Амур-проводник. Чёртов вкус. Дом умалишённых

К утру погода несколько прояснилась, но надежды на возможность пуститься в горы было мало. Это был первый ненастный день за всё время моего путешествия, и с точки зрения новизны я нашёл его даже интересным, да кроме того утешал себя надеждою, что днём верно прояснится! Действительно не прошло и часа, как ливень перешёл в небольшой дождичек. Мы воспрянули духом и, взяв в проводники десятилетнего крестьянского парнишку, отправились в горы. Парнишка шлёпал по лужам босыми ножонками, смеялся и болтал без умолку, так что мне невольно подумалось: «Парнишка-то из молодых, да ранний! Уж не сам ли это шалунишка-Амур навязался нам в проводники?! Только бы он не сыграл с нами какой-нибудь штуки! Его, ведь, взять на это! Вессель бранит его «сопляком, который пускает в людей стрелы»¹. Досадно, ведь, в самом деле, что этакий мальчишка властен подстрелить любого взрослого, почтенного человека! Влюблённые взаимно, говорят, помогают друг другу вытащить стрелы из раны и живо выздоравливают, но беда, если стрела останется в сердце! Такая рана грозит смертью!» —

Путь наш лежал на Гогенштейн, но мы решили свернуть с дороги, чтобы взглянуть на причудливую картину природы близ «Чёртова моста». А, право, у чёрта есть вкус! Любое местечко, носящее его имя или намекающее на него, отличается особой, оригинальной картинностью! С именем его обыкновенно связаны самые романтические уголки земли. Повторяю, у чёрта есть вкус, — хоть одно хорошее качество! —

Вдоль Эльбы, под навесом высоких скал, вьётся узенькая тропинка. На той стороне реки возвышается замок Зоннештейн; в нём теперь убежище для умалишённых.

Странное чувство должно охватывать каждого при входе в этот замок. В стенах его заключён особый мир, мир людей, как бы вихрем каким сметённых со своего естественного пути. Да, придави свежий, полный жизни, зелёный росток, и он увянет, свернётся или вырастет уродцем. Фантазия, этот лучший гений жизни, превращающий своими чарами пески пустыни в Эдем, переносящий нас на своих могучих крылах через глубочайшие пропасти, через высочайшие горы, и открывающий нам небо, является здесь ужасною химерою с головою Медузы. Взгляд её мертвит мысль, вовлекает жертву в магический круг, из которого ей уже нет выхода; она погибла для света.

Видите вы эту четырёхугольную каморку с решётчатым окном у самого потолка? На полу солома, а в неё зарылся голый чернобородый человек. На голове у него венок из соломы; это его корона; в руках он держит увядший стебель репейника; это его скипетр. Он замахивается им на жужжащих вокруг него мух; он, ведь, король, деспот, а мухи его подданные, которые возмутились против него и теперь ищут его головы. Они уже проникли в неё, как — он сам не понимает, но слышит, что они жужжат там! Сорвать её с плеч им, однако, пока не удаётся!

А вот женщина; когда-то она была красива, но теперь черты её искажены страданием. «Я — Леонора, возлюбленная Тассо!» — говорит она. «Гейне тоже воспел меня! Ах, сколько поэтов воспели меня! Это приятно щекочет женское сердце! Я горжусь этим! Был ещё один... но он не мог воспеть меня и застрелился... Что ж, это, ведь, не хуже песни! Теперь весь свет помешался от любви ко мне, вот я и отправилась сюда, в этот чужой замок. Но и здесь все без ума от меня! Я тут, однако, ни при чём!»

У открытого окна сидит бледный юноша; подперев голову рукою, он глядит на розовое вечернее небо и на плывущие по Эльбе корабли с распущенными парусами. Наше приближение не выводит его из этого задумчиво-созерцательного состояния, он и на всё существование своё смотрит как на мечту, весь ушёл в воспоминания о каких-то лучших временах, и нас, как и всё окружающее, принимает за призраки.

А вот этот человек помешан на мысли, что ему слышно биение сердца всех и каждого, слышно даже, как сердца разрываются в момент смерти, и вот эти звуки раздаются в его ушах так громко, дико, раздирающе, что доводят его до бешенства. Тогда его привязывают к стулу на колесах, который приводится в круговое движение, и кружат, кружат несчастного, издающего дикие вопли, до тех пор, пока он не потеряет сознания.

Но скорее прочь от этого ужасного зрелища! Экипаж уже ждёт нас и часа через два привозит обратно в Дрезден. — Странно! Я не задумываюсь поверять свои чувства бумаге, хотя её листы и являются тростником царя Мидаса, готовым разблаговестить мои тайны на весь мир, и в то же время я усердно скрываю их от людей, с которыми нахожусь в личных сношениях. В юности я столько натерпелся от насмешек над моей чувствительностью, что выучился играть в лапту собственным сердцем и лучшими его чувствами, из страха прослыть чувствительным глупцом среди других разумных людей. Страх этот очень часто охватывает меня и теперь, когда сердце вдруг заговорит во мне, и я поскорее корчу забавную мину, — авось, не заметят, что я плачу! Вот и сейчас, прощаясь с моим земляком Далем, я стыдился дать ему заметить мою грусть, начал смеяться и шутить напропалую, пока не очутился на улице. Тут уж, должно быть, глаза мои запорошило песком, — слёзы так и потекли по щекам.

Примечания

1. «Vig lille Snottede, som skyder Folk med Pile!» Популярное изречение из классической пародии датского поэта-юмориста Иогана Весселя: «Kjœrlighed uden Strömper» (Любовь без чулок). Примеч. перев.