Колодец был глубокий, веревка — длинная; чтобы вытащить ведро с водой, требовалась немалая сила — ворот поворачивался очень туго. Солнцу никогда не удавалось поглядеться в воду, сколь она ни была прозрачна, солнце видело только стенки колодца, каменные, поросшие мхом и лишайником.
Там обреталось жабье семейство, из пришлых, — сказать по правде, оно кубарем свалилось туда вместе со старой мамашей-жабой, которая еще была жива; зеленые лягушки, поселившиеся там гораздо раньше и плававшие в воде, признали жаб родней и называли «колодезными гостями». Однако ж гости и не помышляли менять место жительства, тут, на суше (так они называли сырые камни), им жилось куда как вольготно.
Мамаше-лягушке как-то раз довелось путешествовать: она угодила в ведро с водой и отправилась в нем наверх. Ох и светло же там — бедняжка едва не ослепла, но, по счастью, сумела выкарабкаться из ведра и со страшным шумом плюхнулась в воду; после ее целых три дня донимала боль в спине. Она мало что могла рассказать о верхнем мире, правда, и сама она, и остальные знали, что колодец еще не весь мир. Старой-то жабе, конечно, было что порассказать, но на расспросы она никогда не отвечала, вот никто и не расспрашивал.
— Толстая она и безобразная, глупая и противная! — говорили молодые лягушки. — И потомство у нее такое же!
— Ну и пусть! — отвечала старая жаба. — Зато у одного из них самоцвет в голове, а может, и у меня самой.
Услышав такие слова, лягушки глаза вытаращили, но, поскольку им это не понравилось, скривили морды и нырнули на дно. А жабья молодежь надулась от гордости и вытянула задние лапы — каждый из них был уверен, что самоцвет у него; некоторое время они сидели не шевелясь, потом наконец спросили, чем они так гордятся, что это за самоцвет такой.
— Это вещь до того красивая и драгоценная, — отвечала старая жаба, — что я не в силах ее описать! Владелец носит ее для собственного удовольствия, а все остальные сгорают от злости. Больше никаких вопросов, я отвечать не стану!
— Ну, у меня самоцвета уж точно нет, — сказал самый маленький жабенок, до невозможности безобразный. — С какой бы стати мне обладать этакой драгоценностью? А коли другие из-за нее злятся, мне тоже радости мало! Нет, то ли дело выбраться разок на край колодца да посмотреть на мир — вот было бы замечательно!
— Лучше оставайся на месте! — одернула его старая жаба. — Тут тебе все привычно, все знакомо. Берегись ведра — зашибет, а угодишь внутрь — можешь выпасть. Заметь, не каждый падает так ловко, как я, не повредив ни лап, ни икринок.
— Квак! — сказал малыш, точь-в-точь как мы, люди, говорим «ах!».
Жабенку ужасно хотелось выбраться на край колодца, посмотреть на мир, увидеть зеленые деревья, и вот наутро, когда ведро с водой поднимали из колодца и оно случайно задержалось возле камня, на котором сидел жабенок, внутри у малыша так и затрепетало — он скакнул в ведерко, в заманчивую воду. Ведро вытащили и опорожнили.
— Вот незадача! — воскликнул работник, заметив жабенка. — В жизни не видывал ничего противнее! — И он запустил в жабенка деревянным башмаком, едва не изувечил беднягу, но тот все же успел схорониться в высокой крапиве.
Сплошные стебли вокруг! Потом жабенок посмотрел вверх — солнце освещало листву, насквозь ее просвечивало, и чувствовал он себя примерно так же, как человек, очутившийся вдруг в огромном лесу, куда солнечный свет проникает через сплетение ветвей и листьев.
— Здесь намного красивее, чем в колодце! Так бы и остался на всю жизнь! — сказал жабенок, полежал часок и другой, потом задумался: «А что там, где заросли кончаются? Раз уж я сюда добрался, стоит продолжить путь!»
И он пополз, стараясь ползти как можно проворнее, и очутился на проселке, а пока маршировал через дорогу, спинку ему пекло солнце и запорашивала пыль.
— Вот уж поистине суша так суша, — сказал жабенок. — Вообще-то хорошенького лучше бы понемножку, мне уже вовсе невмоготу.
Он добрался до канавы, заросшей незабудками и таволгой. По берегу ее тянулась живая изгородь из бузины и боярышника, увитая побегами белого вьюнка. Жабенок увидел яркие краски и даже порхающего мотылька, но принял его за цветок, который оторвался от стебля и отправился в широкий мир, — ведь это вполне естественно.
— Вот бы мне этакое проворство, — вздохнул жабенок. — Ква-квак! До чего же красиво!
Восемь дней и ночей провел он в канаве, благо еды там хватало, а на девятый день подумал: «Пора в путь!» Но вряд ли на свете отыщешь место краше! Разве что повстречаешь какого-нибудь жабенка или двух-трех зеленых лягушек. Минувшей ночью, когда дул ветер, ему послышались неподалеку голоса «родичей».
— Как хорошо жить на свете! Выбраться из колодца, лежать в крапиве, ползти по пыльной дороге и отдыхать в сырой канаве! Но пора в путь! Надо поискать лягушек или жабенка какого-нибудь, без компании никак не обойтись. Одной природы мало! — И жабенок продолжил свое странствие.
Долго ли, коротко ли, дополз он до поля, а на поле был пруд, заросший камышом, — туда он и нырнул.
— Для вас тут, поди, слишком мокро? — спросили лягушки. — Но мы вам рады, добро пожаловать! Вы кто — мальчик или девочка? Впрочем, это все равно! Добро пожаловать!
Потом они пригласили его на вечерний семейный концерт — огромный энтузиазм и жиденькие голоса, нам ли не знать! Угощения не подавали, только выпивка даровая, хоть весь пруд выпей, если сможешь.
— Ну что ж, мне пора! — сказал жабенок, который все время тянулся к лучшему.
Над головой он видел мерцанье звезд, крупных и ясных, видел сиянье новорожденной луны, видел, как солнце встает и поднимается все выше по небосклону.
«Нет, — думал он, — я по-прежнему в колодце, правда большущем, надо взобраться повыше! Меня гложут беспокойство и томление!»
Когда же луна выросла и стала совсем круглой, бедняга подумал: «Может, есть такое ведро, которое опустят вниз, и я смогу запрыгнуть в него, чтобы подняться повыше! Может, это ведро — солнце? Вон какое оно большое, сияющее, мы все там поместимся! Надо улучить удобный случай! Ах, сколько света у меня в голове! Поди, и самоцвет ярче не светит! Только у меня его нет, да я по нем и не плачу. Нет! Ввысь, к блеску и радости! Я уверен в себе и все же боюсь, ведь сделать этот шаг так трудно! Но необходимо. Вперед, на проселок!»
И он сделал шаг, другой, третий, на свой жабий манер, конечно, и выбрался на большой тракт, возле которого жили люди, тянулись цветники и огороды. А когда устал, остановился отдохнуть возле капустных грядок.
— Сколько же тут всевозможных созданий, каких я никогда не видывал, и сколь же велик и благословен мир! Да, надо бы хорошенько оглядеться по сторонам, а не сидеть на одном месте! — С этими словами жабенок скакнул в капустные грядки. — Как зелено! Как красиво!
— А то я не знаю! — воскликнула гусеница, сидевшая на капустном листе. — Мой лист — самый большой! Он закрывает полмира, но уж это я как-нибудь переживу.
— Куд-кудах! — послышалось рядом. В огород пришли куры; та, что вышагивала впереди, отличалась дальнозоркостью; она углядела гусеницу на морщинистом листе и клюнула, но промахнулась, гусеница упала на землю и теперь корчилась там и извивалась. Курица посмотрела на нее сначала одним глазом, потом другим, потому что не могла взять в толк, к чему эти корчи приведут.
«Она поступает так не по доброй воле!» — подумала курица и подняла голову, чтобы клюнуть снова. Жабенок пришел в такой ужас, что со всех ног пополз к курице.
— Ба, да у нее и защитник нашелся! Гляньте на этого ползуна! — воскликнула курица и отвернулась. — Не очень-то мне и нужно это зеленое дрянцо, от него только в горле першит!
Остальные куры совершенно с нею согласились, и все они ушли прочь.
— Увернулась я от нее! — сказала гусеница. — Вот как важно сохранять присутствие духа, но самое трудное впереди: надо вернуться на капустный лист! Где он?
Жабенок подошел поближе и выразил ей сочувствие; он был очень рад, что своим безобразием сумел отпугнуть кур.
— Вы это о чем? — спросила гусеница. — Я же сама от них увернулась. А на вас смотреть весьма неприятно! Будьте любезны оставить меня одну! О, я чую капусту! Вот он, мой лист, совсем близко! Что может быть лучше собственного имущества! Надо лишь заползти повыше!
— Да-да, повыше! — сказал жабенок. — Повыше! Мне тоже этого хочется, но сегодня я не в настроении, наверно, от испуга. Нам всем охота забраться повыше! — И он устремил взгляд так высоко, как только мог.
В гнезде на крыше крестьянского дома сидел аист и трещал клювом, вместе с аистихой.
«Ох и высоко они живут! — подумал жабенок. — Вот бы попасть туда!»
В крестьянском доме жили два студента — поэт и натуралист; один радостно пел песни и писал обо всем творении Господнем и о том, как оно отражается в его сердце, пел в коротких, ясных, звучных стихах; второй исследовал материальное, сами вещи, даже вскрывал их при необходимости. Он относился ко всему сотворенному Господом как к большой математической задаче, вычитал, умножал, старался изучить вдоль и поперек и разумно об этом рассуждать. Здравомыслящий юноша, и рассуждал он обо всем с радостью и с умом. Словом, оба они были хорошие, жизнерадостные люди.
— Вон сидит отличный экземпляр жабьего племени! — воскликнул натуралист. — Надо его заспиртовать!
— У тебя уже есть два! — сказал поэт. — Оставь его, пусть сидит в свое удовольствие!
— Он такой замечательно безобразный! — возразил другой.
— Коли у него в голове нашелся бы самоцвет, — сказал поэт, — я бы и сам не прочь заняться вскрытием!
— Самоцвет! — вскричал натуралист. — Хорошо же ты знаешь зоологию!
— Но разве не замечательно, что в народном поверье именно жаба, самая безобразная тварь, часто таит в своей голове бесценный самоцвет? Ведь и с людьми происходит так же! Взять, к примеру, Эзопа или Сократа!..
Больше жабенок ничего не услышал, да и из услышанного половины не понял. Друзья ушли, и он благополучно избежал банки со спиртом.
— Вот и они тоже про самоцвет толковали! — сказал себе жабенок. — Хорошо, что у меня его нет, а то бы не миновать неприятностей.
Тут с крыши донесся треск клюва — папаша аист наставлял свое семейство, а оно искоса поглядывало на молодых людей среди капустных грядок.
— Люди — существа до крайности тщеславные! — провозгласил аист. — Только послушайте, как они тарахтят! А ведь настоящего треска издать не могут. Кичатся своей речистостью, своим языком. Хорош язык, ничего не скажешь! Стоит им перебраться в другое место, на расстояние нашего дневного перелета, и тамошний язык им уже непонятен, один не разумеет другого. Наш-то язык понятен повсюду — что в Дании, что в Египте. И летать люди не умеют. Ездят на этакой хитрой штуковине, которая у них зовется железной дорогой, и частенько ломают себе там шею. Меня мороз по клюву дерет при мысли об этом. Мир вполне может существовать без людей. Мы легко без них обойдемся! Были бы лягушки да дождевые червяки!
«Вот это речь так речь! — подумал жабенок. — Какой великий ум! А как высоко сидит, я еще никого так высоко не видал».
— Да еще и плавать умеет! — воскликнул он, потому что аист расправил крылья и полетел.
Аистиха в гнезде рассказывала про Египет, про нильскую воду и про бесподобный ил, какого в дальних краях полным-полно. Для жабенка все это было ново и ужасно интересно.
— Мне обязательно надо попасть в Египет! — сказал он. — Лишь бы аист или кто-нибудь из его отпрысков согласились взять меня с собой. Уж я отслужу им на свадьбе. Да, я непременно попаду в Египет, ведь я счастливчик! Во мне столько пылкого желания, и это куда лучше, чем самоцвет в голове.
А ведь это и был самоцвет — пылкое, неистребимое желание, стремление вперед, только вперед! Самоцвет горел внутри, светился радостью, лучился восторгом.
Тут аист к нему и подлетел — увидал жабенка в траве, ринулся вниз и сцапал, отнюдь не бережно. Клюв давит, ветер свистит — ужас как неуютно, но жабенок точно знал: путь-то он держит вперед, в Египет, — а потому глаза у него сверкали, из них словно искра вылетела.
— Ква-квак!
Жабенок умер, аист убил его. Но искра, вылетевшая из его глаз, с нею-то что сталось?
Солнечный луч подхватил ее, солнечный луч унес самоцвет жабенка. Куда?
Не спрашивай у натуралиста, спроси у поэта, и он расскажет тебе сказку — и про гусеницу там вспомянет, и про аистиное семейство. Ты вот подумай! Гусеница превращается в прелестного мотылька! Аистиное семейство улетает за горы, за моря в далекую Африку и все ж таки находит самый короткий путь домой, в Данию, на то же место, на ту же крышу! Да, вроде бы сущая сказка, и тем не менее, чистая правда! Если хочешь, спроси у натуралиста, он подтвердит, хотя ты и сам знаешь, потому что видел все собственными глазами.
Но самоцвет? Жабий самоцвет?
Ищи его на солнце! Высмотри, если сможешь!
Блеск там слишком ярок. Наши глаза пока не способны лицезреть творение Господне во всем его величии, но дайте срок — станет явью и эта чудесная сказка, самая чудесная на свете, потому что мы будем ее участниками.
Примечания
«Жабенок» (Skrubtudsen) — впервые опубликована в 1866 г. (См. примеч. к истории «Сокрыто — не забыто».) Замысел сказки возник у автора во время пребывания в Португалии. «У одного из глубоких колодцев (...) я увидел большую отвратительную жабу. Когда я вгляделся в нее, то обратил внимание на ее умные глаза и сразу же придумал сказку. Позднее, возвратившись в Данию, я записал ее, сообщив ей чисто датский колорит». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 406.)
Зато у одного из них самоцвет в голове... — По народному поверью, в голове жабы может быть скрыт драгоценный камень.
Взять, к примеру, Эзопа или Сократа!.. — Согласно преданиям, баснописец Эзоп и философ Сократ отличались уродливой внешностью.