Я хочу кое-чего добиться! — сказал старший из пяти братьев. — Я хочу приносить пользу; пусть положение мое будет самое скромное, главное, чтоб от моей работы был прок. Я буду выделывать кирпичи, без них не обойтись! Стало быть, я уже кое-чего добьюсь!
— Но это же слишком мало! — сказал второй брат. — Все равно что ничего; такая работа — подсобная, ее может выполнять и машина. Нет, тогда уж лучше стать каменщиком, это уже что-то. Пойду-ка я в каменщики! У меня будет звание! А значит, я вступлю в цех, стану горожанином, у меня будут свое знамя и свой кабачок; а коли все пойдет на лад, я смогу держать подмастерьев и буду зваться мастером и хозяином, а жена моя — хозяйкою; это немало!
— Это ровно ничего! — сказал третий. — Звание это — самое низкое, в городе же столько сословий и классов, куда до них мастеру! Ты можешь быть честным малым, но если ты всего только мастер, ты, что называется, «из простых»! Нет, я придумал кое-что получше! Я стану зодчим, вступлю на стезю художественную и умственную, поднимусь на одну ступень с вышестоящими в царстве духа; само собой, начать мне придется снизу, да почему бы и не сказать об этом как есть: мне придется начать подручным у плотника, носить фуражку, хотя я привык к цилиндру, быть на побегушках у простых подмастерьев, бегать для них за пивом и водкою, а они будут мне тыкать, удовольствие небольшое! Но я буду воображать, что все это маскарад, что я — ряженый! А завтра — я хочу сказать, когда я сделаюсь подмастерьем, я пойду своею дорогой, и до других мне не будет дела! Я поступлю в Академию, выучусь рисовать и чертить, получу звание архитектора — это уже кое-что! Это уже много! Я стану «высокоблагородием», у меня будет титул — предлинный! Я буду строить и строить, как мои предшественники! Вот это занятие солидное! Это уже нечто!
— Твое нечто мне не по вкусу! — сказал четвертый. — Я не желаю быть последователем и подражателем, хочу быть гением, хочу быть всех вас способнее! Я создам новый стиль, я придумаю здание, которое бы удовлетворяло местному климату и материалу, национальному характеру и духу времени, и прибавлю еще один этаж в честь самого себя!
— А если климат и материал никуда не годятся? — сказал пятый. — Тогда дело дрянь, ведь это же будет иметь последствия! А национальный характер легко выпятить настолько, что это будет уже аффектацией, ну а желание идти в ногу со временем может толкнуть тебя на сумасбродства, как оно нередко случается с молодежью. Погляжу я, большого толку из вас не выйдет, как бы вы себя в этом ни уверяли! Воля ваша, а я на вас походить не желаю, я буду наблюдать за вами со стороны и судить о ваших делах. Во всем непременно есть какой-нибудь да изъян, вот их-то я и буду выискивать и подчеркивать, это и впрямь кое-что!
Так он и поступил, и люди говорили про пятого брата: «В нем решительно что-то есть! У него светлая голова! Вот разве что он ничего не делает!» Тем самым он уже кое-чего добился.
Это, знаете ли, всего-навсего историйка, но она будет повторяться, пока стоит мир.
Ну а пятеро братьев, что с ними сталось дальше? Вышло из них что-нибудь путное? Неужто это все? А вот послушайте, это целая сказка!
Старший брат, тот, что выделывал кирпичи, обнаружил, что с каждого готового кирпича в руки ему катится скиллинг, пускай и медный, ну а множество медных скиллингов, сложенных в стопку, превращаются в сверкающий талер, и куда им ни постучись, к булочнику ли, мяснику, портному, да к кому угодно, — дверь тотчас распахивается, и ты получаешь, что нужно; вот что приносили кирпичи; некоторые, правда, разваливались на куски или переламывались пополам, но им тоже нашлось применение.
Матушке Маргрете, бедной-пребедной женщине, до того хотелось поставить себе на дамбе, у моря, глинобитный домик; она-то и получила весь битый кирпич, да еще несколько целых кирпичин в придачу, ибо сердце у старшего брата было доброе, пускай он и не пошел дальше выделки кирпичей. Бедная женщина сама сложила себе домишко; вышел он тесноватым, единственное окошко сидело криво, дверь была чересчур низка, а соломенная крыша могла быть положена куда лучше, зато теперь ей было где приютиться, вдобавок отсюда открывался широкий вид на море, которое, бушуя, обрушивалось на дамбу; домишко обдавало солеными брызгами, но он держался, и пережил того, кто дал на него кирпич.
Второй брат, тот умел выкладывать стены как следует, на то он был и обучен. Выдержав испытание на звание подмастерья, он затянул свою котомку и запел песенку подмастерьев:
Пока я молод, побродить
По свету мне охота.
Всегда сумеет прокормить
Меня моя работа.
Когда ж домой я ворочусь,
Невесту успокою
И запросто обзаведусь
Своею мастерскою!
Так он и поступил. Воротился домой, и стал мастером, и давай ставить в центре города один дом за другим, и выстроил целую улицу, да такую, что залюбуешься; улица украсила лицо города; а все эти дома построили ему домик, который стал его собственным. Как так — построили? А вы спросите у них самих, только они не ответят, зато ответят люди и скажут: «Ясное дело, эта улица построила ему дом!» Вышел он маленький и с глиняным полом, но когда каменщик принялся отплясывать там со своей невестой, пол заблестел почище надраенного паркета, а из каждого кирпича в стене распустился цветок, это было ничем не хуже богатой обивки. Чудный домик и счастливая супружеская чета. У входа развевалось цеховое знамя, а подмастерья и ученики кричали: «Ура!» Это было нечто! Ну а потом он умер, это тоже было нечто!
Теперь очередь за третьим братом, который сперва был подручным плотника, носил фуражку и бегал на побегушках, но, выйдя из Академии, дослужился до архитектора и получил титул — предлинный и стал «высокоблагородием»! И если дома в помянутой улице построили домик его брату-каменщику, то названа она была в честь архитектора, и самый красивый дом там принадлежал ему, это вам не что-нибудь, и сам он был не кто-нибудь, а титулованное лицо, дети его звались благородными отпрысками, а жена, когда он умер, осталась благородной вдовою, это что-нибудь да значит! Имя его по-прежнему красовалось на углу улицы и было у всех на устах — да уж, это что-нибудь да значит!
Теперь настал черед гения, который намеревался придумать нечто новое, особенное да еще прибавить один этаж, но тот под ним подломился, и он упал вниз и свернул себе шею... Зато ему устроили чудесные похороны, с музыкой и цеховыми знаменами, цветистым некрологом в газете и цветами на уличной мостовой, и над гробом его было произнесено целых три речи, одна длиннее другой, вот это его порадовало бы, уж очень он любил, когда о нем говорили; а на могиле его поставили памятник, правда, одноэтажный, но ведь и это кое-что значит!
Итак, он умер, как и трое других его братьев, так что пятый, критик и резонер, пережил их всех, ну и правильно, ведь за ним осталось последнее слово, а ему было чрезвычайно важно, чтобы последнее слово оставалось за ним. «Как-никак у него светлая голова!» — говорили люди. Но вот пробил и его час, он скончался и очутился у райских врат. А туда всегда прибывают попарно! Вот и он стоял там вместе с другою душой, которой тоже хотелось в рай, и была это не кто иная, как Матушка Маргрета из домишки на дамбе.
— Надо полагать, мы оказались рядом для пущего контраста, я и эта жалкая душонка! — сказал резонер. — Интересно, кто она такая? Бабуся! Ты тоже сюда? — спросил он ее.
Старуха присела перед ним как умела, она решила, что это с ней говорит сам святой Петр.
— Я бедная, убогая сирота! Матушка Маргрета из халупки на дамбе!
— И что же ты совершила и сделала в земной жизни?
— Право слово, ничего я в земной жизни не совершила! Ничего такого, чтоб мне отворили! Ежели меня сюда впустят, это будет истинное благодеяние!
— А как ты покинула этот мир? — спросил он, чтобы хоть как-то скоротать время, ему было скучно стоять и ждать.
— Как покинула? А даже и не знаю! Только в последние годы я совсем стала хворая, ну и, когда вылезла из постели — и на мороз, то, видать, не выдержала. Зима-то нынче суровая, ну да теперь уж все это позади. На море дня два было тихо-претихо, зато стужа стояла лютая, да вы, ваше преподобие, и сами знаете; море, куда хватал глаз, замерзло; все городские высыпали на лед; они затеяли там беготню и танцы на скользкоступах — или как это у них там называется — с громкою музыкой и угощением; я лежала в моей жалкой каморке, оттуда мне все слыхать. И вот эдак под вечер — месяц взошел уже, он только еще народился — глянула я с постели в окно, на берег, и вижу: вдали, прямо там, где небо сходится с морем, показалось чудное белое облако; лежу я, гляжу на него да на черную точку в середке облака, а та все растет и растет, тут я и смекнула, что это значит; стара я и много повидала на своем веку, хотя этакую примету увидишь не часто. Я признала ее, и меня аж жуть взяла! Дважды за свою жизнь довелось мне видеть, как близится это облако, и я знала, надвигается ужасная буря с наводнением, и она застигнет этих несчастных на берегу, что сейчас выпивают, резвятся и радуются; там же весь город был, от мала до велика, кто же их упредит, ежели ни один из них не видит и не знает того, что вижу и знаю я. С перепугу я прямо ожила, ко мне возвернулись силы, впервые за много лет! Я встала с постели и добрела до окна — на большее-то меня не хватило; отворила его кое-как и вижу, люди бегают и прыгают по льду, вижу праздничные флаги, слышу, как мальчишки кричат «Ура!», а девушки с парнями распевают песни, там шло веселье, ну а белое облако с черной утробою поднималось все выше и выше; я закричала что было мочи, но меня никто не услышал, уж очень я была далеко. Вот-вот нагрянет буря, лед разломает, все провалятся и погибнут. Слышать они меня не слышали, спуститься к ним я была не в силах; как же мне залучить их на берег? Тут-то Господь и надоумил меня подпалить постель, лучше уж пускай дом сгорит, чем столько народу пропадет ни за что ни про что. Я зажгла свечу, а как увидала красное пламя... выбраться-то за порог я выбралась, да там и упала — смаялась; огонь — следом за мною, вырвался из двери, из окна да и перекинься на крышу; они как завидели это, помчались со всех ног ко мне, убогой, на помощь, думали, я сгорю в доме заживо; прибежали все до единого; это я слышала, а еще слышала, как в воздухе вдруг зашумело, а после как загрохочет, будто палят из пушек, вода поднялась и разломала лед; но они успели-таки добраться до дамбы, где надо мною летали искры; все они остались у меня целы и невредимы; а мне, видать, не вынести было стужи да страху, вот я и вознеслась сюда, к райским вратам; говорят, будто их отворяют даже таким бедолагам, как я! На земле я теперь осталась без крова, халупка-то на дамбе сгорела; дак ведь права войти сюда мне это не дает.
Тут райские врата распахнулись, и ангел провел старуху вовнутрь; входя, она обронила соломинку из своей подстилки, которую подожгла, чтобы спасти всех этих людей, — и соломинка эта превратилась в чистое золото, но при этом она стала вытягиваться, и виться, и сплетаться в чудеснейшие узоры.
— Смотри, что принесла бедная женщина! — сказал ангел. — А что принес ты? Да я и без того знаю, ничего ты не совершил, не сделал даже ни единого кирпича. Если бы ты только мог вернуться обратно и принести хотя бы один кирпич; наверняка он оказался бы никудышным, но если бы ты изготовил его с душою, это было бы уже кое-что; однако обратно ты вернуться не можешь, и помочь я тебе ничем не могу!
Тогда бедная душа, старуха из халупки на дамбе, принялась за него просить:
— Брат его сделал и отдал мне все кирпичи с обломками, из которых я сложила свою халупку, для меня, горемычной, это было превеликое счастье! Нельзя ли, чтоб все эти куски и обломки зачлись ему за один кирпич? Вот это будет по-божески! Он так нуждается, чтоб над ним смилостивились, а разве здесь не обитель милосердия?!
— Твой брат, которого ты ни во что не ставил, — промолвил ангел, — честное ремесло которого ты так презирал, вносит за тебя лепту в Царствие Небесное. Тебя отсюда не прогонят, тебе будет позволено стоять за вратами и обдумывать, как поправить земную жизнь, но войти ты сюда не войдешь, пока не совершишь чего-то на деле!
«Я бы все это изложил куда лучше!» — подумал резонер, однако же вслух ничего не высказал, а это, пожалуй, уже кое-что.
Примечания
«Кое-что» (Noget) — впервые опубликована в 1858 г. (См. примеч. к сказке «Суп из колбасной палочки».) «История «Коечто» основана на предании, которое я слышал на западном побережье в Шлезвиге, о старушке, поджегшей свой дом, чтобы спасти множество людей, находившихся на льду во время морского прилива». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 397.)