимость пройти пешком добрую полумилю могла иметь только благоприятное влияние на продрогших и промокших путешественников. Они немедленно направились к разрушенной усадьбе. Оле должен был остаться у барки: он мог провести ночь в рыбачьей хижине. Небольшая бутылка рома и половина запасов еды остались в его распоряжении.
— Мой ранец самый легкий, — сказал человек, занимавший место у корзины с припасами. — Во всяком случае, у меня найдется для каждого из нас по сухой рубашке, а это в такую минуту что-нибудь да значит.
Странники пустились в дорогу. Ночь была темна, хоть глаз выколи; дорога покрыта глубоким сыпучим песком, дождь пошел крупными, тяжелыми каплями.
— Вряд ли можно сказать, что мы вышли на сушу, — усмехнулся Герман. — Мне кажется, будто я ступаю по дну морскому, которое двигается вместе со мной.
— Слышишь, как ветер свищет меж деревьев? — сказал другой. — Что ни шаг, то новое впечатление. Знаешь ли ты, по крайней мере, дорогу настолько, чтобы нам не бродить целую ночь и не стучаться в рыбачьи двери, которые нам, пожалуй, откажутся отворить? Мне нужно взять тебя за полу, а то я ни зги не вижу!..
В эту минуту он упал и растянулся на земле, но вскоре под общий смех снова был поставлен на ноги.
Так шли они более часа. Вдруг граф Фредерик остановился и уверил своих спутников, что они в темноте незаметно дошли до поворота на дорогу, ведущую в старый замок. Друзья прислушались — вдали как будто раздавался лай собак... Но нет, они ошиблись, это были лишь голоса какой-то запоздалой веселой компании. Опять прислушались — и вдруг душераздирающий крик поразил их.
— Что это такое? — спрашивали они друг друга.
— Это буря воет! — тут же возникло предположение.
Но через несколько минут повторился тот же самый крик.
— Нет, но что бы это значило? — удивлялись путники, обращаясь друг к другу.
Никто не мог придумать подходящего объяснения. Постояли еще с минуту и затем пустились далее.
Позднее мы узнаем, читатель, из чьей груди вырвался этот ужасный, душераздирающий стон!
Вдруг перед путешественниками мелькнул огонек.
— Теперь я уверен в дороге, — сказал граф Фредерик, — там, именно там находится наша усадьба.
В эту минуту огонек опять исчез, но путешественников это не смутило, они продвигались вперед все в том же направлении — к тому месту, где видели огонек.
— У меня сапоги до такой степени наполнились водой, — сказал один из них, — что я решительно не чувствую, как глубоко я проваливаюсь в грязь; только что-то ногам становится чересчур холодно. Уж не угодили ли мы, чего доброго, в какую-нибудь трясину?
— Да, это действительно трясина, но зато это кратчайший путь: здесь даже видны следы тех, кто тоже пользуется этой тропой. Теперь мы перейдем через сухой ров. А вот наконец и дом.
Они действительно стояли возле самого дома. Если бы не огонь, показавшийся в одном из окон противоположного флигеля, то легко могло случиться, что наши странники наткнулись бы прямо на стену. Вся компания разразилась радостным «ура!», на что дворовые собаки отвечали дружным лаем.
Между тем во дворе не было видно ни души. Буря ревела, дождь немилосердно хлестал прямо в лица. Путники постучались в окно. Выглянула какая-то фигура, за ней другая — не говоря ни слова и не делая даже попыток открыть окно. Молодые люди начали нетерпеливо шуметь. Граф Фредерик кричал и приказывал отворить.
— Подайте огня, эй, вы, олухи! — выходил он из себя. — Это я, граф Фредерик! Отворите же, в эту ужасную пору!
— Иисусе Христе! — раздалось в доме, и затем поднялась суматоха.
Свечку унесли — странники остались опять в непроглядной тьме. Лай собак усилился. Наконец застучал замок в воротах, появился фонарь. Навстречу гостям вышли работник и какая-то женщина, они встречали гостей с громкими восклицаниями:
— Господин граф Фредерик! В такую пору!
— Мы едем из Копенгагена, — сказал граф Фредерик. — Добрались сюда по морю в открытой барке и по случаю бури причалили к берегу. Приготовьте-ка нам комнату, что возле башни; она, кажется, единственная, где можно кое-как переночевать.
— Здесь все страшно разрушено, — отвечал слуга. — Комната наверху действительно самая лучшая. Выбитые окна мы как-нибудь заткнем.
— Милые друзья! — сказал граф Фредерик. — Добро пожаловать в мои собственные владения! Я надеюсь, что через год вы найдете их в более приличном виде, и тогда мы спрыснем шампанским мое новоселье! Идите осторожнее, здесь каждая доска и камень шатаются. Эй, принесите-ка сюда чего-нибудь горячего! Что у вас есть? Пиво и яйца — вероятно, этим вы богаты; о роме и лимонах и спрашивать нечего!
— Разумеется, у нас есть пиво и сколько угодно яиц! Найдется также и ром с лимонами! — утвердительно кивнула служанка, высовывая красное ухмыляющееся лицо из-за фартука, которым наскоро прикрыла от дождя голову.
Общество двинулось вперед, спотыкаясь беспрестанно то о бревно, то о камень. Слуга с фонарем в руках повел их по пригорку, поросшему крапивой, поправляя по дороге кое-какие доски, которые от этого не делались более надежными.
— Это уже второй вал, через который мы проходим, — сказал Фредерик. — Здесь в былые времена стоял замок, окруженный рвами и валами. Лет пятьдесят тому назад замок был совершенно разрушен, исключая башни, а на его месте воздвигли какое-то неуклюжее казарменное здание, которое в свою очередь развалилось при покойном генерале Маке. Отец мой скупил весь этот хлам. Впрочем, поля здешние плодородны, леса великолепны, и местоположение очаровательно. Весной эти развалины будут счищены, и здесь будет построена новая усадьба.
Они стояли во внутреннем дворе, закрытом с трех сторон двухэтажным зданием. Роскошная липа широко раскинула свои мощные ветви. Даже само здание при скудном освещении казалось красивым.
— Здесь великолепно! — воскликнул один из прибывших. — Какая прекрасная дверь ведет в дом.
— Да, но только без лестницы! — заметил граф Фредерик и, сказав это, развернул слугу, державшего фонарь.
Теперь только увидели они, что каменная лестница совершенно разобрана. Заржавленная дверная рама прислонена была только к притолоке. Присмотревшись, нетрудно было заметить, что она держалась на одной петле.
— Подними вверх фонарь, чтобы можно было видеть, что у нас под ногами! — сказал Фредерик.
При свете стало видно, что во всем здании нет ни одной целой оконной рамы, многие подоконники выбились из свай, и сами стены имеют большие бреши, как будто весь корпус только что пережил землетрясение.
Через небольшую дверь проникли они в узкий коридор, загроможденный щебнем, камнями и кусками развалившейся кирпичной стены, затем очутились в комнате, где растрепанные обои буквально колыхались от ветра. Они прошли мимо большой печи. Так как нижняя ее часть была разрушена, то верхнюю подперли толстыми бревнами. Ветер жалобно завывал в этой юдоли погрома и запустения. Отворив следующую дверь, общество прошло через целый ряд комнат, в которых половицы были большей частью вырваны. Какая-то стародавняя мебель, садовые инструменты и остатки грубо высеченных каменных фигур валялись в углу.
Наконец добрались до угловой комнаты, носившей сравнительно меньше следов запустения. Стены были покрыты старыми, выцветшими портретами из рыцарских времен. Здесь были почтенные дамы с собачками или с огромными букетами в руках, рыцари с огромными мечами и охотничьими собаками, встречались также и мужи в духовных одеяниях с молитвенниками и латинскими девизами. Посреди комнаты стояло открытое старое фортепиано.
— И даже инструмент в придачу! — воскликнул один из гостей и взял при этом громкий аккорд.
В комнате раздался сухой, безжизненный стук старых деревянных клавиш и ворчливое дребезжанье трех заржавленных струн. Артист отскочил в сторону с комическим испугом. Свечку из фонаря переставили в старую бутылку, которая, к счастью, обнаружилась здесь.
— Побольше свечей, Кристен! — приказывал граф Фредерик. — А потом принеси нам что-нибудь из твоей одежи, только смотри, чтобы все было чисто. Ты видишь, мы пропитались, как губки. Сколько ни найдешь тряпок, попон, все тащи сюда, да захвати добрую охапку соломы. И главное — поспешай! Пусть служанка зарежет несколько куриц и приготовит нам ужин. Но прежде всего — пуншу, чтобы отогреть наши окоченелые члены. Бегом, Кристен, слышишь?
И Кристен помчался бегом. Минуту спустя он явился со всем своим праздничным гардеробом, захватив, между прочим, большую шубу старого графа, отца Фредерика. Промокшее платье было, наконец, сброшено. Затем открыли ранец и вынули все его содержимое. Среди прочего белья оказалась пара панталон для плавания.
— Вот настоящее благословение небес! — воскликнул наш бледный Герман, к которому на суше возвратилась его обычная веселость. — А у нас таки в панталонах большой недостаток! Хотя этот экземпляр несколько короток, тем не менее его можно принять с благодарностью, тем более что я привык к таким. Я беру их и большую шубу. Коротенькие панталонцы и медвежья шкура — преживописнейший костюм!
— Милостивые государыни, — обратился он к портретам с учтивым поклоном, — простите великодушно, что я осмелюсь в вашем присутствии совершать свой туалет! Парадное платье должно принадлежать духовному лицу, — сказал он, вынимая из своего ранца свое единственное и лучшее платье. — Наш добрый, почтенный ментор должен иметь самый приличный вид.
Эти слова относились к единственному среди них простолюдину, голштинцу Морицу Ноннензену. Он был наставником трех юношей, которых готовил к экзамену по филологии и философии. Экзамен только что был окончен. Инициатор этой сумасбродной прогулки, граф Фредерик, был с малолетства приучен разъезжать по морю на собственной барке, еще мальчиком отправлялся в море с рыболовами, принимал участие во всех их приключениях, а на каникулах уже два раза совершал переезд из Копенгагена в отеческий дом в барке Оле Ганзена. Теперь он в третий раз предпринял подобное путешествие. Ментор и два товарища-однолетка, барон Гольгер и барон Герман, охотно присоединились к нему. Но, к сожалению, результат не мог считаться очень счастливым...
Наконец, вся честная компания сидела под крышей, в сухой комнате. Было зажжено пять свечей, разумеется, сальных, очень тоненьких, вставленных в разнокалиберные подсвечники. В башне приготовлена была роскошная постель из соломы и попон. Чаша с пуншем дымилась, и после первого стакана юноши еще больше повеселели. А буря продолжала злиться, стараясь расшатать ветхие стены, дождь бил в заколоченные окна и тяжело шлепал по каменным панелям.
— Герман, — сказал граф Фредерик, — что, если бы вдруг отворилась дверь и в комнату вошла твоя бабушка и увидала бы тебя здесь, среди нас, тогда как ты не смеешь показаться во Фьюнен?
— Я не могу понять этой женщины... — сказал ментор.
— Да, ее трудно понять, — прервал его Герман. — Порой я готов сказать, что у нее много странностей, порой же не могу не признать за ней истинного благородства и доброты. Почти во всем, что бы она ни делала, проглядывает чувство. Бедные ее благословляют, но с нами, своими ближайшими родственниками, она обращается несколько жестоко. Так, например, меня она с самого моего рождения терпеть не могла.
— Да, когда ты про нее рассказываешь, — сказал Фредерик, — кажется, что она загадочна и благородна. Но что она, в сущности, все-таки сумасшедшая — об этом и говорить нечего. Извини, пожалуйста, я очень хорошо помню, что она все-таки твоя бабушка. В Италии, например, она влюбилась в картину Гвидо Рени, где Беатриче Ченчи идет к месту своей казни, — вследствие этого баронесса создала для себя целый гардероб платьев со страшными названиями: эшафотный дорожный плащ, эшафотные утренние юбки, эшафотные атласные бальные платья. В прошлом году она явилась в подобном платье на один из первых здешних балов.
— Да, но пока вы смеетесь над ее одеждой, — сказал Герман, — она сидит со своими служанками и шьет платья для бедных.
— Что касается меня, — сказал барон Гольгер, — я не нахожу ее сумасшедшей. Очень часто она бывает остроумна. От нее приходится выслушивать кое-какие горькие истины — это правда. Недавно пригласила она к себе целое общество гастрономов, между которыми находились и духовные лица. Она приглашала их на «благоразумную трапезу» — и что бы вы думали? Их угостили кашицей с молоком, под аккомпанемент длинного рассуждения о вреде пресыщения для человеческого желудка.
— Однако, что ни говорите, она все-таки отличная женщина! — сказал ментор.
— Я не видел моей бабушки ровно десять лет, — сказал Герман, — и, пожалуй, пройдут и еще десять, прежде чем ей вздумается пожелать увидеться со мной. Разумеется, если ей доведется так долго прожить.
— Проживет! — воскликнул Гольгер. — Оригинальные люди не смеют вымирать; они оказывают обществу ту же услугу, что появление мундиров в театре.
Он поднял свой стакан и выпил за здоровье оригиналов. Но когда громкое «ура!» огласило комнату, к нему откуда-то присоединился странный, умирающий вздох. Все невольно обернулись, но никто не сказал ни слова, потому что все были уверены, что это был порыв сильного ветра.
Пока молодежь веселится, заглянем к оригинальной бабушке, о которой только что упомянули.
| К оглавлению | Следующая страница |