Ты видел когда-нибудь настоящий старинный шкаф, потемневший от времени, изукрашенный резными завитушками да листьями? Точно такой шкаф стоял в одной гостиной, он достался хозяевам по наследству от прабабушки и был сплошь, снизу доверху, в резных розах, и тюльпанах, и затейливых завитушках, а меж ними выглядывали оленьи головки с ветвистыми рогами; посредине же был во весь рост вырезан человек самой что ни на есть смехотворной наружности — с козлиными ногами, рожками на лбу и длинной бородой; вдобавок он ухмылялся, да-да, ухмылялся, улыбкой-то этакую гримасу никак не назовешь. Дети, которые играли в комнате, прозвали его обер-унтер-генерал-командор-сержант Козлоног — выговорить трудновато, и звания этого мало кто удостаивается, но ведь вырезать его тоже было непросто. Так или иначе, теперь он находился здесь! И глаз не сводил со столика под зеркалом, потому что там стояла прелестная фарфоровая Пастушка, маленькая, в золоченых башмачках, в платье, перехваченном пояском с алой розой, в золотой шляпке и с пастушьим посохом в руке, — чудо как хороша! Рядышком с нею стоял маленький Трубочист, черный как уголь, но тоже фарфоровый. Был он опрятный, красивый, не хуже всякого другого, а трубочиста всего лишь изображал — фарфоровых дел мастер спокойно мог бы и принцем его сделать, если б захотел.
Прелесть как он был хорош: лестница на плече, личико белое, румяное, словно у девушки, хотя тут мастер, пожалуй, допустил оплошность, ведь немного сажи на щеках пришлось бы очень кстати. Стоял Трубочист бок о бок с Пастушкой — так их обоих поставили, и раз уж оказались поставлены рядышком, они обручились, ведь были вполне под пару друг другу: молодые, из одинакового фарфора и одинаково хрупкие.
Подле них стояла еще одна фигурка, тоже фарфоровая, только втрое больше, — Старый Китаец, который умел кивать головой. Он говорил, что доводится маленькой Пастушке дедом, но доказать этого ничем не мог, однако уверял, что держит ее в своей власти, и оттого кивал обер-унтер-генерал-командор-сержанту Козлоногу, который сватался к Пастушке.
— Заполучишь мужа на славу, — твердил Старый Китаец, — мужа, который, очень может быть, вырезан из настоящего красного дерева! Шутка ли, станешь женой самого обер-унтер-генерал-командор-сержанта Козлонога! У него в шкафу полным-полно серебра, не говоря уж о том, что припрятано в секретных тайниках!
— Я не хочу в темный шкаф! — отвечала Пастушка. — Говорят, у него там одиннадцать фарфоровых жен.
— Значит, ты можешь стать двенадцатой! — произнес Китаец. — Вот нынче же ночью, как только старый шкаф заскрипит, свадьбу и сыграем, не будь я китаец! — Он опять кивнул головой и задремал.
А Пастушка расплакалась и посмотрела на своего возлюбленного, на фарфорового Трубочиста.
— У меня к тебе просьба, — сказала она, — давай убежим отсюда в широкий мир, здесь нам оставаться нельзя!
— Я с радостью сделаю все, что пожелаешь! — отвечал маленький Трубочист. — Прямо сейчас и отправимся. Думаю, я сумею прокормить тебя своим ремеслом.
— Лишь бы нам благополучно спуститься на пол! Я не успокоюсь, пока мы не выберемся отсюда в широкий мир.
Трубочист утешал ее и показывал, куда становиться, спускаясь по резным выступам и золоченым листьям на ножке стола, временами и лестницу свою подставлял, так что в конце концов они очутились на полу, а когда глянули на старинный шкаф, увидали, какой там поднялся переполох — резные олени еще больше высунулись из листвы, вскинули рога и завертели головами; обер-унтер-генерал-командор-сержант Козлоног высоко подпрыгивал и кричал старому Китайцу:
— Они сбежали! Сбежали!
Беглецы слегка оробели и поспешили схорониться в приставном ящике1, что стоял под окном.
Там лежали не то три, не то четыре карточные колоды, правда, неполные, и кукольный театрик, с грехом пополам установленный для спектакля. На сцене как раз представляли комедию, и все дамы — бубновые и червонные, пиковые и трефовые — сидели в первом ряду и обмахивались своими тюльпанами, а за спиной у них выстроились валеты, показывая, что они парни с головой — и вверху, и внизу, как положено игральным картам. Комедия повествовала о влюбленных, которым не суждено было соединиться, и Пастушка плакала, ведь их история так походила на ее собственную.
— Нет, я не выдержу! — воскликнула она. — Мне нужно выбраться отсюда!
Когда же они снова очутились на полу и посмотрели на столик, Старый Китаец уже не спал и раскачивался всем телом, пытаясь сдвинуться с места, снизу-то он был литой, тяжелый.
— Ой, догонит нас Старый Китаец! — испугалась Пастушка и в отчаянии пала на свои фарфоровые колени.
— Я кое-что придумал! — сказал Трубочист. — Давай спрячемся в той большой вазе с ажурной крышкой, что стоит в углу; устроимся там на розах и лаванде, а когда он подойдет, бросим ему в глаза душистой соли.
— Это нам не поможет! — отвечала Пастушка. — Вдобавок я знаю, Старый Китаец и Ваза были помолвлены, а если двое когда-то состояли в близких отношениях, между ними всегда сохраняется толика приязни. Нет, нам остается лишь одно — бежать в широкий мир!
— Вправду ли у тебя хватит смелости отправиться со мной в широкий мир? — спросил Трубочист. — Ты подумала о том, что он очень велик и что мы никогда больше не сможем сюда вернуться?
— Конечно, подумала! — ответила Пастушка.
А Трубочист твердо посмотрел на нее и сказал:
— Мой путь ведет через печную трубу! Коли у тебя вправду хватит смелости пробраться со мною по всей печи, через топку и дымоход, то мы попадем в трубу, а уж там я свое дело знаю! Мы поднимемся высоко-высоко, они нас не достанут, а на самом верху есть отверстие — выход в широкий мир.
С этими словами он подвел ее к печной дверце и ступил внутрь.
— Ой, как же там черно! — испугалась Пастушка, но все-таки прошла с ним и через топку, и через дымоход, где царил кромешный мрак.
— Ну, вот мы и в трубе! — молвил Трубочист. — Смотри-ка! Смотри! Какая красивая звездочка сияет в вышине!
И правда, высоко в небе виднелась звездочка, сияла им навстречу, словно желая указать дорогу. А они все карабкались да ползли выше и выше. Дорога была ужасная, но Трубочист помогал Пастушке, поднимал ее, поддерживал, показывал, куда ей лучше ступать маленькими фарфоровыми ножками, и в конце концов они вылезли на край трубы и сели там, потому что совершенно выбились из сил, — и было отчего.
Над ними раскинулось усыпанное звездами небо, внизу же темнели городские крыши, видно было далеко окрест, и они могли заглянуть далеко в широкий мир. Бедная Пастушка никак не думала, что он окажется именно таков, она припала головкой к Трубочисту и расплакалась, да так, что даже позолота с пояска посыпалась.
— Это уж чересчур! — всхлипывала она. — Я не выдержу! Мир чересчур велик! Ах, если б мне вернуться на столик под зеркалом! Я не успокоюсь, пока снова не буду там. Я пошла за тобой в широкий мир, а теперь ты, будь добр, вернись со мною домой, если хоть чуточку меня любишь!
Трубочист успокаивал ее, вразумлял, говорил о Старом Китайце и об обер-унтер-генерал-командор-сержанте Козлоноге, но Пастушка, плача навзрыд, целовала своего Трубочиста, вот и пришлось ему подчиниться, хоть и было это опрометчиво.
С превеликим трудом беглецы вновь слезли в трубу, спустились в дымоход и проползли по нему — занятие, конечно, не из приятных, но в конце концов они очутились в темной топке и притаились за дверцей, чтобы выяснить, как обстоит дело в комнате. Там было тихо, они выглянули — ах! Старый Китаец лежал на полу. Он хотел броситься за ними вдогонку, упал со столика и раскололся на три куска: спина отвалилась целиком, а голова закатилась в угол. Обер-унтер-генерал-командор-сержант Козлоног стоял на своем обычном месте и размышлял о случившемся.
— Какой ужас! — вскричала Пастушка, ломая руки. — Старый дедушка разбился, и виноваты во всем мы! Я этого не переживу!
— Его можно починить, — отвечал Трубочист. — Можно, и даже очень легко. Не надо так убиваться! Если хорошенько приклеить спину да вставить в шею сзади крепкую заклепку, он опять будет почти как новенький и еще наговорит нам много обидных слов.
— Ты так думаешь? — спросила Пастушка.
Потом они взобрались на столик, где стояли раньше.
— Ну вот, от чего ушли, к тому и пришли, — сказал Трубочист. — Столько сил потратили, и совершенно понапрасну.
— Лишь бы старого дедушку починили! — воскликнула Пастушка. — Как, по-твоему, это очень дорого?
Китайца вправду починили; хозяева приклеили ему спину, вставили в затылок крепкую заклепку, и стал он почти как новенький, только головой кивать больше не мог.
— А вы заважничали с тех пор, как разбились на куски! — сказал обер-унтер-генерал-командор-сержант Козлоног. — Все же, мне кажется, у вас нет причин этак грозно смотреть! Получу я ее в жены или нет?
Трубочист и Пастушка с мольбой посмотрели на Старого Китайца — очень они боялись, как бы он не кивнул, но кивать он не мог, а сказать постороннему, что в затылке у него вставлена заклепка, стыдился. И фарфоровая парочка осталась неразлучной, они благословляли дедову заклепку и любили друг друга, пока не разбились.
Примечания
«Пастушка и трубочист» (Hyrdinden og Skorstensfejeren) — впервые опубликована в 1845 г. (См. примеч. к сказке «Волшебный холм».)
1. Окна в старинных датских домах расположены высоко, поэтому, чтобы выглянуть на улицу, становились на такой ящик.