I
Железная дорога в Дании протянулась пока лишь от Копенгагена до Корсёра, это лишь малая часть богатого ожерелья, чьи нити раскинуты по всей Европе, а самые красивые жемчужины зовутся Париж, Лондон, Вена, Неаполь, хотя иные люди считают самыми красивыми не эти большие города, но, наоборот, какой-нибудь неприметный городишко, где они родились и выросли, где живут их близкие; зачастую это даже и не городишко, а просто усадьба, маленький домик, укрытый в зелени живых изгородей, пятнышко, промельк за окном мчащегося поезда.
Много ли жемчужин в этой ниточке, что тянется от Копенгагена до Корсёра? Мы рассмотрим шесть, которые наверняка привлекают внимание большинства людей. Памятники старины и сама поэзия придают этим жемчужинам особый блеск, озаряющий наши помыслы.
Неподалеку от холма, на котором высится замок Фредерика VI, где провел свои детские годы Эленшлегер, сияет укрытая от ветров лесами южного края одна такая жемчужина, ее называли Хижиной Филемона и Бавкиды, то бишь Домом любящих стариков супругов. Здесь жил Рабек со своей женой Каммой, под их гостеприимным кровом поколение назад собирались таланты из шумного Копенгагена, здесь был приют мысли — а теперь! Не говори «ах, как все изменилось»! Нет, там по-прежнему приют мысли, теплица для чахлого растения! Цветочный бутон, которому недостает сил раскрыться, все же таит в себе зачатки листьев и семян. Здесь солнце мысли озаряет заповедный приют духа, оживляет, животворит. Окружающий мир заглядывает сквозь окна глаз в неисповедимую глубь души. Этот приют слабоумного, обвеянный человечностью, — место святое, теплица для чахлого растения, которое однажды будет перенесено в сад Господень и там расцветет. Слабейшие разумом собраны теперь здесь, где некогда встречались величайшие и сильнейшие, обменивались мыслями, возвышались духом, — так пусть же и здесь вспыхнет огонь души, что пылал в Хижине Филемона и Бавкиды.
Город королевских усыпальниц у источников Роара, древний Роскилле, лежит перед нами; стройные шпили церквей высятся над приземистыми городскими постройками, отражаются в Исе-фьорде. Мы посетим здесь только одну могилу, поглядим на нее в жемчужное стекло, и речь пойдет не о могиле могущественной королевы-объединительницы Маргрете... Нет, на кладбище, обок белой стены которого мчится поезд, есть одна могила с небольшою плитой, где покоится властитель органа, творец датского романса. Напевами в нашей душе сделались старинные предания, поведавшие, как «прозрачные волны катились», как «жил-был в Лайре король», — Роскилле, город королевских усыпальниц, в твоей жемчужине мы бросим взгляд лишь на эту скромную могилу, где выбиты на камне лира и имя — Вайсе.
Теперь мы подъезжаем к Сигерстеду, что возле города Рингстед. Вода в реке стоит низко; желтые злаки растут там, где неподалеку от девичьей светелки Сигне причаливала лодка Хагбарда. Кто не знает песнь о Хагбарде, повешенном на дубу, и о Сигне, которая подожгла свою светелку, — песнь о крепкой любви.
«Прекрасный Сорё в опояске лесной!» — тихий монастырский город выглядывает из-за обомшелых деревьев; глаза у него молодые, и смотрит он по-над озером на железную дорогу, слышит, как пыхтит летящий по лесу паровоз. Сорё, жемчужина поэзии, где покоится прах Хольберга! Точно огромный белый лебедь, красуется у глубокого лесного озера твоя обитель учености, а пониже на склоне — туда-то и устремлен наш взор — белеет, словно звездчатка в траве, маленький домик, на всю страну разносятся оттуда псалмы, долетают голоса, даже крестьянин прислушивается к ним и узнаёт о былых временах датской державы. Зеленый лес и птичьи напевы неразделимы, как неразделимы Сорё и Ингеманн.
Вперед, в Слагельсе! Что отражается здесь в гладкой жемчужине? Пропал монастырь Антворскоу, пропали богатые покои замка и даже стоявший поодаль заброшенный флигель, а вот одна примета старины пока уцелела, ее обновляют снова и снова — деревянный крест на холме, где в эпоху легенд пробудился святой Андерс, слагельский священник, в одну ночь перенесенный сюда из Иерусалима.
Корсёр — именно в Корсёре родился тот, кто подарил нам
...серьезность с шуткой пополам
в напевах Зеландца Кнуда.
О мастер слова и шутки! Осевшие старые валы заброшенной крепости — последние зримые очевидцы твоего детства! Когда солнце садится, их тени указывают на то место, где стоял твой родной дом; с этих валов, глядящих на вершину острова Спрогё, ты ребенком видел, как «луна скользит за остров», и воспел ее в бессмертных стихах, а позднее воспел точно так же и горы Швейцарии, ты странствовал по мирскому лабиринту и пришел к выводу, что:
...ах, розы нигде не алеют так ярко,
Нигде не увидишь столь малых шипов,
Подушки нигде не покоят так мягко,
Как в детстве невинном родительский кров.
Милый певец забав! Из душистой смолки мы сплетем тебе венок, бросим в море, и волны отнесут его в Кильскую бухту, на берегу которой погребен твой прах; венок — это привет от молодого поколения, привет от Корсёра, города, где ты родился и где кончается наша жемчужная ниточка.
II
— И впрямь жемчужная ниточка — от Копенгагена до Корсёра, — сказала бабушка, выслушав все, что мы только что прочитали. — Совершенно согласна, правда, мне эта жемчужная ниточка знакома вот уж двадцать четыре с лишним года. Паровозов тогда не было, и на тот путь, какой вы одолеваете за несколько часов, мы тратили по нескольку дней. Шел тысяча восемьсот пятнадцатый год, мне аккурат сравнялось двадцать один — прекрасный возраст! Впрочем, и шестьдесят — тоже возраст прекрасный, благословенный!.. В дни моей молодости поездки в Копенгаген, в город, которому нет равных, как мы считали, случались куда реже, чем теперь. Мои родители после двадцатилетнего перерыва решили снова съездить в столицу и меня с собой взять; разговоры об этой поездке велись не один год, и вот наконец она состоится! Мне казалось, начнется совсем новая жизнь, и, в общем-то, для меня действительно началась новая жизнь.
Шили обновки, собирали баулы и чемоданы, и, поскольку мы готовились к отъезду, множество друзей приходили попрощаться! Путь-то нам предстоял неближний. Около полудня мы выехали из Оденсе в голштинском экипаже родителей, и всю дорогу, почти до самых ворот Святого Йоргена, знакомые кивали нам из окон. Погода стояла чудесная, кругом пели птицы — сущее наслаждение, все думать забыли, что дорога до Нюборга долгая и утомительная; добрались мы туда уже под вечер, но почту доставят только ночью, и до тех пор ни одно пассажирское судно не отчалит. Мы взошли на борт, перед нами, сколько хватало глаз, раскинулся пролив, тихий такой, спокойный. Мы, не раздеваясь, прилегли и уснули. Утром, когда я поднялась на палубу, все вокруг тонуло в густом тумане, ничегошеньки не видать. Я слышала петушиные крики и колокольный звон, чувствовала, что солнце взошло, но где же мы находились? Мало-помалу туман поредел — оказывается, мы по-прежнему были в виду Нюборга. Днем наконец-то подул легкий ветерок, но встречный, а не попутный; мы все плыли, плыли и только вечером, в начале двенадцатого, наконец благополучно приблизились к Корсёру — целых двадцать два часа одолевали четыре мили.
Так хорошо было сойти на берег, но кругом царила тьма, фонари светили тускло, и все казалось мне донельзя чужим — не удивительно, ведь я никогда раньше не покидала Оденсе.
«Смотри! Здесь родился Баггесен! — сказал мне папенька. — Здесь жил Биркнер!»
И мне вдруг почудилось, будто старый город с маленькими домишками разом стал светлее и больше; вдобавок мы были ужасно рады ступить на твердую землю. Ночью я глаз не сомкнула от избытка впечатлений — столько всего успела повидать и пережить с тех пор, как третьего дня выехала из дому.
Наутро мы поднялись рано, нас ожидало путешествие до Слагельсе по скверной дороге с опасными крутыми подъемами и множеством рытвин, да и после было не намного лучше, а нам хотелось поскорее добраться в Сорё, до постоялого двора «Рачий дом», чтобы засветло навестить в городе Мельникова Эмиля, как мы его звали, это ваш дедушка, мой покойный муж, пробст, тогда он учился в Сорё и готовился к второму экзамену.
После полудня мы подъехали к «Рачьему дому», в те поры это было очень приличное заведение, лучший постоялый двор на всем пути, гостиница и посейчас превосходная, нельзя не признать, верно? Хозяйничала там мадам Пламбек, женщина прилежная, работящая, в доме все так и сверкало чистотой. На стене, в раме под стеклом, висело адресованное ей письмо Баггесена — вот на что стоило посмотреть! Для меня это было просто чудо. Потом мы отправились в город и встретились с Эмилем. Можете мне поверить, он обрадовался нам, а мы — ему, такому милому и внимательному. Вместе с ним мы осматривали церковь с усыпальницей Абсалона и саркофагом Хольберга, разглядывали монашеские надписи, прокатились на лодке по озеру в «Парнас» — я отлично помню тот чудесный вечер! Мне в самом деле казалось, что если где на свете и можно сочинять стихи, так именно в Сорё, средь мирной здешней природы и красоты. В сиянии луны мы прогулялись по Философской аллее, так местные жители называли прелестную уединенную дорожку, что вела по берегу озера и речки в сторону проезжей дороги к постоялому двору. Эмиль остался на ужин, и родители мои решили, что он стал ужасно умным и выглядел замечательно. Он обещал дней через пять, на Троицу, приехать к своим в Копенгаген и побыть с нами. Эти несколько часов в Сорё и на постоялом дворе — из числа прекраснейших жемчужин моей жизни...
Следующим утром мы встали чуть свет, путь до Роскилле неблизкий, а нам надо было попасть туда пораньше, чтобы посмотреть церковь и чтобы папенька ближе к вечеру мог навестить своего старого школьного товарища. Все прошло благополучно, мы заночевали в Роскилле, а на другой день добрались до Копенгагена, правда, не спозаранку, а около полудня, потому что дорога была прескверная, совершенно разбитая. На весь путь от Корсёра до Копенгагена мы потратили около трех дней, у вас же на это уходит три часа. Жемчужины драгоценней не стали, это им не дано, а вот сама ниточка новая, удивительная. В Копенгагене мы с родителями гостили три недели. Эмиль провел вместе с нами целых восемнадцать дней, когда же мы поехали домой, на Фюн, он проводил нас из Копенгагена до самого Корсёра. Там перед его отъездом состоялась наша помолвка — стало быть, вам понятно, что и для меня от Копенгагена до Корсёра тянется жемчужная ниточка.
Позже, когда Эмиль получил приход под Ассенсом, мы поженились и часто вспоминали эту поездку в Копенгаген, мечтая совершить еще одну, но вскоре родилась ваша мама, потом ее братишки и сестренки, хозяйство вести надо, забот полон рот, а когда Эмиля повысили, назначили пробстом, зажили мы в благополучии, достатке и радости, только вот в Копенгаген так и не съездили. Не довелось мне побывать там снова, сколько мы об этом ни мечтали и ни говорили, теперь же я слишком стара, сил нет, чтобы ездить на поезде. Однако я рада железным дорогам — это великое благо! И вы ко мне куда быстрей приезжаете! Теперь Оденсе не намного дальше от Копенгагена, чем в моей юности от Нюборга. Вы теперь можете до Италии домчаться за то же время, какое мы тратили на поездку в Копенгаген! Это вам не шутки! И все-таки я сижу дома — пускай другие ездят, навещают меня. Но вам негоже смеяться, что я сиднем сижу, у меня впереди путешествие куда поболе вашего да и намного стремительнее, чем по железной дороге. Когда будет на то воля Господня, я отправлюсь ввысь, к дедушке, и вы, закончив свои земные дела и насладившись этим благословенным миром, тоже придете к нам, я знаю, и коли доведется нам потолковать о днях земной нашей жизни — поверьте мне, дети! — я снова повторю: «И впрямь жемчужная ниточка — от Копенгагена до Корсёра».
Примечания
«Жемчужная ниточка» (Et Stykke Perlesnur) — впервые опубликована полностью (первая часть сказки увидела свет в 1857 г. в альманахе «Фолькекалендер фор Данмарк») в 1859 г. (См. примеч. к истории «Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях».) «В сказке «Жемчужная ниточка» описано переходное время, которое я сам пережил. Во времена моего детства не было ничего необычайного в том, что переезд из Оденсе в Копенгаген продолжался пять дней, тогда как теперь он занимает примерно столько же часов». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 399.)
Корсёр — небольшой город на западе Зеландии.
Фредерик VI (1768—1839) — король Дании и Норвегии.
Эленшлегер А.Г. (1779—1850) — поэт, прозаик, драматург, литературный критик и теоретик искусства, крупнейший представитель национального романтизма. Получил европейское признание прежде всего как создатель романтической исторической драмы.
Рабек К.Л. (1760—1830) — писатель, критик, теоретик искусства, литературный советник и член дирекции Королевского театра (с 1809 г.) В одном из стихотворений сравнил себя и свою жену Камму с благочестивыми Филемоном и Бавкидой, воспетыми Овидием в «Метаморфозах». Одним из первых отметил литературные способности Андерсена.
Роар (Хроар.) — См. примеч. к сказке «Маленький Тук».
Маргрете (Маргарита) I (1353—1412) — королева Дании, Норвегии и Швеции. Была инициатором Кальмарской унии (1397), объединившей эти страны, во главе которых встала Дания.
...властитель органа, творец датского романса... — Речь идет о датском композиторе К.Э.Ф. Вайсе (1774—1842), своими музыкально-драматическими произведениями подготовившем почву для зарождения датской национально-романтической оперы.
«...катятся прозрачные волны», «...жил-был в Лейре король» — строки из песен, сочиненных Вайсе.
Хагбарт и Сигне — герои древнего народного предания.
Ингеманн Б.С. (1789—1862) — датский поэт, прозаик, драматург, прославленный автор исторических романов. Обращался также к жанру литературной сказки. Ингеманн высоко ценил талант Андерсена и оказывал ему, особенно в начале творческого пути, всяческую поддержку.
Монастырь Антворсков — средневековый монастырь, расположенный неподалеку от Слагельсе.
Кнуд Зеландец... — Литературный псевдоним Й. Баггесена (1764—1826), крупнейшего датского классициста, ведшего ожесточенную литературную полемику с романтиком Эленшлегером.
...странствовал по мирскому лабиринту... — Намек на книгу путевых очерков Баггесена «Лабиринт» (1792—1793), одно из наиболее известных произведений писателя. О своих встречах с Баггесеном, происходивших сначала в Цюрихе, а потом в Женеве, подробно рассказал Н.М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» (1791—1795).
Святой Йорген — Святой Георгий.
Биркнер М.Г. (1756—1798) — священник и писатель, внесший важный вклад в борьбу за свободу печати в Дании.
Абсалон. — См. примеч. к сказке «Маленький Тук».