Любезный Чарльз Диккенс поведал нам о свинье*, и с тех пор у нас подымается настроение уже от одного ее хрюканья. Святой Антоний** простер на нее свой ореол, ну а вспоминая про «блудного сына», переносишься в свиной хлев***, и как раз перед таковым и остановилась там, в Швеции, наша повозка. У проселочной дороги, рядом со своим домом, крестьянин поставил свиной хлев, да такой, каких вряд ли сыщешь на белом свете, то была старая парадная карета; из нее вынули сиденья, сняли колеса, почему она и стояла прямо на пузе, и водворили туда четырех свиней; были ли они первыми ее насельниками, судить трудно, но что карета была рождена для выездов, об этом свидетельствовало все, вплоть до сафьянных лоскутьев, свисавших с потолка и подтверждавших, что она знавала лучшие дни. Каждое мое слово — святая правда.
— Хрю! — раздавалось изнутри, а карета сетовала и скрипела, ведь ей напоследок приходилось несладко.
— Прощай, Прекрасное! — вздохнула она, сказала она, или могла бы сказать.
* * *
Мы опять приехали сюда осенью, карета стояла на месте, но свиней там не было, они хозяйничали в лесу. Царило ненастье, ветер оборвал на деревьях все листья и не давал им ни покоя, ни роздыху. Улетели перелетные птицы.
— Прощай, Прекрасное! — сказала карета, и в природе пронесся точно такой же вздох, и сердце человеческое отозвалось:
— Прощай, Прекрасное! Чудесный зеленый лес, теплый солнечный свет и птичье пенье, прощайте! Прощайте!
Так сказало оно, и заскрипели стволы высоких деревьев, и послышался вздох, тяжкий-претяжкий, вздох из самого сердца дикого розового куста, а тот, кто сидел там, был королем роз; да ты его знаешь! он — не более чем борода, чудеснейшая красно-зеленая борода; узнать его легче легкого. Пойди к изгородям из дикой розы, и осенью, когда все цветы уже отцвели и остались только красные шиповины, среди них нередко можно увидеть большой моховидный цветок, это король роз; из макушки у него растет маленький зеленый листик, это его перо, на розовом кусту он единственный в своем роде мужчина, вот он-то и вздыхал.
— Прощай! Прощай!.. Прощай, Прекрасное! Розы отцвели, с деревьев опадают листья! Здесь сиро, здесь сыро! Птицы, что пели, смолкли, свиньи пошли по желуди, свиньи хозяйничают в лесу!
Ночи были холодные, дни были серые, а ворону хоть бы что, он сидел на ветке и распевал: «каррашо, каррашо!» Ворон с вороною сидели высоко; у них было многочисленное семейство, и все там говорили: «каррашо, каррашо!», а ведь большинство всегда право.
Под высокими деревьями, в ложбине, где проходила дорога, была великая грязь, здесь возлежало стадо свиней, больших и маленьких, они находили это место просто бесподобным; «oui! oui!»1 — говорили они; больше они по-французски ничего не умели, но ведь и это уже кое-что. Они были до того умные и до того жирные!
Старые лежали тихо, потому что думали; молодые же, напротив, были до того непоседливые, угомон их не брал; у одного поросеночка хвостик был завитушкою, его мать не могла на эту завитушку нарадоваться, ей казалось, что все на эту завитушку смотрят и только о ней и думают, но они думали вовсе не об этом, а о себе и о Полезном, и о том, для чего нужен лес. Они были убеждены, что желуди, которые они поедают, растут на корнях деревьев, почему они всегда там и рылись, но тут пришел один поросенок; ведь с новым всегда приходит молодежь; он заявил, что желуди падают с веток, как-то желудь свалился ему прямо на голову, это-то и навело его на такую мысль, и вот он стал наблюдать, и теперь совершенно удостоверился. Старики сдвинули головы:
— Хрю! — сказали они. — Хрю! Прощай, роскошество! Прощай, чик-чириканье! Мы хотим плодов! Все, что ни съедобно, годится, мы жрем все!
— Oui! oui! — подтвердили все остальные.
А свинья-мать посмотрела на своего поросеночка с хвостиком завитушкою.
— Нельзя забывать о Прекрасном! — сказала она.
— Каррашо, каррашо! — прокричала ворона и слетела вниз, чтобы ее назначили соловьем; хоть один да нужен, и ворону тотчас назначили.
— Прощай, прощай! — вздыхал король роз. — Прощай, все прекрасное!
Было сыро и серо, были холод и ветер, а сквозь лес и по полю длинными водяными пеленами хлестал дождь. Где птицы, что пели, где цветы на лугу и сладкие ягоды в лесу? Прощайте, прощайте!
Тут блеснул свет из лесного дома, подобно звезде, зажегся он и бросил свой долгий луч меж деревьями; оттуда послышалась песня; прелестные дети играли там возле старого дедушки, он сидел с Библией на коленях и читал о Боге и вечной жизни, и говорил о весне, что опять наступит, говорил о лесе, который снова зазеленеет, розах, что будут цвести, соловьях, что будут петь, и о Прекрасном, которое вновь воссядет на трон!
Но король роз этого не слышал, он сидел под дождем, на холоде, и вздыхал:
— Прощай, прощай!..
А свиньи хозяйничали в лесу, и свинья-мать любовалась своим поросеночком и его завитушкою.
— Всегда найдется кто-то, у кого есть чувство прекрасного! — сказала она.
Примечания
*. ...Чарльз Диккенс поведал нам о свинье... — Имеется в виду полное юмора описание свиней на улицах Нью-Йорка в путевых очерках Ч. Диккенса «Американские заметки» (1842).
**. Святой Антоний — один из самых почитаемых христианских святых, считается покровителем домашних животных.
***. ...вспоминая про «блудного сына», переносишься в свиной хлев... — намек на то, что библейский «блудный сын» был вынужден наняться пасти свиней, так как растратил имущество, выделенное ему отцом. (Евангелие от Луки, 15: 15).
1. Да! да! (фр.)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |