Еще раз посмотрела она на принца полуугасшим взором, бросилась с корабля в море и почувствовала, как ее тело расплывается пеной. Над морем поднялось солнце, лучи его любовно согрели мертвенно-холодную морскую пену, и русалочка не почувствовала смерти.
Г.Х. Андерсен «Русалочка»
Наступил 1848 год, и в жизни Дании, как и в жизни Европы, многое изменилось. Звуки «Марсельезы», раздававшиеся не только в Париже, но и в Вене, Лондоне и Берлине, изрядно напугали спокойных датчан. В королевском дворце царило смятение. Народ волнуется, на улицах раздаются революционные песни, а король Кристиан лежит при смерти. Наследный принц Фредерик испуганно спрашивал придворных, что же теперь будет со страной? И с королевской династией? Министры грустно переглядывались и только качали головой. Такое смутное время, а принц, вместо того чтобы твердой рукой управлять страной, охвачен страхами и сомнениями. Да, неподобающий характер у будущего монарха. Слабовольный и нерешительный. Впрочем... В этом тоже есть определенные плюсы. Такого короля несложно будет прибрать к рукам и действовать от его имени. И не теряя времени, они уже составляли послание нового короля к народу, где говорилось, что Фредерик VII будет завершать проекты своего возлюбленного отца об упорядочении некоторых вопросов управления государством, сочетая мягкость со справедливостью.
Конечно, Ганса Христиана волновала судьба родной страны и события, происходящие в Европе. Но все преломлялось сквозь призму его творческих удач и неудач. Впрочем, неудач практически уже не было. Каждый новый год приносил в жизнь Андерсена новые победы и новые почести. Европа его боготворила, и даже Америка, озабоченная собственными проблемами в это непростое время, взахлеб прочитала его «Волшебные истории», переведенные миссис Ховит. И прочитав, тотчас влюбилась в его сказки и присоединила свой хвалебный голос в хор таких же голосов, раздававшихся по всему миру.
Вот и получилось, что маленький мечтатель из Оденсе достиг таких вершин, которых прежде не удавалось достичь никому. Он стал почетным гостем при каждом дворе Европы, и среди его друзей можно было насчитать нескольких королей. К тому же книги давали ему столько средств, что он уже давно мог позволить себе жить не только ни в чем не нуждаясь, но и потакая собственным капризам. Впрочем, Андерсен был, по большому счету, равнодушен к деньгам. Точнее, он их берег и боялся, несмотря на свои доходы, голодной смерти, трясясь над каждым грошом, подобно кроту из «Дюймовочки».
Андерсен давно имел собственный дом, и, как уверяли его друзья, довольно уютный, да только находиться там подолгу он не любил. Чаще всего Ганс Христиан мог выдержать всего несколько недель в этом «рае для холостяков», после чего уезжал либо в Германию, либо в Италию, либо в Голландию. Любая из этих стран стала для него большей родиной, чем Дания. После окончательного разрыва с Иенни он несколько лет провел в путешествиях, и вот судьба снова забросила его в Англию.
Как и в первый раз, его приезд стал настоящим триумфом. С одной лишь разницей. Сегодня свет рампы казался ему не столь ослепительным и не столь желанным, как прежде. Он чувствовал себя невероятно одиноким и потерянным даже на самых важных раутах. Признание своего величия и исключительности Ганс Христиан Андерсен принимал на удивление спокойно и даже отстраненно, он все чаще и чаще ловил себя на мысли, что хочет найти тихой спокойный уголок, где можно было бы отдохнуть от почестей и оваций.
И в такой уголок он вскоре и попал. Гедшилл, летний дом Чарльза Диккенса, стал для Андерсена той гаванью, в которой он с удовольствием спрятался от своих почитателей. Он любил гулять по лесным угодьям имения Диккенса, и его постоянными спутниками стали девять детей писателя и несколько его собак. Пожалуй, это был первый случай в жизни Андерсена, когда он вполне сносно чувствовал себя в обществе ребятишек. До этого ничего, кроме крайнего раздражения, он к ним не испытывал. А здесь, греясь под ласковым солнцем Гедшилла, он поймал себя на мысли, что по-доброму завидует своему другу. Завидует его душевному спокойствию, его заботливой и любящей жене и ораве ребятишек, которые буквально обожали отца. Иногда к ним по вечерам приезжал близкий друг Диккенса — Уилки Коллинз. И тогда в доме устраивались театрализованные представления. Ганс Христиан чувствовал себя особенно счастливым в эти чудные вечера, но одновременно его душу пронизывало острое и щемящее чувство одиночества.
И вот однажды Диккенс сказал, что с Андерсеном хочет познакомиться одна актриса из Дании. Ганс был в полном недоумении, поскольку не представлял, кто это может быть, да к тому же он изрядно устал от поклонниц, которые выражали ему восхищение, не прочитав ни единой его книги. Но огорчать Диккенса ему не хотелось, и он скрепя сердце согласился на эту встречу. Миссис Диккенс подвела к нему немолодую тучную женщину и галантно произнесла: «Разрешите вам представить...» Ганс с удивлением смотрел на даму, которая, давясь от слез, чуть ли не бросилась ему на шею.
«О Боже! Ты совсем не изменился! Я не могу поверить, что вижу тебя!» — защебетала дама, преданно заглядывая ему в глаза. Он ничего не мог понять. Какая неловкая ситуация, оказывается, они знакомы, а он, хоть застрелите его на месте, не мог вспомнить ее. И тут в памяти вспыхнул слабый лучик. Боже! Да ведь это Элсбет! Ганс Христиан с удивлением смотрел на нее и с большим трудом узнал в этом обрюзгшем существе свою первую любовь. Не дав ему толком опомниться, дама поведала о том, что ее муж умер, зато теперь она замужем за молодым человеком. И он совершенно гениальный писатель. Только непризнанный. Между ними возникла пауза, и Андерсен не имел ни малейшего желания ее нарушать. Он, точно опытный артист, хорошо знал, что паузу нужно тянуть как можно дольше. Элсбет это почувствовала, и прибегла к испытанному женскому средству — кокетству. «А вы знаете, герр Андерсен, — шутливо погрозила она ему пальчиком, — вы ведь чуть не разрушили мне жизнь!» Он недоуменно посмотрел на нее. Женщина, так же кокетливо улыбаясь, шутливо проговорила, что он в свое время мог бы быть и понастойчивее. «Я тогда была так молода и, конечно, сделала глупость. Но вы-то! А говорили, что любите! Вот и получилось, что оба в итоге несчастны». Диккенсы сидели молча. Наконец-то миссис Диккенс первая пришла в себя и постаралась под каким-то благовидным предлогом увести Элсбет в гостиную. Андерсен опустился в кресло и затравленно посмотрел на Диккенса. И перед глазами Ганса возникло совсем другое женское лицо... Иенни Линд. Неужели он так и не забудет ее? Неужели не даст себе еще одного шанса? А ведь еще несколько лет назад он пообещал себе, что выбросит из своего сердца эту женщину, и они станут добрыми приятелями. Но сердце упорно не желало слушаться своего хозяина и продолжало еще надеяться на любовь.
Это был мираж. И сейчас, когда Иенни должна была выйти замуж, он отчетливо это понимал. Тем вечером, когда ему пришло письмо от Эдварда, сообщавшего эту горестную новость, он долго просидел у себя в гостиной, не зажигая свечей. Вот и закончилась эта сказка. Он снова остался один. Андерсен спустился с заоблачных высот прямо в кабинет Диккенса. Ему стало грустно и тоскливо. Очарование нескольких недель, проведенных у Диккенсов, растаяло точно сон. Миссис Диккенс первая заметила его перепады настроения. И не долго думая поделилась своими наблюдениями с мужем. Диккенс решил откровенно поговорить с Андерсеном.
Ганс Христиан охотно откликнулся на этот разговор. Ему и самому хотелось выговориться и послушать мнение Диккенса, почему же ему так не везет в делах сердечных. Ганс Христиан признался, что влюблялся всего три раза, и каждый раз его чувство оставалось безответным. Видно, ему суждено быть одному, видимо, Бог требует плату за его успех. Диккенс категорически не согласился с ним. Быть может, господин Андерсен просто не заметил искреннее чувство и прошел мимо?
Андерсен задумался. Что ж, похоже, пришло время, когда нужно честно ответить самому себе на вопрос, только что сорвавшийся из уст его друга. Да, он слишком хорошо знает, что такое одиночество, а еще он понял, что винить в создавшейся ситуации он может только самого себя. Он одинок, потому что до сегодняшнего дня был слеп. Диккенс молчал, он понимал, что сейчас происходит в душе Ганса Христиана, и справедливо полагал, что лучше этому процессу не мешать. Пусть Андерсен побудет наедине с собой и заглянет в самые сокровенные тайники своей души. Наконец Ганс Христиан сам прервал затянувшееся молчание. «Половину жизни я гонялся за химерами, но сейчас я абсолютно четко осознаю, что много лет рядом со мной было нечто важное и реальное, то, чем нужно было дорожить больше всего. Но теперь слишком поздно. Назад нельзя вернуться». Диккенс возразил, что, быть может, еще не все потеряно? Андерсен задумался. И вдруг до него донеслось слабое дыхание ветерка, казалось, тот прилетел специально, чтобы донести до него всего одну фразу. Самую важную из того, что слышал Ганс Христиан за всю свою жизнь. Он услышал голос Гетти: «Даже если ты никогда не придешь, я все равно буду тебя ждать».
Андерсен поднялся, причем так резко, что не на шутку напугал Диккенса. Да, еще не поздно, он в этом уверен и первым же экипажем завтра утром он отправится в Лондон, чтобы как можно быстрее отплыть в Данию. Диккенс пожелал гостю доброй ночи и ушел к себе, а Ганс вышел в сад. Не могло быть и речи, чтобы уснуть сегодня.
Луна поднялась довольно высоко, освещая загадочным светом окрестности. Издалека раздавалась едва слышная трель флейты, но Ганс сидел погруженный в свои мысли, не замечая ничего вокруг. Завтра он поедет домой! До этого момента он не понимал значения этого слова, не знал, что такое дом. А только мечтал о нем. Но скоро, очень скоро его мечты наконец-то станут реальностью. И теперь это короткое слово стало для него понятным и означало лишь одно. Светлая комната, где возле камина сидит Гетти, в руках у нее пяльцы с вышиванием... Ганс прикрыл глаза и представил себе, как он войдет в комнату и увидит ее. И она все поймет. Поймет без слов, что теперь он вернулся навсегда. И они будут вместе.
Он летел в Копенгаген как на крыльях и представлял, как поднимется по ступенькам Амалиенборга. И вот он уже рядом с домом Гетти. Маленькие кусты были в цвету, а вокруг садовых стен кружили пчелы. Солнце сильно нагрело булыжник, но Ганс не чувствовал этого. Он знал, что внутри дома будет прохладно и через несколько минут Гетти даст ему освежающий напиток, который он выпьет возле окна. Дверь была открыта. Он постучал и замер в ожидании. Никто не вышел ему навстречу. Ганс в недоумении смотрел на темное пространство, которое вело в гостиную. Что ж... Может быть, она не услышала стук? Ничего, он еще чуть-чуть подождет, и, если она не выйдет, сам проскользнет в гостиную и сделает ей сюрприз. Чувствуя себя ребенком, играющим в прятки, он проскользнул в глубь дома. И здесь удивился еще больше. В доме не было слышно ни звука. Внутри царила такая тишина, будто он попал в замок спящей красавицы. Ганс огляделся. Ни единого признака жизни. Но не могла же она уехать?! Тем более теперь!
Он остановился в раздумье, нужно ли ему идти дальше? Но ведь Гетти часто повторяла, что он уже давно член их семьи. И Ганс вошел в гостиную. И тотчас остановился на пороге. В груди у него сдавило. Окна и ставни в комнате были наглухо закрыты, и вокруг стоял спертый воздух. Но больше всего его поразил непривычный порядок, царящий в комнате. Ноты исчезли с пианино, рабочей корзинки Гетти тоже не было видно, шторы были задернуты, а вазы, всегда наполненные цветами, сейчас стояли пустыми. Ганс медленно обошел комнату и остановился. Гетти сказала, что всегда будет его ждать, а теперь ее нет! Он уже начинал злиться, когда в комнату вошел Питер. И Ганс тотчас разразился тирадой: «Послушай, что здесь происходит? Где Гетти, где все? Почему дом такой мертвый!»
Питер вздрогнул, но ничего не сказал. А только поднял на Ганса Христиана усталые, полные горечи глаза. И только в этот момент Ганс увидел раздавленное горем лицо брата Гетти. Он застыл, боясь услышать слова, которые слышать не хотел. Но Питер только покачал головой. А потом, шаркая ногами, повернулся и пошел в глубь комнаты. Остановился. И точно не совсем не понимая, что он делает, вернулся к дверям. Ганс понял, что здесь произошла страшная трагедия. И не мог произнести ни слова. Страх овладел им, пол поплыл под ногами, а стены начали качаться. Ганс схватился за спинку кресла, стараясь удержаться и не упасть, и закрыл глаза. Ему стало плохо от нахлынувшего на него ужаса. И тут он услышал глухой голос Питера: «Я только что пришел из офиса пароходства, ее нет в списках живых. Она ездила в Америку на «Австрии»... И уже возвращалась домой. Это случилось ночью». Они оба молчали. А потом Питер добавил: «Список внимательно проверили... Несколько раз. Опрокинулась бочка со смолой... корабль загорелся. Почти никого не удалось спасти».
Повисло молчание. И лишь в саду весело щебетали птицы. Но для двух мужчин их пение звучало погребальной музыкой. Наконец, не выдержав этой тишины, Питер ушел. Но Ганс не обратил на это внимание. Он смотрел на камин и видел иную картину. Он слышал рев волн и крики людей, чувствовал запах дыма и видел Гетти. Ее хрупкую фигурку, пробивающуюся сквозь огонь к спасению. Видел, как она упала, а пламя стало подбираться все ближе и ближе. Ее крик становился все слабее... Он видел, как корабль развалился, и остались только волны, эти беснующиеся фурии, затягивающие ее в свою пучину.
Он открыл глаза. «О Боже, это всего лишь сон. Страшный, ужасный, но сон. Сейчас она войдет и посмеется над его фантазиями. И на душе сразу станет хорошо и спокойно». Но он напрасно ждал. Гетти больше никогда не выйдет ему навстречу. Его взгляд остановился на камине, где стояла маленькая бумажная танцовщица, которую он много лет назад подарил Гетти. Ганс поднялся, подошел к камину и осторожно взял хрупкую фигурку. Что ж, теперь она снова вернулась к нему...
Ганс тихонько вышел из дома, стараясь, чтобы его никто не заметил. С непокрытой головой, с лицом, изрезанным морщинами от невыносимого страдания, он брел по улицам. Весь город знал о произошедшей трагедии, и поэтому все с сочувствием отнеслись к его горю. Никто не задавал вопросов и не пытался высказывать слова соболезнования. Люди деликатно хранили молчание. Ганс Христиан так никогда и не вспомнил, где он бродил те первые несколько часов.
Лишь когда сумерки спустились на город, он осознал, что оказался на пристани. Пароход, готовящийся к отплытию, выпускал кольца дыма, которые в итоге складывались в безобразное темно-серое облако, закрывавшее собой паруса белых веселых лодок. Это был такой же пароход, как «Австрия», отнявший у Ганса самое дорогое в его жизни. Не в силах вынести его вида, Ганс пошел прочь.
Очнулся он лишь поздней ночью. Ноги сами принесли его к дому толстой фру. Это было единственное место, где его душа смогла бы найти успокоение. Он постучался и точно молитву прошептал: «Хоть бы она была дома». Пожалуй, Карен могла бы облегчить его боль. А он был так жесток и так несправедлив к ней. О, он будет просить прощение до тех пор, пока ее сердце не сжалится! Он скажет, как раскаивается. Он обязательно найдет слова, способные тронуть ее сердце. И сделает все, чтобы растопить лед, сковавший их отношения. Только бы она была здесь!
Дверь открыла хрупкая девушка. Она изумленно смотрела на Андерсена, явно не понимая, что может делать великий писатель в этом месте.
— Простите, — сбивчиво сказал Андерсен, — Карен... Я могу ее увидеть.
На лице девушки появилось откровенное удивление.
— Вы ошиблись... Такой здесь нет.
Ганс несколько секунд непонимающе смотрел на девушку, потом поднес руку к сердцу и стал медленно оседать на землю. Уже потом ему рассказали, что девушка, перепугавшись до смерти, вызвала врача, и Андерсена доставили домой, где он и пришел в сознание. Когда врач ушел, Ганс собрал все силы и подошел к камину. Он терпеть не мог холода, а вид огня всегда действовал на него благотворно. Не удержавшись на ногах, Ганс Христиан упал на колени и вытянул вперед руки. И только сейчас осознал, до какой степени онемели у него пальцы. Впрочем, его мозг онемел еще больше. Хотя в данный момент это было своего рода благодатью. Маленькая помятая белая вещичка выпала у него из кармана на каменный пол. Господи, да это же танцовщица! Как он мог так сильно помять ее! Гетти это наверняка бы не понравилось. Хотя... Теперь ей все равно. Он размахнулся и хотел бросить фигурку в огонь. Но рука застыла в воздухе. Нет, не нужно повторять финал собственной сказки. Вот это Гетти уже явно не одобрила бы. И Ганс достал оловянного солдатика. Он поставил его рядом с танцовщицей и долго смотрел на них. А потом разрыдался.
За несколько последующих лет его слава стала абсолютной. Награда следовала за наградой, а уважение постепенно перешло в почитание и преклонение. И уже ничего более нельзя было добавить к высоте его положения. Но вместо того чтобы собирать урожай почестей и наслаждаться своей победой, Ганс Христиан вел себя так, что состояние его рассудка внушало большие опасения самым близким его друзьям. Он стал невероятно недоверчивым и подозрительным. Не верил никому и ничему, сомневался практически в каждом слове, произносимом в его адрес.
Врачи советовали ему сменить климат, но Андерсен охладел даже к любимым путешествиям. К тому же его одолевали сильные боли, не только зубы, которыми маялся всю жизнь, но и печень, и почки почти отказали. Впрочем, это доставляло ему какую-то мрачную радость. Он словно заядлый мазохист получал свою порцию страданий, приносящих ему извращенное удовольствие.
Эдвард Коллин был обеспокоен больше тем, что Андерсен перестал тревожиться о своем одиночестве, хотя после смерти Гетти писатель мог неоднократно устроить свою жизнь. Но каждый раз он отказывался от создания семьи под всяким благовидным предлогом. И хорошо, если бы только это... Эдвард доподлинно знал, что, бывая в Париже и Голландии, Андерсен стал завсегдатаем борделей. Поначалу это шокировало Эдварда, но он изумился еще больше, когда узнал, что Андерсен только беседует с «ночными бабочками», не помышляя ни о чем больше. Вот тогда он не на шутку испугался и попросил известного психиатра посмотреть Ганса Христиана. Эдвард пригласил Андерсена на ужин, где одним из гостей и был знаменитый врач. Вердикт медика успокоил Эдварда Коллина. Конечно, Ганс Христиан находится в состоянии сильнейшего нервного напряжения, но ничего переходящего границы нормы светило не увидел. А Эдвард подумал: интересно, а кто может определить, где проходит эта самая граница, и есть ли гарантия, что однажды Ганс не решит ее перейти? Но на эти вопросы наука была пока не в состоянии дать ответа. И Эдварду оставалось только одно: наблюдать за Андерсеном и стараться, чтобы он подолгу не оставался один.
А на днях Эдвард наглядно понял, как тонка грань, отделяющая наш рассудок от помешательства. Тем вечером Андерсен ужинал у них дома. И всерьез напугал жену Эдварда, когда сказал, что самое заветное желание, которое неотступно следует за ним на протяжении последних месяцев — это чтобы, когда он умрет, в гробу просверлили маленькую дырочку, через которую он мог бы наблюдать за пришедшими на его похороны. А также собственными глазами увидеть, насколько они будут удачными, что скажет священник, и главное — о чем будут судачить между собой собравшиеся, много ли теплых слов скажут в его адрес. Жена Эдварда пришла в ужас от его слов и посоветовала мужу серьезнее отнестись к состоянию психики Ганса. Эдвард пустил в ход все свое красноречие, стараясь уговорить Андерсена лечь в клинику на обследование. Врачи признали у него опухоль мозга, которая достаточно быстро прогрессировала.
Андерсен отнесся к этому на удивление спокойно. Он сказал, что неимоверно устал и хочет уже покоя. Вот отпразднует свой юбилей в Оденсе, и тогда можно спокойно отойти в мир иной. А пока он старался как можно меньше оставаться один в своем большом доме, где всегда чувствовал себя весьма неуютно.
Оденсе помимо чествования подарил ему встречу с Карен. И это был подарок, на который Ганс уже не рассчитывал. Когда он был в своем старом доме, дверь тихонько отворилась, и на пороге появилась женщина лет семидесяти. Поначалу они молчали, но постепенно скованность исчезла. Карен привычным жестом накрыла его ладонь своей. И как много лет назад, Ганс уткнулся в ее теплое плечо, а затем произнес: «Помнишь тот день, когда гадалка предсказала: «Весь мир поднимет головы, и будет смотреть за его полетом. А городок Оденсе, в котором он родился, больше всех в Дании будет гордиться им. Для него зажгутся фонари, и люди выйдут на улицы. Но за это он заплатит саму ужасную цену, которую можно потребовать от человека». Так все и случилось. Гадалка была права».
Карен ничего не ответила. Глупо было ему рассказывать о своей жизни, о том, что в ее маленьком домике на окраине Копенгагена горит ясный очаг, а по вечерам она ждет самого дорого для нее человека на свете. Но Ганс каким-то непостижимым образом понял все без слов. Теперь он бы отдал всю свою славу и все свои почести за один вечер в кругу семьи. Карен провела рукой по его волосам и сказала: «Хватит хандрить. Герр писатель, почтеннейшая публика ждет вас».
Ганс Христиан Андерсен поднялся и, опираясь на ее руку, вышел навстречу дню, которого ждал всю жизнь.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |