Хорошо было за городом! Стояло лето, золотилась рожь, зеленел овес, сено было сметано в стога на зеленых лугах, где расхаживал на своих длинных красных ногах аист и болтал по-египетски — этому языку его научила мать. Вокруг полей и лугов тянулись густые леса, в которых скрывались глубокие озера. Да, хорошо было за городом! Солнце светило прямо на старую усадьбу, окруженную глубокими рвами с водой. От ее стен до самой воды рос громадный щавель, такой высокий, что маленькие ребятишки могли стоять во весь рост под самыми большими листами. В зарослях щавеля было глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка, высиживала утят. Ей это уже порядком надоело, потому что сидела она давно, а в гости редко кто приходил: другие утки предпочитали плавать во рвах, а не сидеть под лопухами и болтать с ней. Наконец яйца затрещали, одно за другим.
— Пи! Пи! — послышалось из них, яичные желтки ожили и высунули головки из скорлупы.
— Живо, живо! — сказала утка, и утята заторопились изо всех сил. Выбравшись, они начали озираться вокруг под зеленым щавелем, и мать им не мешала, потому что зеленый цвет полезен для глаз.
— Как велик мир! — запищали утята; и действительно, здесь им было куда просторнее, чем в скорлупе.
— А вы думаете, это весь мир? — спросила мать. — Нет, он простирается далеко за пределы сада, доходит до земель священника! Но там я никогда не бывала! Ну, кажется, вы все тут! — И она встала. — Нет, не все! Нет, не все! Осталось еще самое большое яйцо! Сколько же это будет продолжаться! Мне уже надоело!
И она снова уселась.
— Ну, как дела? — спросила старая утка, которая пришла ее навестить.
— Да вот с одним яйцом что-то ужасно долго получается! Никак не треснет! Но посмотри на остальных! Красивее утят я не видела! И все похожи на отца, а он, негодник, ни разу не навестил меня.
— Дай-ка мне взглянуть на это яйцо! — сказала старая утка. — А вдруг оно индюшачье! Меня тоже однажды обманули. Ох, и намучилась я тогда с этими птенцами! Они ведь боятся воды, должна тебе сказать! Я не могла заставить их войти туда! Я и крякала, и толкала их, все бесполезно! Дайка взглянуть на яйцо! Ну, так и есть! Индюшачье! Оставь его, иди лучше да поучи других детей плавать!
— Нет, посижу еще! — ответила утка. — Столько вытерпела, можно и еще чуток посидеть!
— Сиди на здоровье! — сказала старая утка и ушла.
Наконец затрещало и самое большое яйцо.
— Пип, пип! — запищал птенец, вываливаясь из скорлупы, — большой, гадкий птенец.
— Какой огромный утенок! — сказала утка, глядя на него. — Совершенно не похож на остальных! Неужто и впрямь индюшонок? Но это мы скоро узнаем! Он у меня в воду полезет, даже если мне придется его столкнуть!
На следующий день погода стояла отличная, зеленый щавель был залит солнцем. Утка со всем семейством отправилась ко рву. Плюх! — и утка бултыхнулась в воду.
— Живо, живо! — позвала она, и утята, один за другим, тоже бултыхнулись в ров. Вода накрыла их с головой, но они тут же вынырнули и поплыли, и как замечательно поплыли! Лапки работали вовсю, гадкий серый утенок не отставал.
— Нет, это не индюшонок! — сказала утка-мать. — Глядите, как красиво работает лапками, как прямо держится! Это мой собственный сын! В сущности, он весьма пригожий, если приглядеться повнимательнее! Живо, живо, за мной! Я введу вас в общество, представлю на птичьем дворе! Только держитесь поближе ко мне, чтобы на вас никто не наступил, и берегитесь кошки!
И вот они добрались до птичьего двора. Ну и шум тут стоял! Два семейства дрались из-за головки угря, которая досталась кошке.
— Да, вот так бывает на этом свете! — сказала утка-мать и облизнулась — ей тоже хотелось угриной головки. — Шевелите лапками! Поскорее поклонитесь вот той старой утке! Она здесь самая знатная! Испанских кровей! Поэтому такая жирная! Видите, у нее на ноге красный лоскут? Необыкновенно красиво! Это высший знак отличия, какого только может удостоиться утка! Так делается, чтобы она не потерялась и чтобы ее узнавали и люди, и животные! Ну, поторопитесь! И не держите лапки вместе! Хорошо воспитанный утенок держит лапки врозь, как папа с мамой! Ну, поклонитесь и крякните!
Так они и сделали, но другие утки вокруг посмотрели на них и закричали:
— Нет, еще один выводок! Как будто нас тут мало! Фу, какой вид у одного из них! Его мы не потерпим!
И одна утка тотчас же подлетела к нему и клюнула в шею.
— Оставьте его в покое! — сказала утка-мать. — Он ведь никому ничего не сделал!
— Да, но он такой большой и странный! — ответила забияка. — Его надо проучить!
— Прелестные у тебя детки! — сказала старая утка с красным лоскутом на ноге. — Все красивые, кроме одного! С ним у тебя не получилось. Хорошо бы его переделать!
— Невозможно, Ваша милость! — ответила утка-мать. — Пусть он некрасив, но у него доброе сердце, и плавает он прекрасно, не хуже других, а может, осмелюсь сказать, и чуть получше! Думаю, он вырастет красавцем или со временем станет поменьше! Он залежался в яйце, поэтому не совсем удался! — И утка ущипнула его за шею и пригладила перья. — Кроме того, он селезень, а для них красота не так важна! Я уверена, что ему хватит сил пробить себе дорогу!
— Остальные утята очень милы! — сказала старая утка. — Ну, чувствуйте себя как дома, а если найдете головку угря, то можете принести ее мне.
И они почувствовали себя как дома.
Только бедного утенка, который вылупился позже всех и был таким безобразным, клевали, пихали и осыпали насмешками и утки, и куры.
— Он слишком большой! — говорили все.
А индюк, родившийся со шпорами и потому воображавший себя императором, надулся, словно паруса на корабле, подбежал к утенку и залопотал, а гребешок у него при этом налился кровью. Бедный утенок просто не знал, что ему делать, он был в отчаянии от своего уродства, от того, что над ним издевается весь птичий двор.
Так прошел первый день, а дальше пошло еще хуже. Бедного утенка гнали отовсюду, даже его братья и сестры злились на него и говорили: «Хоть бы кошка утащила тебя, урода!» А мать прибавляла: «Шел бы ты куда подальше!»
Утки клевали его, куры щипали, и служанка, дававшая птицам корм, пинала ногой.
И тогда утенок перебежал двор и перелетел через изгородь. Птички испуганно вспорхнули из кустов. «Это потому, что я такой гадкий», — подумал утенок и закрыл глаза, но все же побежал дальше, пока не прибежал к большому болоту, где жили дикие утки. Здесь он и провел ночь, измотанный и печальный.
Утром дикие утки взлетели в небо и увидели нового товарища.
— Ты кто такой? — спросили они, а утенок, вертясь во все стороны, здоровался с ними, как умел.
— Ты поразительно безобразен! — сказали дикие утки. — Но нам до этого дела нет, лишь бы ты не вздумал жениться и войти в нашу семью!
Бедняга! Воистину он не думал о женитьбе, только бы ему разрешили полежать в камышах и попить болотной водички.
Два дня провел он там, а потом появились два диких гуся, вернее, гусака; они недавно вылупились из яиц и страшно этим гордились.
— Слушай, парень! — сказали они. — Ты такой гадкий, что нам это даже нравится! Хочешь составить нам компанию и стать перелетной птицей? Здесь рядом есть другое болото, там живут несколько прелестных диких гусей, все гусыни. Они умеют говорить: «Га-га-га!» Ты, как бы уродлив ты ни был, пожалуй, найдешь свое счастье!
«Пиф, паф!» — прогремело в ту же минуту над болотом, и оба гусака замертво свалились в камыши, а вода окрасилась кровью. «Пиф, паф!» — прогремело вновь, и из камышей взметнулись в небо стаи диких гусей. И вновь зазвучали выстрелы. Это была большая охота. Охотники окружили болото, некоторые сидели в нависших над камышами ветвях деревьев. Голубой дым, как облака, пробирался сквозь гущу ветвей и стлался над водой. По болоту забегали охотничьи собаки — шлеп, шлеп! Камыш раскачивался во все стороны. Бедный утенок от ужаса хотел было спрятать голову под крыло, как вдруг перед ним оказалась огромная собака с длинным высунутым языком и сверкающими злыми глазами. Она приблизила пасть к утенку, оскалила острые зубы, и — шлеп! — побежала дальше, не тронув его.
— Слава тебе, Господи! — перевел дух утенок. — Я такой гадкий, что даже собаке противно меня трогать!
И он затаился в камышах, а вокруг свистели дробинки и грохотали выстрелы.
К середине дня все стихло, но бедный птенец никак не решался высунуться; он подождал еще несколько часов, потом огляделся и побежал, напрягая все силы, прочь от болота, он бежал по полям и лугам, борясь с сильным встречным ветром.
К вечеру он добрался до бедной избушки, такой ветхой, что она сама не знала, на какой бок ей упасть, потому и стояла. Ветер, крепчавший с каждой минутой, норовил оторвать утенка от земли, и ему приходилось упираться хвостом. И тут он заметил, что дверь соскочила с одной петли и висит так криво, что через образовавшуюся щель можно было проскользнуть в избушку. Что утенок и сделал.
Там жила старушка с котом и курицей. Кот, которого она называла Сынком, умел выгибать спину и мурлыкать, а еще от него летели искры, когда его гладили против шерсти. У курицы были совсем коротенькие ножки, поэтому ее прозвали Коротконожкой. Она исправно несла яйца, и старушка любила ее, как собственную дочку.
Утром незнакомца, конечно, заметили; кот замурлыкал, а курица заклохтала.
— Что такое? — сказала старушка, оглядываясь. Но она плохо видела и приняла утенка за жирную заплутавшую утку. — Вот это улов! — воскликнула она. — Теперь у меня будут и утиные яйца, если только это не селезень! Но это мы проверим!
И утенка оставили на три недели — проверять, но яйца так и не появлялись. Кот был в доме хозяином, а курица — хозяйкой, и оба говорили «Мы и остальной мир!», потому что считали себя половиной мира, причем лучшей. Утенку казалось, что на этот счет может существовать и другое мнение, но курица этого не потерпела.
— Ты умеешь нести яйца? — спросила она.
— Нет!
— Ну, тогда захлопни рот!
А кот спросил:
— Ты умеешь выгибать спину, мурлыкать и испускать искры?
— Нет!
— Так и не суйся со своим мнением, когда умные люди говорят!
Утенок сидел в углу в самом дурном расположении духа. Но тут вспомнились ему свежий воздух и солнце, и ему вдруг страшно захотелось поплавать. Наконец он не выдержал и рассказал об этом курице.
— Что это с тобой? — поинтересовалась она. — Тебе от безделья всякая дурь в голову лезет! Неси яйца или мурлычь, дурь и пройдет.
— Но плавать так прекрасно! — ответил утенок. — Такое наслаждение нырять вглубь с головой!
— Да уж, огромное наслаждение! — сказала курица. — Ты просто с ума сошел! Спроси кота, он умнее всех, кого я знаю, любит ли он плавать или нырять! Про себя и не говорю. Спроси нашу старую госпожу, умнее ее на свете никого нет! Как думаешь, ей хочется плавать и нырять с головой?
— Вы меня не понимаете! — сказал утенок.
— Если мы тебя не понимаем, то кто поймет? Тебе ведь никогда не стать умнее кота и старушки, не говоря уж обо мне! Не дури, малыш! И поблагодари Создателя за все, что для тебя сделали. Разве тебя не пустили в теплый дом, в общество, у которого ты можешь чему-нибудь научиться? Но ты — пустомеля, и общаться с тобой удовольствия не доставляет! Поверь мне! Я хочу тебе добра, я говорю тебе неприятные вещи, но только так и познаются истинные друзья! Постарайся теперь начать нести яйца или научись мурлыкать и испускать искры!
— По-моему, мне лучше уйти отсюда на все четыре стороны! — сказал утенок.
— И пожалуйста! — отозвалась курица.
И утенок ушел; он плавал, нырял, но из живности никто не хотел иметь с ним дела из-за того, что он был такой гадкий.
Наступила осень, листья на деревьях пожелтели и побурели; ветер подхватывал их и кружил в танце, с неба повеяло холодом. Тучи набухли градом и снегом, а на изгороди сидел ворон и каркал от стужи. От одной мысли об этом замерзнуть можно. Бедному утенку приходилось несладко.
Как-то вечером при чудном свете заходящего солнца из кустов поднялась стая прекрасных больших птиц — утенок никогда не видел таких красавцев: ослепительно белых, с длинными гибкими шеями. То были лебеди. Испустив какой-то странный крик, они расправили свои великолепные длинные крылья и полетели из холодных просторов в теплые края, к открытому морю! Они поднялись высоко-высоко, а у маленького гадкого утенка стало удивительно хорошо на душе. Он волчком завертелся на воде, вытянул шею вслед за ними и испустил такой громкий и странный крик, что и сам испугался. О, он не мог забыть этих прекрасных, счастливых птиц и, как только перестал их видеть, нырнул в глубину, а когда вынырнул, сделался точно сам не свой. Утенок не знал, как зовут этих птиц, не знал, куда они полетели, но он полюбил их так, как еще никого не любил. Он не завидовал им, ему и в голову не приходило пожелать себе подобной красоты; он был бы рад, если бы хоть утки не отталкивали его от себя. Бедный гадкий утенок!
Зима выдалась суровой. Утенку приходилось плавать без устали, чтобы не дать замерзнуть воде совсем. Но с каждой ночью полынья, в которой он плавал, становилась все меньше и меньше. От стужи трещала ледяная корка. Утенок изо всех сил работал лапками, чтобы не дать полынье закрыться, но в конце концов изнемог, затих и вмерз в лед.
Рано утром мимо проходил крестьянин, увидел птицу, разбил своим деревянным башмаком лед и отнес ее домой, к жене. Утенка отогрели.
Ребятишки вздумали поиграть с ним, а он вообразил, что они собираются сделать что-то нехорошее, и от страха метнулся прямо в подойник с молоком, так что молоко расплескалось по всей комнате. Хозяйка вскрикнула и всплеснула руками, а утенок влетел в кадку с маслом, а оттуда — в бочонок с мукой. На кого же он был похож, когда выбрался оттуда! Хозяйка вопила и гонялась за ним с угольными щипцами, дети с хохотом и визгом носились, сшибая друг друга с ног. Хорошо, дверь была открыта — утенок выбежал, кинулся в кусты, на свежевыпавший снег и долго лежал там, словно в забытьи.
Но слишком печально описывать все злоключения и беды утенка, которые ему пришлось испытать той суровой зимой. Когда солнце начало пригревать, он вновь лежал на болоте, в камышах. Запели жаворонки, пришла чудесная весенняя пора.
Утенок взмахнул крыльями, которые теперь стали намного сильнее и шумели громче, чем прежде. И не успел он опомниться, как оказался в обширном саду. Там цвели яблони, там благоухала сирень, склоняя свои длинные зеленые ветви к извилистым рвам! Ах, как тут было хорошо, как пахло весной! Вдруг из зарослей выплыли три прекрасных белых лебедя. Взъерошив перья, они легко скользили по воде. Утенок узнал чудесных птиц, и его охватила какая-то удивительная грусть.
«Я полечу к ним, к этим королевским птицам! Они заклюют меня до смерти за то, что я, такой гадкий, посмел приблизиться к ним! Ну и пусть! Лучше умереть от их клювов, чем сносить щипки уток и клевки кур, пинки птичницы и страдать зимой!»
И он слетел на воду и поплыл навстречу красавцам лебедям, которые, завидя его, тоже устремились к нему.
— Убейте меня, — сказал бедный утенок, опуская голову в ожидании смерти, но что же он увидел в прозрачной воде? Он увидел свое собственное отражение: он уже не был неуклюжим темно-серым птенцом, гадким и безобразным, он стал лебедем!
Не страшно появиться на свет на птичьем дворе, если вылупился из лебединого яйца!
Он был рад, что перенес столько горя и страданий, — теперь он мог лучше оценить свое счастье и всю окружавшую его красоту. А большие лебеди плавали вокруг него и гладили его клювами.
В сад прибежали ребятишки, которые стали бросать в воду хлебные крошки и зерна, и самый маленький закричал:
— Новый!
И все остальные дети восторженно подхватили:
— Да, новый! — и захлопали в ладоши, приплясывая от радости; потом побежали за отцом и матерью и снова принялись бросать в воду хлеб и печенье.
И все сказали:
— Новый — красивее всех! Такой юный, такой прекрасный!
И старые лебеди склонили перед ним головы.
А он смутился и спрятал голову под крыло, сам не зная зачем. Он был счастлив, но совсем не возгордился, ибо в добром сердце гордыня не живет! Он вспомнил то время, когда его отовсюду гнали, когда над ним издевались. А теперь все говорят, что он прекраснейший среди самых прекрасных птиц! Сирень склоняла к нему свои ветви, и солнце освещало его теплыми лучами. И тогда крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась, и из груди вырвался ликующий крик:
— Я и не мечтал о таком счастье, когда был гадким утенком!
Примечания
«Гадкий утенок» (Den grimme Ælling) — впервые опубликована в 1844 г. (См. примеч. к сказке «Ангел».) В судьбе Гадкого утенка в аллегорической форме воплощена история жизни самого Андерсена.