Вместо предисловия

«Wenn jemand eine Reise thut,
So kann er was erzählenl.»¹

говорит Клаудиус; так-то так, да найдутся ли слушатели, вот вопрос!

Живём мы в такое время, когда мировые события следуют одно за другим, когда в один год совершается больше, нежели прежде в целое десятилетие. На политическом горизонте вспыхивает метеор за метеором, так где уж тут обращать внимание на поэтические вспышки какой-нибудь единичной души! Нынешний век трудится в пользу поэтов грядущих поколений, от них будет зависеть обессмертить наше время!.. Но стоит птице опериться, ей уж хочется испробовать свои крылья, полетать, что бы там ни происходило вокруг — война или мир, свадьба или похороны. И вот она порхает и поёт, пока не умрёт. Всегда, ведь, найдётся хоть одна родственная душа, которой вздумается отдохнуть от мирской сутолоки, прислушиваясь к трелям пернатого певца; большего же этот маленький гражданин неба и не требует! Если же он тщеславен, — а таково большинство молодых поэтов — он желает увеличить число своих слушателей и ради этого начинает оригинальничать, поёт не своим голосом. Иногда это и помогает! Чем диковиннее звучат его поэтические вопли, тем больше обращают на него внимания. Таким образом он собирает вокруг себя публику; а кому из вновь выступающих певцов это не желательно? Вот все они и стараются превзойти друг друга в оригинальничаньи.

Нечего греха таить! Хотелось привлечь на себя внимание и мне, когда я подумывал описать моё путешествие. Я желал быть оригинальным и уже составил целый план — кстати сказать, ещё до самой поездки. Я решил усадить читательниц и читателей и представить им моё путешествие в драматической форме, — идея абсолютно новая! Да, я задумал написать целую драму с прологом и антрактами, а также увертюру к ней. В антрактах иронизировать предоставлялось самой публике, в прологе же это брал на себя я. Увертюра должна была исполняться полным оркестром; глухой гул толпы будет изображать турецкую музыку, всё усиливающийся рокот волн — crescendo, а щебетанье птиц и молоденьких дамочек на Лангелиние² — adagio. На самом пароходе я тоже нашёл бы, конечно, спутников, которые пригодились бы для увертюры, а моё собственное сердце могло бы сыграть небольшое соло на арфе. Словом, я полагал, что переезд от Копенгагена до Любека мог бы доставить довольно таки разнообразный материал для увертюры. С прибытием в Травемюнде начался бы пролог, а с прибытием в Любек и самая драма. Да, никто ещё не описывал своего путешествия таким образом; значит, решено! И я отправился в путь.

Но вот замелькали одно за другим новые незнакомые места и люди; для меня открылся между горами новый мир, меня окружила чудная природа; она не щеголяла оригинальностью, и всё же была оригинальна, хоть и оставалась самою-собою. «А не в этом ли и есть вся суть?» — подумал я, и все эти деланные оригинальные затеи как ветром вымело у меня из головы! Я решил описать всё виденное мною просто, без всяких прикрас. Не выйдет ничего оригинального — значит, я сам только копия, а это — что-то невероятно. Если уж ни один листочек на дереве не похож на другой, как же тогда человек, оставаясь самим собою, может явиться копией с других людей? Итак, читатели, проститесь с увертюрой, прологом и антрактами! Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы вам не стоило оставаться на своих местах: я раскрою вам свою душу и покажу ряд картин, вызванных в ней чарами путешествия. Нам не нужно хлопотать об экране, — лишняя возня; у нас есть книжка с белыми страницами, на них и появятся картины. Конечно, они бледны в сравнении с действительностью, но не надо забывать, что я и называю их лишь «теневыми». Перед вами развернётся панорама долин, гор и городов вперемежку с фантастическими арабесками, наскоро набросанными моим пером. Поэт не уступает живописцу!

Пароход «Принцесса Вильгемина» отходит в Любек. Что это? Берег плывёт! Разве он хочет забежать вперёд, чтобы не дать нам обогнать себя? Нет, это плывём мы сами! Из трубы валит чёрный дым, колёса работают и пенят воду; за нами остаётся длинный пенящийся след.

Путешествовать! Завиднейшее счастье! А, ведь, в сущности все мы знаем его. Вся вселенная путешествует! Даже беднейший из смертных обладает крылатым Пегасом мысли; когда же этот Пегас дряхлеет, человек совершает самое великое путешествие в объятиях смерти. Всё путешествует! В море беспрерывно катятся волны, по небу несутся облака, над полями и лугами летают птицы. Все мы путешествуем; даже мёртвые в своих тихих могилах путешествуют вместе с землёю вокруг солнца. Да, путешествие, это — idée-fixe вселенной, но мы, люди, как дети, ещё играем «в путешествие».

Море лежало передо мною, как зеркало; не было даже ряби. Какое наслаждение плыть так между небом и морем! Сердце поёт свои песни, проникнутые желанием и тоской, душа созерцает полные значения, изменяющиеся звуковые фигуры, которые порождают мелодии этих песен.

Сердце и море сродни между собою! Море — сердце земли, вот почему оно так и волнуется в бурные ночи, вот почему и наполняет нашу душу тоской или восторгом, когда отражает в своей спокойной глади ясное звёздное небо, это великое изображение вечности! Небо и земля отражаются в море, как и в нашем сердце, но человеческое сердце, потрясённое бурями жизни, никогда уже не бывает так спокойно, как великое сердце земли. А, ведь, наша земная жизнь только миг в сравнении с жизнью всего мира; проходит миг и люди забывают свои горести, даже самые глубочайшие, проходит миг, и море тоже забывает свои бури; для мира же целые недели и дни человеческой жизни лишь мгновения. Но я, кажется, уж не на шутку разболтался! Так же вот разболтался я однажды и с одним маленьким ребёнком. Он сидел у меня на коленях и я рассказывал ему сказку за сказкой, одну лучше другой — по моему собственному мнению. Ребёнок не сводил с меня своих больших глаз, и я, полагая, что мои рассказы и Бог весть как занимают этого внимательного маленького слушателя, сам увлёкся своей ролью рассказчика. На самом интересном месте я, однако, прервал рассказ и спросил ребёнка: «Ну, что скажешь?» И ребёнок ответил: «Ты так много болтаешь!» Как бы и ты, любезный читатель, не сказал того же! Но подумайте, мы успели уже за это время переплыть Немецкое море! Солнце опять встало; красивое было зрелище, только почти некому было любоваться им: большинство пассажиров спало; они, верно, были одного мнения с Арвом³: «Утро прекрасно, только бы оно не начиналось так рано!»

Направо виднелся Травемюнде, застроенный домами с красными крышами; из окон высовывались головы мужчин и женщин, издали казавшихся прехорошенькими. Увы! Издали! Даль, вот она, волшебная страна, эта Фата-Моргана, которая вечно убегает от тебя! Вдали — все мечты детства, все надежды жизни! Вдали сглаживаются морщины с изрытого ими чела старца, вдали и седая старуха сходит за цветущую красавицу! Может быть, и Травемюнде хорош только издали? —

Примечания

1. «Кто путешествовал, тот может кое-что порассказать». Примеч. перев.

2. Набережная Зунда, излюбленное место прогулок копенгагенцев. Примеч. перев.

3. Действующее лицо в одной из комедий Гольберга. Примеч. перев.