Какие чудесные розы! — воскликнул солнечный свет. — И ведь каждый бутон распустится и станет таким же красивым. Это мои дети! Я дал им жизнь своими поцелуями!
— Это мои дети! — возразила роса. — Я вспоила их своими слезами.
— Думаю, все-таки я — их мать! — заметил розовый куст. — А вы им только отцы и ваши отцовские дары принесли от собственных щедрот и по доброй воле.
— Мои чудесные дети-розы! — сказали все трое и пожелали каждому цветку самого большого счастья, однако ж самым счастливым мог стать лишь один из них, равно как и наименее счастливым тоже выпадет быть лишь одному, — но которому?
— Уж я разузнаю! — вскричал ветер. — Я летаю далеко, в самые узкие щелки забираюсь, мне все видно, что внутри, что снаружи.
Каждая расцветшая роза, каждый набухающий бутон слышали сказанное.
А в это время шла по саду печальная любящая мать, одетая в траур, и сорвала она одну из роз, полураскрытую, свежую, пышную, — видно, сочла ее самой красивой. Цветок она принесла в тихую, безмолвную комнату, где всего несколько дней назад весело резвилась и играла ее дочка, которая теперь, словно мраморное изваяние, спала вечным сном в черном гробу. Мать поцеловала умершую, потом поцеловала полураскрытую розу и положила девочке на грудь, словно от свежести цветка и материнского поцелуя сердце ее могло забиться вновь.
Казалось, роза распускается на глазах, каждый ее лепесток радостно трепетал, ведь она думала: «Мне выпало счастье ступить на стезю любви! Как человеческое дитя, я приемлю поцелуй матери, приемлю слова благословения и ухожу в неведомый край, грезя на груди усопшей! Поистине я — счастливейшая из всех сестер!»
Между тем в сад, где цвел розовый куст, пришла полольщица. Она тоже остановилась полюбоваться цветеньем, и взгляд ее привлекла самая большая, пышная, раскрывшаяся роза. Еще одна росинка, еще один жаркий день — и лепестки опадут. Вот женщина и решила, что цветок отдал свою дань красоте, пускай теперь принесет пользу. Она сорвала его и завернула в газету, чтобы отнести домой, к другим облетевшим розам. Из подсушенных лепестков получится душистая смесь, если добавить к ним синей мелкоты под названием лаванда и забальзамировать с солью. Тут надобно сказать, что бальзамируют только розы да королей.
— Я удостоилась величайшей чести! — сказала роза, когда полольщица сорвала ее. — Я самая счастливая! Меня забальзамируют.
Потом в сад пришли два молодых человека — художник и поэт, и каждый сорвал одну розу, особенно ему приглянувшуюся.
Художник изобразил цветущую розу на холсте, да с такой точностью, что ей казалось, она глядится в зеркало.
— Вот так, — сказал художник, — она будет жить долгие-долгие годы, за этот срок увянут и умрут многие миллионы живых роз!
— Мне посчастливилось больше всех! — воскликнула роза. — Я самая счастливая!
Поэт любовался своею розой и сочинил о ней стихи, целую мистерию о том, что вычитал в ее лепестках. Его «Книга любви» стала бессмертным творением.
— И я бессмертна в его стихах! — молвила роза. — Я — самая счастливая!
Однако ж среди цветочного великолепия была одна роза, которая как бы пряталась за другими; волею случая, может статься к счастью, у нее имелся изъян: она косо сидела на стебельке, и лепестки с одного боку оказались короче. Мало того, из самой серединки цветка торчал сморщенный зеленый листочек — такое с розами тоже бывает!
— Бедное дитя! — вздохнул ветер, целуя ее в щечку.
Это знак привета, подумала роза, знак почтения; она догадывалась, что не совсем такая, как другие сестры, а то, что в серединке у нее зеленый листочек, полагала отличием. Мотылек спорхнул на нее, поцеловал лепестки — влюбленный кавалер; она не стала его удерживать — пусть себе летит. Потом явился большущий кузнечик; правда, сел он на соседнюю розу и энергично потер ножку, у кузнечиков это первый признак влюбленности; но роза, на которой он сидел, ничего не поняла, не в пример той другой, с отличием, со сморщенным зеленым листочком, ведь смотрел-то кузнечик на нее, и глаза его говорили: «Так бы и съел тебя, от любви!» — а уж большей любви, думается, и быть не может: один растворяется в другом! Но розе вовсе не хотелось растворяться в этом прыгуне. Соловей так дивно пел звездной ночью.
— Он поет только для меня! — воскликнула роза с изъяном или с отличием. — Отчего суждено мне вот так во всем отличаться от других моих сестер? Отчего дарована мне эта исключительность, которая и делает меня самой счастливой?
Тут в саду появились двое господ, они курили сигары и рассуждали о розах и о табаке: розы якобы не терпят дыма, меняют цвет, зеленеют, надо бы это проверить. Взять одну из безупречных роз они не решились, сорвали ту, что с изъяном.
— Сызнова меня отличили! — воскликнула она. — Я невероятно счастливая! Самая счастливая из всех!
И она позеленела — от сознания собственной исключительности и от табачного дыма.
Одна из роз, еще почти бутон, может статься самая красивая на кусте, заняла почетное место в искусном букете садовника. Она попала к молодому хозяину усадьбы, который и распорядился составить букет, и вместе с ним поехала куда-то в карете, красуясь среди других цветов и прелестной зелени, и очутилась среди праздничного блеска: мужчины и женщины сидели в волшебном сиянии тысяч огней, звучала музыка — театр, море света. А когда под бурные овации на сцену выпорхнула прославленная молодая танцовщица, букеты один за другим цветочным дождем полетели к ее ногам. Упал на сцену и тот, где алмазом блистала прекрасная роза; на лету ее захлестнуло ощущение несказанного счастья, почета и блеска, и, коснувшись пола, она тоже начала танцевать, подпрыгнула, скользнула по доскам и в падении отломилась от стебля. В руки виновницы торжества она не попала, закатилась за кулисы, где ее поднял механик сцены и увидел, как она красива, как благоуханна, хоть и без стебля. Он положил розу в карман, а вечером, придя домой, поместил в рюмку с водой, там она и провела ночь. Рано утром ее поставили возле кресла бабушки, старенькой и немощной. Старушка радовалась, глядя на прекрасный цветок и вдыхая его аромат.
— Да, ты не попала на стол к богатой знатной барышне, очутилась у бедной старушки. Но здесь ты вроде как целый розовый куст. Ах, как ты хороша! — И бабушка с детской радостью любовалась цветком, наверно, вспоминая свою давно ушедшую юность.
— Окно было щелястое, и я легко проник внутрь, — сказал ветер, — увидал молодой блеск в глазах старой женщины и прекрасную головку розы в рюмке с водою. Она — самая счастливая из всех! Я знаю! И всем расскажу!
У каждой из роз, что расцвели в саду на кусте, была своя история. Каждая твердо верила, что именно она самая счастливая, а вера дарит блаженство. Однако последняя роза считала себя самой-самой счастливой.
— Я пережила их всех! Я последняя, единственная! Любимое дитя маменьки!
— А маменька им — это я! — воскликнул розовый куст.
— Нет, я! — возразил солнечный свет.
— И я тоже! — сказал ветер. — Каждый из нас внес свою долю, и каждый получил свою долю! — Ветер стряхнул розовые лепестки на живую изгородь, обсыпанную каплями росы, озаренную солнцем. — И я свою долю получил! Узнал истории всех роз и поведаю их миру! Так скажите же мне, кто из них самая счастливая! Скажите — я-то сказал достаточно!
Примечания
«Кто самая счастливая?» (Hvem var den Lykkeligste?) — впервые опубликована в 1868 г. в газете «Иллюстререт Тиденде».