На пароходе встретился мне один пожилой пассажир с таким довольным лицом, что коли это не притворство, то он не иначе как самый счастливый человек на свете. Да так оно и есть, он сам говорил, я собственными ушами слышал, а был он датчанин, мой соотечественник, директор передвижного театра. Труппа путешествовала вместе с ним, в большом сундуке, потому что директорствовал он в театре марионеток. Он от роду отличался жизнерадостностью, вдобавок некий кандидат, большой знаток всевозможной техники, подверг его жизнерадостность очистке, и означенный эксперимент сделал его совершенно счастливым. Я не сразу понял, о чем речь, и тогда он подробно рассказал мне всю историю. Послушайте и вы.
— Случилось это в Слагельсе, — начал он, — я давал представление на почтовом дворе, зал превосходный, публика тоже, сплошь неконфирмованная, за исключением нескольких старушек. Как вдруг является некто в черном, с виду похожий на студента, садится, хохочет в нужных местах, аплодирует в нужных местах — замечательный зритель! Я заинтересовался, кто же он такой, и услышал, что это кандидат из политехнического учебного заведения, посланный в провинцию просвещать народ. В восемь часов представление мое закончилось, ведь детишек рано укладывают спать, а с удобством для публики надобно считаться. Ровно в девять кандидат начал свои лекции и опыты, тут уж я стал ему публикой. И увидел и услышал много удивительного. Большая часть оказалась для меня, как говорится, китайской грамотой, но я невольно подумал: коли мы, люди, способны изобрести такое, то, поди, и продержаться можем подольше, чем до гробовой доски. Показывал он лишь малые чудеса, но все у него получалось превосходно и совершенно естественно. Во времена Моисея и пророков такой ученый кандидат непременно бы прослыл у себя на родине мудрецом, а в Средние века его бы сожгли на костре. Я всю ночь не спал, а когда следующим вечером давал спектакль и кандидат опять был на месте, я пришел в великолепное расположение духа. От одного актера я слыхал, что, играя любовников, он всегда выбирал какую-нибудь зрительницу и думал только о ней, а об остальной публике забывал; ученый кандидат стал для меня такой вот персоной, единственным зрителем, для которого я разыгрывал представление. По окончании спектакля устроили овации, марионеток несколько раз вызывали на сцену, меня же ученый кандидат пригласил к себе на бокальчик вина. Он рассуждал о моей комедии, я — о его науке, и, по-моему, мы оба одинаково получали удовольствие от того и от другого. Правда, больше говорил я, ведь в своих рассказах он и сам много чего объяснить не мог. К примеру, почему кусок железа, пройдя сквозь спираль, намагничивается? Что, значит, на него нисходит гений? Откуда сей гений берется? Вот и с людьми, думаю, происходит на этом свете нечто подобное: Господь бросает их в спираль времени, и на них нисходит гений, глядишь, а перед нами Наполеон, Лютер или еще кто вроде того. «Весь мир — сплошь чудеса, — сказал кандидат, — но мы так к ним привыкли, что называем их будничными вещами». Он рассуждал, разъяснял, и напоследок мне почудилось, будто он хорошенько проветрил мне мозги, поэтому я честно признался, что, будь я помоложе, непременно бы сей же час поступил в политехническое заведение и выучился видеть мир до тонкости, во всех деталях, хоть я вообще-то один из счастливейших людей на свете. «Один из счастливейших людей! — протянул он, словно смакуя эти слова, а потом спросил: — Вы вправду счастливы?» — «Да, — ответил я, — счастлив, и во всех городах, куда я приезжаю со своими актерами, меня ждет радушный прием. Впрочем, есть одно желание, этакий бесовский подвох, навязчивая мысль, которая нет-нет да и свербит в голове: заделаться директором настоящей актерской труппы, не кукольной, а живой». — «Вам, стало быть, хочется оживить своих марионеток, хочется, чтобы стали они настоящими актерами, — сказал он, — а сами вы были у них директором, тогда вы будете совершенно счастливы, да?» Он-то в это не верил, а вот я верил, так мы судили-рядили, но во мнениях не сходились, зато исправно чокались бокалами, благо вино было отменное. Хотя в него не иначе как подмешали колдовского зелья, в противном случае вся история сведется к тому, что я изрядно захмелел. Однако ж ничего подобного, я был, как говорится, ни в одном глазу. Комната вдруг словно наполнилась солнечным светом, которым лучилось лицо надидата, и мне невольно вспомнились вечно юные боги древности, странствовавшие по миру. Я так и сказал, кандидат засмеялся, а я еще и дерзнул поручиться, что он — переодетый бог или вроде того. Что ж, я не ошибся, сказал он, ведь мое заветное желание будет исполнено, марионетки оживут, и стану я директором живой актерской труппы. Мы выпили за это. Потом он сложил моих кукол в деревянный сундук, привязал его мне на спину и велел прыгнуть сквозь спираль. До сих пор слышу, как я плюхнулся, — лежал на полу, правда-правда, а вся компания высыпала из сундука. Гений низошел на них, марионетки сделались первостатейными артистами, а я — директором. Все было готово для представления; вся труппа желала говорить со мною, и публика тоже. Танцовщица объявила, что, если она не будет стоять на одной ножке, провал обеспечен, она тут главная и требует соответствующего обхождения. Кукла, игравшая императрицу, желала и за кулисами быть таковою, иначе, мол, она потеряет навык. Фигурант, который появлялся на сцене всего-навсего как посыльный с письмом, задавался не меньше первого любовника, ведь, по его словам, в художественном целом и малые, и большие одинаково важны. Герой потребовал, чтобы вся его роль состояла из одних только заключительных реплик, потому что их всегда встречают аплодисментами; примадонна желала играть лишь при красном освещении, ибо оно ей к лицу, а синий свет ее бледнит. Ну чисто мухи в банке, и я там же, директор как-никак. Дышать нечем, голова кругом идет, чувствовал я себя прескверно, хуже некуда. Да-с, нечего сказать, хороша компания, новая людская порода! Я бы предпочел отправить их назад в сундук, и директорства этого мне не надо. Когда же я напрямик сказал им, что, в сущности-то, все они — марионетки, труппа набросилась на меня с кулаками, отколотила до беспамятства. Очнулся я на кровати у себя в комнате. Как я туда попал от ученого кандидата, не знаю, но, может, ему это известно. Опрокинутый сундук валялся на полу, куклы разбросаны как попало, маленькие и большие, вся честная компания. Но я немедля вскочил с кровати и запихал их в сундук, кого вниз головой, кого вверх, захлопнул крышку и уселся на нее. Картинка, достойная кисти художника, прямо воочию ее вижу, а вы? «Тут вы теперь и останетесь, — сказал я, — никогда больше не пожелаю, чтобы вы обрели плоть и кровь!» На душе у меня было легко и весело, на всем свете не сыщешь человека счастливее; ученый кандидат очистил меня! Так я сидел в полном блаженстве на сундуке и в конце концов уснул, а наутро — по правде-то говоря, в полдень, спал я на удивление долго — проснулся тоже совершенно счастливый, потому что уразумел: заветное мое желание попросту глупость. Я спросил об ученом кандидате, но его не было, пропал, как греческие и римские боги. С тех пор я вполне счастлив. И директорствую счастливо: актеры мои не рассуждают, публика тоже, она веселится от души. Я волен стряпать свои пьесы как заблагорассудится. Из всех комедий выбираю наилучшие, и никто на это не серчает. В больших театрах этими пьесами ныне пренебрегают, но лет тридцать назад публика валом на них валила и плакала навзрыд — они-то и составляют репертуар моего театра, я показываю их ребятишкам, и ребятишки тоже плачут в три ручья, как некогда их отцы и матери. Ставлю «Иоганну Монфокон» и «Дювеке», но в сокращении, малыши не любят долгих разговоров про любовь — пускай будут несчастные, только побыстрее, вот как им нравится. Я всю Данию объездил вдоль и поперек, всех знаю, и меня все узнают; сейчас в Швецию нацелился, коли повезет мне там и подзаработаю денег, подамся в панскандинависты, а иначе ни за что меня к ним не заманишь, это я вам говорю как земляку».
А я — как земляк, — разумеется, спешу пересказать эту историю, просто так.
Примечания
«Кукольник» (Marionetspilleren) — впервые опубликована в 1851 г. в книге путевых очерков «По Швеции».
...ставлю «Иоганну Монфокон» и «Дювеке»... — «Йоганна фон Монфокон» (1800) — пьеса немецкого драматурга А. Коцебу (1761—1816), «Дювеке» (1796) — пьеса прозаика и драматурга О.Й. Самсю (1759—1796).
Панскандинавизм (скандинавизм) — общественное движение в скандинавских странах в первой половине XIX в., основанное на идее государственного, политического и культурного объединения северных народов.