(Написано для «Шиллеровского альбома»)
В немецкой земле Вюртемберг, где возле тракта так красиво цветут акации, а яблони и груши по осени сгибаются под тяжестью изобильных плодов, приютился маленький городок Марбах. Он вправду совсем крошечный, но расположен очень уютно на берегу Неккара, который резво несет свои воды мимо городских домов, мимо старинных рыцарских замков и зеленых виноградников, чтобы в конце концов соединиться с гордым Рейном.
Год был на исходе, листья виноградных лоз оплеснуло багрянцем, шумели проливные дожди, крепчал холодный ветер — не самое приятное время для бедняков. Дни становились короче, темнее, а еще темнее было в старых домишках. Один из них выходил фасадом на улицу, окошки низенькие, сам домик бедный, невзрачный, и жили в нем люди бедные, но честные и работящие, а вдобавок в сердце своем богобоязненные. Вскоре Господь дарует им еще одного ребенка. И вот пришел срок, мать лежала в муках и боли, тут-то и донесся до нее с церковной башни звук колокола, низкий, величавый. Минута была торжественная, и гул колокола наполнил молящуюся благоговением и верою, мысли ее со всею искренностью вознеслись к Богу, и в тот же миг она родила сына и почувствовала бесконечную радость. Колокол на башне словно бы возвестил о ее радости всему городу, всей земле. Ясные детские глаза смотрели на нее, волосы младенца сияли, будто позолоченные. Ребенок явился в мир сумрачным ноябрьским днем, со звуком колокола; мать и отец поцеловали дитя и записали в семейной Библии, что «ноября десятого дня 1759 года Господь даровал нам сына», а позднее добавили, что при крещении нарекли его Иоганн Кристоф Фридрих.
Кем же станет этот младенец, бедный мальчуган из крошечного Марбаха? В ту пору никто знать этого не знал, даже старый церковный колокол, хотя висел он высоко и первым пел-звенел для ребенка, который впоследствии сложит чудесную «Песнь о колоколе».
Мальчуган рос, и мир вокруг него тоже рос. Родители хотя и переехали в другой город, но любимые друзья остались в крохотном Марбахе, поэтому однажды мать с сыном поехали туда погостить. Мальчику только-только сравнялось шесть, но он уже был знаком с Библией и благочестивыми псалмами, а иной раз по вечерам, сидя на плетеном стульчике, слушал, как папенька читает басни Геллерта и «Мессиаду». И Фридрих, и сестренка, что была двумя годами постарше, проливали горючие слезы над Ним, принявшим во спасение всех нас смерть на кресте.
Когда они впервые гостили в Марбахе, там мало что изменилось, ведь и уехали они оттуда не так давно. Все те же домишки с острыми щипцами, покосившимися стенами и низенькими оконцами; только могил на кладбище прибавилось, а у церковной стены стоял в траве старый колокол. Он сорвался с колокольни, треснул и потерял голос, вместо него установили новый.
Мать с сыном вошли на кладбище, постояли перед старым колоколом, и маменька рассказала мальчику, что этот колокол не одну сотню лет верой-правдой служил людям, звонил, когда крестили младенцев, играли свадьбы, хоронили усопших, возвещал о веселых праздниках и об ужасах пожаров — словом, вызванивал всю человеческую жизнь. Мальчик навсегда запомнил маменькин рассказ, который жил у него в груди и спустя годы, когда ребенок стал взрослым, стихами вырвался на волю. Поведала маменька ему и о том, как в тяжкую минуту старый церковный колокол подарил ей отраду и утешение, ведь под звуки его песни она родила сына, его, Фридриха. И мальчик едва ли не с благоговением посмотрел на большой старый колокол, наклонился и поцеловал его, хоть и стоял он теперь в траве и крапиве, старый, треснувший, заброшенный.
Мальчуган, подраставший в бедности, бережно хранил колокол в памяти. Внешность у него была самая обыкновенная: долговязый, худой, волосы рыжеватые, лицо в веснушках, но глаза оставались ясными, прозрачными, как глубокие воды. Как складывалась его жизнь? Хорошо, прямо на зависть! По высочайшему произволению его приняли в военную школу, на отделение, где обучались сыновья весьма благородных фамилий, — большая честь для него и удача. Ходил он в сапожках, в тугом галстуке и пудреном парике. Набирался учености, усваивал науки под зычные команды: «Марш! Стой! Становись!» Глядишь, что и получится.
Старый церковный колокол, сокрытый и забытый, когда-нибудь, скорей всего, угодит в плавильную печь, и что же из него в итоге получится? Никто не мог этого сказать, и столь же невозможно было сказать, что получится из колокола, хранимого в юной душе, из звонкой меди, которая могла бы зазвучать на весь мир. Чем сильнее давили школьные стены и чем оглушительней гремело «Марш! Стой! Становись!», тем настойчивей звучала песня в груди юноши, и он пел ее в кругу товарищей, и напев этот разносился по всей стране. Но не затем же его зачислили в школу, не затем одевали и кормили! Ему было назначено стать винтиком в великом механизме, где каждому из нас отведено свое место, ради практической пользы. До чего плохо мы понимаем сами себя! Как же тогда другие, пусть даже лучшие, могут нас понять? Впрочем, самоцвет рождается под давлением. И здесь было давление, да какое! Так, может статься, со временем миру явится самоцвет?
В герцогской столице шумел большой праздник — тысячи огней, сверканье фейерверка. Фридрих прямо воочию видел этот блеск, когда украдкой, со слезами и болью бежал на чужбину. Ему пришлось покинуть родину, маменьку и всех близких, иначе он бы погряз в болоте обыденщины.
Хорошо было старому колоколу — стоял себе в тиши у стены марбахской церкви, сокрытый и забытый! Ветер обвевал его и, быть может, рассказывал о том человеке, которому колокол звонил в час рождения, рассказывал, каким холодом обдавал его, когда он, изнемогая от усталости, упал в лесу в соседней стране, а все его достояние и надежды на будущее составляли исписанные страницы — «Фиеско». Рассказывал, наверное, и о единственных его заступниках, художниках и артистах, которые потихоньку удрали с чтений, чтобы поиграть в кегли. Поведал, возможно, и о том, как злополучный беглец неделями и месяцами жил на убогом постоялом дворе, где хозяйничал горластый пьянчуга и царило грубое веселье, а сам-то он слагал стихи об идеале. Тяжкие, мрачные дни! Сердцу должно выстрадать и на себе испытать все, что ему предстоит выразить в напевных поэтических строфах.
Мрачные дни, холодные ночи чередой проходили над старым колоколом, и он их не ощущал, но колокол в груди человека не может не чувствовать суровости времен. Как жилось молодому человеку? Как жилось старому колоколу? Колокол отправился далеко-далеко, много дальше тех мест, куда достигал его голос, когда он висел высоко на башне. А звуки колокола, поющего в груди молодого человека, разносились много дальше тех мест, куда ступала его нога и доставал взор, они звенели и звенят поныне над океанами, над всею Землей. Послушай-ка сперва про церковный колокол! Из Марбаха его увезли, продали на переплавку медным литейщикам в Баварию. Как же он туда попал и когда? Пусть сам колокол и расскажет, если сумеет, не очень-то это и важно. Доподлинно известно одно: попал он в столицу баварского короля, много лет минуло с тех пор, как он сорвался с колокольни, и теперь его ожидала плавильная печь, а пойдет он на отливку большого памятника, олицетворяющего величие немецкого народа и немецкой державы. А теперь послушай, как тут сложились обстоятельства, — чудные дела происходят порой на этом свете! В Дании, на одном из зеленых островов, где растут буки и повсюду рассыпаны курганы, жил мальчуган, бедный как церковная мышь. Ходил он в деревянных башмаках, носил еду в узелке из старой тряпицы своему отцу, резчику, который работал по заказу в разных местах острова. Этот бедный мальчуган стал гордостью родного края, ваял в мраморе великолепные фигуры, на удивление всему свету. Ему-то и доверили вылепить в глине образ величия и красоты, который затем отольют в металле, — портрет того, чье имя отец записал в семейной Библии: Иоганна Кристофа Фридриха.
И раскаленный металл заполнил форму, и старый церковный колокол — н-да, никто и не задумывался о его родине и умолкших звуках, — колокол тоже был в этом расплаве и стал головою и грудью статуи, которая ныне стоит в Штутгарте перед старинным дворцом, на площади, где тот, кого она изображает, ходил при жизни, полной борьбы, и мечтаний, и притеснений извне, марбахский мальчуган, воспитанник Карловой школы, беглец, великий бессмертный немецкий поэт, воспевший освободителя Швейцарии и боговдохновленную французскую деву.
Стоял чудесный солнечный день, флаги реяли на башнях и на кровлях домов в столичном Штутгарте, церковные колокола звонили, возвещая радость и торжество, лишь один колокол молчал, сверкая на ярком солнце, сияя на лице и груди монумента. Ровно сто лет минуло с того дня, когда голос марбахского колокола даровал отраду и утешение страждущей матери, рожавшей на свет свое дитя, бедное дитя в бедном домишке, а впоследствии — богача, чьи сокровища славит весь мир, певца благородного женского сердца, певца возвышенного и прекрасного — Иоганна Кристофа Фридриха Шиллера.
Примечания
«Старый церковный колокол» (Den gamle Kirkeklokke) — впервые опубликована в 1861 г. в альманахе «Фолькекалендер фор Данмарк». «История «Старый церковный колокол» — ответ на просьбу принять участие в «Шиллеровском альбоме». Мне хотелось внести в него датский элемент, и те, кто прочтет эту историю, смогут увидеть, в какой мере мне удалось решить эту задачу». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 400.)
«Песнь о колоколе» (1799) — поэма Ф. Шиллера.
...басен Геллерта и Мессиада... — Геллерт Х.Ф. (1715—1769) — немецкий писатель, автор «трогательных комедий», а также басен, духовных од и стихотворений, пользовавшихся успехом у современников. «Мессиада» (1773) — религиозная эпопея о Христе немецкого поэта Ф.Г. Клопштока (1724—1803), с 1751 по 1770 гг. жившего в Копенгагене.
...составляли исписанные страницы — «Фиеско». — Речь идет о трагедии Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе» (1782).
...воспевший освободителя Швейцарии и боговдохновленную французскую деву... — Речь идет о пьесах Шиллера «Вильгельм Телль» (1804) и «Орлеанская дева» (1801).