— А вот и он сам, — сказала маленькая кухарка, указывая пальцем на серенькую птичку, сидевшую в ветвях.
— Неужели? — удивился первый приближенный императора. — Никак не воображал себе его таким! Самая простая наружность!
Г.Х. Андерсен «Соловей»
Он шел на встречу с Иенни Линд, но мысли его были весьма далеки от предстоящего события. Он хотел уехать не только от «Мавританки», но и от Луизы Коллин. Стыдно было себе признаться, но чувства к ней еще были живы в его душе и не позволяли увидеть то, что не увидеть было невозможно. А именно горячую любовь со стороны Гетти. Иногда Ганс Христиан ловил себя на мысли, что именно Генриетта Вульф и есть его долгожданная судьба, но всякий раз гнал от себя эти несбыточные мечты. Странное дело, он страдал от своего одиночества и в то же время панически боялся что-либо изменить в жизни. И все же он еще надеялся встретить женщину, с которой он испытает настоящее чувство. Женщину, которая сможет все изменить в его судьбе.
А пока его мысли были заняты новым сборником сказок, уже почти готовым к печати. Маленький Оле-Лукойе со своим волшебным зонтиком поможет датчанам посмеяться над убогой рассудочностью и прославит живую творческую фантазию, открывающую в будничной жизни неиссякаемый источник сказок. А история о принце-свинопасе покажет читателям разницу между настоящим чувством и ярким фантиком подделки. Пустая принцесса пренебрегла любовью принца и отвергла его чудесные подарки — соловья и розу Еще бы! Они ведь настоящие! А вот зато хитроумно сделанная трещотка, играющая смесь из модных вальсов и полек, и горшочек, позволяющий узнать, что готовят на обед в разных домах королевства, привели принцессу и ее фрейлин в полный восторг. Правда, копенгагеновские критики не увидели в этой сказке никакого подтекста, а только наивную фантазию для детей. Ну и ладно. Придет время, и они поймут истинный смысл этой сказки.
Он хотел донести до читателей то, что часто любовь и поэзия становятся жертвами глупости и бессердечия, тщеславия и моды. И основные требования рассудительных кумушек — молодой человек должен быть благоразумным и твердо стоять на ногах. Но Андерсена, конечно, не научишь благоразумию. Так что ж... Пусть пишет себе сказочки, если ни на что большее он не способен. Другое дело, что бранить его на каждом углу, как прежде, стало как-то неудобно. Датчане им зачитываются, да и за границей превозносят чуть ли не до небес. Но разве можно это воспринимать всерьез? Ганс Христиан написал в своем дневнике: «Просто диву даешься, до чего глупы бывают признанные умники! Беда мне с этими критиками! И хвалят, и бранят невпопад. У них все определено заранее: книга озаглавлена «Сказки для детей», значит, это просто забавные пустячки. Ну да я не позволю запереть меня в детской!»
В этот новый сборник Ганс Христиан поместил самые любимые свои сказки: «Соловей» и почти автобиографическую «Гадкий утенок». В них он с тем энтузиазмом, с каким литература осваивала науку и смежные сферы искусств, интенсивно вбирая в себя все новое в них, раздвигал границы сказочного мира. И дело даже не в том, что его герои раз и навсегда отрекаются не только от привычного сказочного поведения, но и от обычной сказочной судьбы. Андерсена как, раз занимал вопрос о двух разных организмах: одном, который живет благодаря неустанной работе часового механизма, и втором, живом и настоящем. Именно разрешая эту дилемму, он написал «Соловья», в котором пророческая его фантазия обратила невнятные представления европейцев того времени о далеком азиатском мире в первую сказочную антиутопию.
Вот как это описывает сам Андерсен: «В целом мире не нашлось бы дворца лучше императорского, он весь был из драгоценного фарфора, зато такой хрупкий, что страшно было до него дотронуться. В саду росли чудеснейшие цветы, к самым лучшим из них были привязаны серебряные колокольчики, звон их должен был обращать на цветы внимание каждого прохожего. Вот как было все придумано! Сад простирался так далеко, что и сам садовник не знал, где он кончается». Подробное описание владений китайского императора напоминает ярмарочный лубок, который Андерсен доводит до абсурда и превращает Китай в затерянную где-то на краю земли неземную цивилизацию. Странный мир, невыносимое механическое совершенство которого подчинило себе всякую жизнь. Люди, ставшие заложниками эстетического чуда своей империи: дворец из тонкого фарфора, цветы, о прелести которых напоминают привязанные к ним «серебряные колокольчики». И бриллиантовый заводной соловей, «похожий на настоящего», который именно в этом утопическом месте находит своих ценителей. «Он безукоризненно держит такт и поет по моей методе!» — хвалит соловья придворный капельмейстер, а потом пишет ученый труд в двадцать пять томов, полный мудреных слов, где доказывается, что искусственный соловей превосходит живого. И все придворные с ним согласны — и по искреннему убеждению, и из страха прослыть дураками. И вот механическая птичка получает всеобщее признание и пышный титул «императорского ночного столика первый ночной певец с левой стороны».
Далее у Андерсена окружающий мир явственно распадается на две параллели — самопожирающая гармония механики с органикой. В точке пересечения двух миров — маленькая певчая птичка. Кочуя из одного мира в другой, она превращается из живого существа в обезличенную диковину, серый цвет которой — унылая аллегория застывшей вокруг нее материи...
Но, несмотря на все титулы, путешественники отдают свое предпочтение живому серенькому соловью, а бедные рыбаки не могут понять, отчего пение механической птицы не печалит и не радует их. Будто нет в этом пении чего-то самого важного. Наверное того, что люди называют душой. И разве может с этим чудом сравниться настоящий соловей?! Да, он выглядит серым и невзрачным, но зато его песни так берут за душу, что подчас слезы сами собой катятся из глаз, или, напротив, на душе становится необыкновенно весело и спокойно. И, конечно, место лесного певца не в золотой клетке, куда раньше поместил его император, а на воле. Поэтому соловей совершенно правильно сделал, что улетел из дворца. И, может быть, его механический собрат, украшенный бриллиантами и другими драгоценными камнями, по праву занял его место в императорских покоях и теперь услаждает слух правителя.
Песни настоящего соловья должны раздаваться в прохладном зеленом лесу, на берегу моря, где их слушают и рыбак, тянущий невод, и девочка-кухарка, несущая объедки домой. И он летает повсюду и все замечает, поэтому и поет о зле и о добре, о горе и о счастье, о роскоши дворцов и о нищете хижин. Чего ж тогда удивляться, что его песни трогают душу и заставляют задуматься?
И пусть на придворном балу победил механический соловей, но в час тяжелого испытания, когда решался вопрос, будет ли жить император или умрет, настоящий соловей своим пением очаровывает саму Смерть. И, покоренная его пением, она отступает.
Действительно жизнь у Андерсена может проиграть смерти, но никогда — зубчато-роликовому механизму. Она и выигрывает: «Слуги вошли поглядеть на мертвого императора и застыли на пороге, а император сказал им: «Здравствуйте!»».
Забегая немного вперед, хочется сказать, что советским критикам нравилось узнавать в «Соловье» сказку, обстоятельно развенчивающую скудоумие дворцовых придворных и воспевающую обаяние простого народа. Им это настолько нравилось, что они даже не замечали симпатию, с которой Андерсен относится к своему императору. Есть в сказке на этот счет дипломатичная оговорка: «Я люблю тебя за твое сердце больше, чем за твою корону, — говорит птичка, — и все же корона окружена каким-то особенным священным обаянием!»
Обаяние королевского головного убора никогда не оставляло равнодушным Андерсена. География его знакомств с монархами охватывала весьма обширную зону на карте мира — из Старого Света он перемещался в Новый и обратно, записывая в свой актив искренние слезы восхищения и медали, которыми его награждали венценосные господа.
Со всей страстью его непосредственной натуры Андерсена тянуло к тем, перед кем он испытывал неискоренимый социальный пиетет. И все же они оставались существами из потустороннего мира, из-за дворцовой хрустальной стены: «Кто живет в стеклянном доме...».
Андерсен писал «Соловья» и даже не подозревал, насколько пророческой окажется его сказка, и что совсем скоро его самого ждет глубокая неожиданная любовь к шведскому соловью — Иенни Линд. Но обо всем по порядку.
Наконец-то в тот вечер он дошел до дома знакомых Генриетты Вульф. Его провели в гостиную и представили невзрачной девушке, которая держалась весьма скованно. Андерсен сел на диван и неторопливо стал рассматривать приезжую певицу. Он никак не мог понять, почему ради нее так старалась Гетти. Нет, определенно ему эта девушка не нравилась. Она показалась высокомерной, не в меру холодной, и он даже не сомневался в том, что поет она из рук вон плохо. Да и потом, Боже правый, как она выглядела! На ней было темно-коричневое платье, которое вместе с ее прямыми волосами и ничем не примечательным лицом создавало впечатление маленького равнодушного воробья в блеклом оперении.
Впрочем, как потом признавалась Иенни, Ганс тоже произвел на нее не лучшее впечатление. Она увидела в нем нервного, рассеянного молодого человека, у которого эмоции брали верх над разумом. В общем, между ними сразу возник холодок, и легкое отчуждение сковало беседу молодых людей. Причем никто из них и не пытался разрушить этот лед.
Андерсен уже несколько раз, точно заведенный механизм, повторял одну и ту же фразу: «Копенгаген — прекрасный город». На что Иенни Линд благосклонно кивала. Потом Ганс Христиан понял, что следует ее как-то продолжить, и выдавил из себя: «Я мог бы показать вам город». Иенни поспешила вежливо отказаться. Дело в том, что они с отцом завтра уезжают, и хотя она весьма благодарна герру Андерсену за столь лестное предложение, но принять его никак не может. Ганс Христиан вспыхнул. Да кто она такая, чтобы отказывать известнейшему писателю Дании? Он довольно холодно попрощался с ней и ушел из этого дома.
А на следующий день Ганс Христиан Андерсен отправился в путешествие. Он должен объехать Италию, Грецию и Турцию. Вопреки ожиданиям, что дорога его успокоит, первые дни он чувствовал себя одиноким и подавленным. Но скоро, совсем скоро его захватила магия новых впечатлений. В Германии он впервые увидел железную дорогу и даже рискнул проехать по ней до Лейпцига. Он был в восторге. Вот оно, самое настоящее волшебство! Даже не верится! Этот грохочущий паровоз лучше всяких семимильных сапог. Он шумно фыркает, пыхтит, точно огнедышащий дракон, запряженный чудесной неведомой силой. А за окном в это время мелькают с невероятной быстротой леса, деревни, люди и дома. И под впечатлением увиденного Андерсен написал Эдварду Коллину: «Теперь я понимаю чувства перелетных птиц, летящих в облаках над землей!».
После Германии он отправился в свою любимую Италию. Но на этот раз Рим его разочаровал. Там было непривычно холодно, сыро и все дома и улочки казались серыми. На почте, куда он сразу отправился, его ждало еще одно неприятное известие. В Копенгагене «Мавританка» потерпела фиаско, он надеялся, что хотя бы Гетти опишет ему подробности, но письма от нее не было, и только сухие строчки Эдварда Коллина констатировали сам факт провала. Андерсен впал в депрессию и несколько дней не выходил из своей комнаты, оставаясь в этот приезд равнодушным к красотам Вечного города.
Наконец он решил, что страданий уже было вдоволь и нужно срочно что-то предпринимать. И тотчас решил уехать из Италии в Грецию. Беспокойный дух перемен овладел им и звал дальше, в Афины, где бродят тени героев древности, а потом можно будет отправиться по синим просторам теплого моря, к минаретам Константинополя. А когда он вернется в Данию, то сразу же сядет за написание путевых заметок.
И пусть Эдвард пишет ему об успехе критика Гейберга и его пьесы «Душа после смерти», он, Андерсен, будет, как и прежде, высказываться через сказки. Ведь никакие затейливые ухищрения не помогут поэту, если у того нет горячего любящего сердца, полного сострадания к людям! Разумеется, этот пласт его сказок дети не смогут понять, поскольку он предназначен исключительно для взрослых, но ведь какие-то зернышки могут взрасти и в детских душах и помочь им совершенно по-иному оценить этот мир.
Андерсен после этого довольно длинного путешествия вернулся в Данию. Правда, пробыл на родине совсем недолго. И вскоре уехал в Париж. Здесь он наконец-то почувствовал себя королем датской прозы. Эта поездка подарила незабываемые встречи почти со всеми его кумирами.
В Париже, где его имя уже было широко известно в литературных кругах, он снова встретился с Генрихом Гейне. Теперь они возобновили отношения, и Андерсен смог намного ближе сойтись с любимым писателем. Их дружеские беседы согревали Ганса Христиана и позволяли забыть о своем отчаянном одиночестве. Гейне признался Андерсену, что его сказки — это лучшее, что он читал в последнее время. Для Ганса Христиана его слова были подобно чудодейственному бальзаму, пролитому на раны, нанесенные провалом «Мавританки». Гейне познакомил Андерсена с Виктором Гюго. И тот любезно пригласил Ганса Христиана на премьеру своей пьесы «Бургграфы». К удивлению Андерсена, публика освистала великого Гюго. Он так и написал Эдварду Коллину: «Мне очень понравился и театр, и спектакль, жаль только, что в зале очень сильно свистели — трудно было слушать».
Но тем не менее после премьеры Андерсена ждал ужин с Александром Дюма и известной французской актрисой Рашель. И Ганс Христиан был совершенно очарован искренним приемом, который ему устроили французы.
А буквально через несколько дней Гейне пригласил его на ужин и представил Оноре де Бальзаку. Тогда же произошел курьез, заставлявший Андерсена каждый раз посмеиваться, вспоминая этот ужин. К ним подошла почитательница Бальзака, взяла писателя за руку и долго его не отпускала, рассказывая ему о своей неземной любви к создателю великой человеческой трагедии. Бальзак же за ее спиной подмигнул Андерсену, а потом состроил такую уморительную гримасу, что Ганс Христиан и Гейне не смогли удержаться от смеха.
В общем, впечатлений хватало, а на столе у Андерсена уже лежали наброски к новой рукописи. Он собирался написать «Грезы короля», взяв за основу сюжета произведение Вальтера Скотта.
Наступил 1843 год, который так много изменит в судьбе Андерсена и Генриетты Вульф, а впоследствии приведет к трагедии, от которой Ганс Христиан не сможет оправиться до конца своих дней. Но пока Андерсен возвращается в Данию и на душе у него непривычно легко и хорошо. Сразу по приезду он встречает Бурнонвилля — балетмейстера Королевского театра. И тот обращается к Андерсену с весьма необычной просьбой. Дескать, было бы очень хорошо, если бы Ганс Христиан уговорил знаменитую шведскую певицу Иенни Линд дать несколько концертов в Копенгагене. Андерсен поморщился, он с трудом мог вспомнить, как выглядела Иенни, но то, что она ему три года назад жутко не понравилась, помнил весьма отчетливо. А Бурнонвилль продолжал настаивать на том, что такая великая артистка не должна в своем турне пропустить Данию, лишив копенгагенцев чести послушать ее пение. На что Андерсен ответил, что датчане не заслуживают хорошего к ним отношения, поскольку им доставляет удовольствие критиковать и насмехаться в тот же самый момент, когда они возносят хвалу артисту. И он никому не пожелает испить из этой горькой чаши.
Глаза Андерсена были грустными, а тон, которым он произносил свою отповедь, — сухим и холодным. И Бурнонвилль не понимал, отчего герр Андерсен так недоволен. Ведь сейчас он устроен лучше, чем когда-либо. В Новой гавани, в одном из самых престижных районов Копенгагена, у него был свой дом, финансовое положение писателя было устойчивым и позволяло не думать о завтрашнем дне. А после поездки по Европе у Ганса Христиана появилось много знакомых среди знати. Нет, Бурнонвилль его решительно не понимал.
Тем временем Андерсен в упор посмотрел на балетмейстера и спросил: «Откуда вы знаете, что она может петь? Когда я ее видел, она была ничем не примечательной девушкой и совершенно ничего из себя не представляла!». Бурнонвилль только и смог, что всплеснуть руками. Бог мой! Как же можно так говорить о великой певице! К тому же Андерсен и видел ее мельком один раз и то три года назад! «Послушайте, мой друг! За это время, что вы путешествовали, Иенни Линд много добилась и теперь она самая любимая певица в Швеции! Ее боготворят! На ее концерты не купить билеты ни за какие деньги!»
А дальше Бурнонвилль принялся рассказывать о том, как он падал перед ней на колени, умоляя дать несколько концертов в Копенгагене. Но, увы, девушка сослалась на свой загруженный график и отказалась. Одна надежда на Андерсена, ведь шведский «соловей» зачитывается его сказками и восхищается им как писателем. Она очень хочет познакомиться с Гансом Христианом поближе.
В конце концов Бурнонвилль уговорил Андерсена отправиться вместе с ним к Иенни Линд. Ганс торопливо одевался под нетерпеливым взглядом балетмейстера и попутно ворчал. Ему совершенно не хотелось выходить на улицу в самую мерзопакостную погоду. С моря опять подул холодный ветер, который обычно продувал Ганса Христиана до костей, а к вечеру у него начинали невыносимо ныть зубы. Единственной радостью было то, что всю дорогу Бурнонвилль молчал, поскольку им постоянно приходилось бороться с сильными порывами ветра и держать свои шляпы обеими руками. Поэтому, когда они вошли в холл гостиницы, где остановилась певица, настроение Андерсена заметно улучшилось. Но ненадолго. Он вытащил из кармана большой носовой платок и вытер им лицо. Платок моментально стал серым. Похоже, пыль, поднятая ветром, намертво прилипла к лицу, и теперь он, Ганс Христиан Андерсен, выглядит еще уродливее, чем обычно. И от этого он почувствовал себя невероятно скверно, а тут еще визит к этой шведской даме. Но делать нечего, придется покорно отправиться с Бурнонвиллем в ее апартаменты.
Комната была теплой и светлой от огня в камине. Иенни Линд вышла к ним с приветливой улыбкой. На ней, как и в прошлый раз, было простое коричневое платье, но теперь в ее глазах был радостный блеск и воодушевление, а чудесный голос ее переливался всеми обертонами. Ганс Христиан склонился над ее рукой, бережно поднеся ее к губам. Он был слишком ошеломлен, чтобы произнести хотя бы фразу. И невольно на память пришли его собственные строчки из «Снежной королевы». «Кай посмотрел на нее; она была так хороша. Более прелестного лица невозможно было себе представить. Теперь она не казалась ему ледяной, как было в первый раз, когда она махнула ему рукой за стеклом. В его глазах она была абсолютным совершенством, и он нисколечко ее не боялся. Кай сказал ей, что может в уме складывать и дробить числа, и что знает, сколько в его стране квадратных километров и жителей. Слушая мальчика, она всегда улыбалась ему в ответ».
Боже правый! Как он мог считать эту девушку простой и неинтересной личностью? Ведь ее глаза так дружелюбно смотрели на него, а голос! Он проникал во все уголки его души! Андерсен предоставил Бурнонвиллю право вести переговоры, а сам сидел не в силах отвести взгляда от Иенни Линд и не мог произнести ни слова. Тем временем балетмейстер упрашивал певицу дать несколько концертов в Королевской опере. Девушка мягко отказывалась. И тут неожиданно для себя Ганс Христиан вступил в беседу. Он принялся горячо убеждать певицу, что более благодарных слушателей, чем датчане, ей вряд ли удастся встретить, объездив даже целый мир! Иенни не смогла удержаться от улыбки. А он тем временем продолжал: «Я не знаю вашего таланта как актрисы, не слышал, как вы поете, но готов присягнуть, что Копенгаген будет счастлив приветствовать ваш прекрасный голос!»
Молодая дама радостно рассмеялась. И последняя нотка напряжения между ними исчезла. Ганс улыбнулся и попросил разрешения навещать ее, пока она находится в Копенгагене. Иенни перегнулась через подлокотник кресла и посмотрела ему прямо в глаза. Она призналась, что ужасно боится того, что аудитория может освистать ее. «Я уверен, что вам нечего бояться. Если бы у меня была хоть капля сомнения, я бы никогда не предложил вам выступать на копенгагенской сцене». И тут произошло чудо. К великой радости Бурнонвилля, Иенни Линд согласилась. Балетмейстера охватила неописуемая радость. Он улыбался и не переставал раскланиваться перед певицей, ведь результат этой встречи превзошел самые смелые его ожидания. Похоже, Андерсен и эта молодая фрекен нашли общий язык, и теперь он сделает все, что в его силах, чтобы они сошлись как можно ближе, хотя бы на то время, пока будут идти репетиции. И с этими мыслями Бурнонвилль выскользнул за дверь. Андерсен не упустил случая воспользоваться этой возможностью и договорился с Иенни о прогулке по городу. Устроит ли ее завтра в три часа дня? Да, конечно, если герр писатель будет свободен, то она с удовольствием встретится с ним завтра. Андерсен готов был вознестись на небо от счастья. Он шел к дверям и не чувствовал, как его ноги касаются ковра. Неужели сбылись его самые заветные мечты? И он наконец-то нашел ту единственную женщину, с которой будет долго и счастливо жить до конца своих дней? Сегодня он встретил нечто такое прекрасное и необычное, что сразу померкли все дела, казавшиеся еще утром ему архиважными.
Бурнонвилль поднял повыше воротник пальто, готовясь мужественно противостоять новым порывам ветра. Но Ганс Христиан Андерсен даже не почувствовал сильного ветра, он шел гордо подняв голову, и ничто не могло нарушить спокойствия и радости, царивших в его душе. Дома он подробно описал их первую встречу в своем дневнике и, немного помедлив, приписал: «Сомнений нет, я люблю». А потом поставил дату — 20 сентября 1840 года. Да, он нашел то, что столько лет отчаянно искал.
В течение последующих двух недель Бурнонвилль часто видел Андерсена и Иенни Линд вместе. Иногда это было в театре, где Ганс Христиан сидел в партере на неудобных скамьях, наблюдая за ее репетициями. Иногда это было в маленьком магазинчике возле рынка, когда они вдвоем сидели и пили молоко с горячими булочками, а иногда в небольшой уютной кофейне недалеко от дома Андерсена. И когда ветер утихомирился, а потом и вовсе исчез, Андерсен и шведский «соловей» стали ходить гулять в парк. Иенни находила, что очень забавно наблюдать за выводком утят, и скармливала им булочки, специально припасенные на этот случай. А Андерсен стоял рядом и с нежностью смотрел на женщину, разбудившую в его сердце любовь.
В это же время все друзья и знакомые Ганса Христиана с беспокойством наблюдали за зарождающимся романом писателя и певицы. И особенно пристально следила за развитием событий Генриетта Вульф. Молодая женщина понимала, что все ее мечты и надежды на то, что, возможно, Ганс поймет силу ее чувства и они когда-нибудь смогут быть вместе, теперь разрушены. Андерсен был влюблен по-настоящему, и это уже не вызывало никаких сомнений. Что ж... Гетти долго боролась с собой, а потом смирилась. Если он нашел свое счастье, то пусть так оно и будет. Лишь бы ему наконец-то повезло, и он обрел настоящий семейный очаг.
А он позабыл обо всем. О том, что нужно дописать к назначенному сроку книгу, о том, что в театре ждут набросок его нового водевиля, а издатель несколько раз напоминал, что все сроки сдачи сказок давно вышли. Андерсену все это казалось таким мелким и незначительным, что и говорить об этом не стоило. Единственное, что радовало окружающих, это неизменно хорошее расположение духа, в котором теперь все чаще пребывал герр писатель. Это, пожалуй, было самой большой победой Иенни Линд, поскольку каждому в Копенгагене было известно, что Андерсен в состоянии отчаяния был настоящей угрозой для всей столицы. Даже король, приглашая Ганса Христиана к себе на чашку шоколада, неизменно интересовался, в каком настроении писатель. И если Ганс был в депрессии, то монарх был вынужден выслушивать шквал жалоб на датских критиков и бесконечное ворчание по каждому поводу.
Копенгагенские кумушки стали судачить с новой силой и обсуждать самую актуальную тему этого сезона — согласится ли Иенни Линд выйти замуж за Андерсена. Конечно, согласится, утверждали одни и с тоской вздыхали, вспоминая о собственных дочерях. Теперь, пожалуй, найдется немного семей в Копенгагене, кто отказался бы выдать свою дочь за Ганса Христиана Андерсена. Но кое-кто из кумушек сомневались в предполагаемом согласии шведского «соловья». Перед девушкой лежит блистательная карьерами она только начинает свое восхождение. Согласится ли она бросить все ради семьи?
Генриетта уже спокойно воспринимала эти разговоры. Она только молилась об одном, чтобы нежная и чувствительная душа Ганса не испытала тяжелого удара. Точнее, чтобы его чувство было взаимным, а со своей любовью она справится сама. И все же ее очень занимал вопрос, а любит ли Иенни Линд Ганса Христиана Андерсена? Нельзя отрицать, что певица была очень приветлива с Гансом, охотно проводила с ним время, но можно ли это назвать любовью?
В эти дни Гетти редко видела Андерсена. Но сегодня он пришел к ней еще в обед и засиделся допоздна. Достаточно долго они мужественно старались поддерживать разговор, который, в сущности, не интересовал ни одного из них. Ее вышивание было закончено, и пяльцы лежали на коленях. Уже сгустились сумерки, и Гетти изредка бросала настороженные взгляды на Ганса. Когда же он скажет то, зачем пришел к ней? Она не питала иллюзий. К тому же понимала, что только сверхважное дело могло заставить его провести целый день вдали от Иенни Линд.
Она снова задумчиво посмотрела на него. Сейчас он не был похож ни на одного из Гансов Христианов, которых она знала, а их здесь бывало немало. Теперь каждый день его волосы укладывал парикмахер по последней моде, а за костюмами он обращался к лучшим портным. Сегодня на нем был светло-серый костюм с огромными бледноголубыми лацканами, на одном из которых была приколота королевская медаль с бриллиантами.
Впрочем, перемена касалась не только внешности. Он стал намного мягче и терпимее относиться к окружающим. Казалось, пошла ответная реакция на счастье, которое ему подарила судьба, и Ганс Христиан хотел, чтобы все вокруг стали хоть немного счастливее. Приступы депрессии ушли в прошлое. А недавно он и вовсе удивил всех, кто хоть немного его знал. Андерсен пришел в дирекцию Королевского театра, чтобы узнать мнение о своем новом водевиле. И Гейберг не пожалел красок, чтобы расписать слабые места пьесы Ганса Христиана. Но Андерсен вопреки ожиданиям остался невозмутим и даже нашел, что некоторые замечания критики вполне разумны, и он обязательно примет их к сведению. После чего Гейбрег искренне признался, что он всегда восхищался талантом Ганса Христиана.
Но дальше произошла еще более неожиданная вещь. Когда Мольбек обратился к Андерсену в совершенно неподобающих выражениях, тот спокойно и с достоинством поставил его на место. Несколькими месяцами раньше подобные инциденты ввергли бы Ганса Христиана в пучину депрессии и истерики. Но сейчас он был как никогда спокоен и уравновешен. И ничто не могло нарушить его нынешнего счастливого состояния. Он выслушивал нелицеприятные отзывы, посмеивался над горе-критиками и старался тотчас позабыть услышанное. В общем, он вел себя таким образом, как много раз ему советовали и Гетти, и Эдвард Коллин.
И тут размышления Гетти прервал голос Андерсена. Он признался, что не может найти себе покоя вот уже несколько дней. Любит ли его Иенни Линд? Гетти вздрогнула. Ну вот и все, он сам все произнес и разрушил хрупкое равновесие, которое ей удалось восстановить в своей душе. И что она могла ему ответить? Она ведь даже ни разу не разговаривала с Иенни в этот ее приезд в Копенгаген. И все впечатления от шведской певицы Гетти черпала на ее концертах. Она даже не удержалась, чтобы с чисто женским злорадством не признаться, что знаменитый шведский «соловей» обладает совершенно прозаичной внешностью, впрочем, как и полагается истинному соловью.
Память Гетти вернулась к тому дню, когда Иенни Линд вышла на сцену. Едва зрители увидели ее, как по партеру пробежал недовольный шепот: «Надо же! Кто бы мог подумать?! Да она самая настоящая простушка!». Но только Иенни начала петь, как произошло волшебное преображение. И все вокруг были очарованы. Ее игра была прекрасна, а пение превосходило артистическое мастерство.
Тем временем Ганс Христиан продолжал высказывать то, что наболело у него на душе. Да, он и прежде был влюблен, но все это было как-то понарошку, не всерьез. А теперь... Все совсем иначе. Он процитировал собственную сказку «Дочь болотного царя», там отец-аист говорит, что истинная любовь дает жизнь. Когда он писал эти строки, то не мог в полной мере осознать их истину. Сейчас же он понял настоящий смысл этих слов. Действительно, сегодня он жив как никогда раньше. «И это прекрасная новая жизнь в руках Иенни Линд, — подумала Гетти, — и она может сделать Ганса самым счастливым человеком на свете, а может все разрушить одним словом». Тем временем Ганс припомнил, как однажды он позабыл выполнить поручение Иенни и ужасно от этого расстроился. Тогда он шутливо спросил ее: «Наверное, вы теперь будете меня ненавидеть». На что девушка посмотрела на него своими прекрасными серьезными глазами и сказала: «Чтобы возненавидеть, вначале нужно полюбить». Что ж... Возможно, она его пока и не любит. Но ведь это пока. И кто знает, может быть увидев, какое сильное чувство он к ней испытывает, Иенни загорится в ответ.
Гетти молчала. Бедный, бедный Андерсен. Он снова погнался за химерой. Завтра у Иенни заканчивается ангажемент, и она уезжает в Швецию, а Андерсен опять будет мучиться от неразделенной любви. Но тут голос Ганса Христиана вернул Гетти к действительности, он спросил, что в ее понимании значит любить. Гетти на секунду задумалась, а потом ответила.
Для нее любовь — это самое всеобъемлющее чувство, которое Бог может даровать человеку. И в то же время — самое земное чувство. Наверное, это шипение чайника по утрам, чашка горячего кофе, которую ты выпиваешь за завтраком, глядя в глаза любимого человека, теплота, которая согревает тебя в холод, и свет, который приходит через тьму. А еще... Это мужество и достоинство и постоянство. И, конечно, любовь немыслима без терпения, потому что она никогда не устает ждать. Гетти наклонила голову и добавила совсем тихо: «И даже если ты больше сюда не придешь, я все равно буду тебя ждать». Но Ганс сделал вид, что не расслышал этих слов. Он подошел к девушке, которая едва доставала до отворота его кармана и почтительно поднес ее руку к губам. Впервые он понял, что перед ним стоит женщина, в которой есть что-то, о чем он раньше и не подозревал. Вежливо попрощавшись с Гетти, Ганс Христиан Андерсен отправился к себе домой, чтобы привести себя в порядок и успеть вечером навестить Иенни перед ее отъездом.
В номере гостиницы собралось множество поклонников шведской певицы. Иенни выглядела очень усталой, и Ганс искренне предложил оставить гостей и сбежать к их булочнику, чтобы выпить чашку свежего молока. Но Иенни отказалась, ей будет очень неловко поступить таким образом с гостями. Поначалу Андерсен расстроился. Но Иенни успокоила его. Она была с ним очень ласкова, и чтобы окончательно развеять осадок, оставшийся у Ганса после ее отказа, предложила приехать в Германию на Рождество, там они смогли бы больше проводить времени вместе. Сердце Андерсена радостно забилось, неужели она все-таки любит его? Но тут же следующая фраза Иенни Линд разрушила его хрупкие мечты. Девушка протянула писателю бокал с шампанским и произнесла: «Я покидаю Копенгаген, и очень бы хотела, чтобы здесь у меня был брат. Скажите, герр Андерсен, вы хотели бы быть моим братом?»
Это было совсем не то, что он жаждал услышать. Но все-таки Андерсен заставил себя улыбнуться и кивнуть головой. Сказать что-нибудь приличествующее случаю Ганс Христиан не смог, горло перехватило. Бокалы в номере предательски и насмешливо зазвенели, и в их нежном звоне Андерсен слышал одно коротенькое, но страшное слово: «брат, брат». Но вскоре Ганс Христиан смог утешить себя, пусть уж лучше относится к нему как к брату, чем как к чужому человеку. И потом, возможно, в Германии он расскажет Иенни о силе своей любви, и она непременно изменит свое отношение к нему.
Но пока он оставался в Копенгагене, дела не позволили ему броситься вслед за женщиной, без которой он уже не представлял своей жизни. И Андерсен, бродя по улицам города, только диву давался, насколько они стали одинокими и как же опустел город после ее отъезда.
Тем более что в это время у Ганса Христиана была отрада, отдушина, которая не позволяла сойти с ума от тоски и одиночества. Почти в каждом доме, куда он заходил, говорили о шведской певице. И в основном о серенаде, которую под ее окнами исполнили копенгагенские студенты. Такой чести не удостаивалась ни одна заезжая знаменитость, а вот эта певица, хотя поначалу и не произвела сильного впечатления на столичную публику, привыкшую к итальянской опере, постепенно уверенно завладела сердцами датчан. Да еще так, что те признали ее выдающимся талантом. Конечно, Андерсен принимал живейшее участие в этих разговорах. А потом, когда уже спускались сумерки, он одиноко шел домой, зная, что там в тишине ночи сможет записать в дневник все свои впечатления.
Но вот уже отложено перо в сторону, и в голове Андерсена оживают совсем иные образы. Он сидит в глубоком кресле и представляет себе самое дорогое и красивое лицо на свете. А затем вспоминает все их разговоры, перебирая каждое слово, в надежде отыскать хоть маленькую надежду на взаимность своего чувства.
Иногда ему так явственно удавалось оживить ее образ, что даже чувство одиночества отступало. Вот Иенни стоит на концерте и поет грустную песню о любви, о богатом молодом человеке, обманувшем доверчивую девушку и разбившем ей сердце. А вот она на оперной сцене, и ее прекрасный голос разливается по залу, передавая все оттенки чувств оперной героини.
И Андерсен в ее честь пишет сентиментальную сказку «Ангел», где ангел запрещает людям смеяться друг над другом. Толчком к этому послужил их разговор, где Иенни призналась, что не любит насмешников, и ей кажется, что это грех смеяться над кем-то. Она вообще любила все серьезное, возвышенное и нравоучительное. А смех внушал ей недоверие. Иенни полагала, что насмешники никого и ничего не уважают, и что некоторые из них непременно рано или поздно посягнут даже на самого Господа Бога.
Андерсену же мечтательная религиозность Иенни Линд, ее нелюбовь к светской суете весьма напоминала поэта Ингемана. Размышляя над тем, как же похожи эти два человека, Андерсен задумал написать новую сказку.
Это была небольшая история о злом тролле, который ради забавы создал волшебное зеркало, где люди, а точнее, их души отражались в искаженном виде. Оно осмеливалось передразнивать и ангелов, и даже Бога. И вот однажды тролль так забавлялся, что разбил свое зеркало, и его осколки разлетелись по всему миру. И, разумеется, наделали немало бед. Попадет осколок в глаз, и человек сразу же начинает все видеть в искаженном свете, все кажется дурным, безобразным и смешным. А вот если осколок попадал в сердце, тогда дело было совсем плохо, ведь сердце превращалось в осколок льда. Правда, Андерсен, который и сам во всем в первую очередь подмечал смешную сторону вещей, написал не столько поучительную сказку, сколько забавную.
Но вскоре и тролль стал не так важен. Его место заняли мысли о Иенни. И Андерсен с утроенным пылом принимался писать ей письма, где, не жалея пылких выражений, описывал свои чувства. Вот только ответа ему на все послания не было никакого. Он тогда еще не понимал, что по-другому и быть не могло. Иенни Линд просто нечего было ему ответить. Она очень тепло относилась к Андерсену, но ни о какой любви не могло быть и речи.
Гетти понимала все это намного лучше, чем Андерсен. И старалась при их встречах объяснить Гансу Христиану, что негоже принимать обычную симпатию и дружеское участие за нечто большее. Но Андерсен был непреклонен, Иенни должна оценить его чувства и ответить на них, а он сложит к ее ногам весь мир. Слыша подобные речи, Гетти все дальше и дальше отдалялась от Ганса Христиана. Она уже потеряла всякую надежду на взаимность, и теперь боялась, как бы Ганс не сорвался в темную пропасть, когда окончательно поймет, что Иенни не выйдет за него замуж, и что все мечты так и останутся мечтами, не превратившись в реальность.
Гетти поделилась своими опасениями с Эдвардом Коллином и его женой Генриеттой. Оказалось, что они тоже были весьма обеспокоены душевным состоянием Андерсена и неоднократно пытались открыть ему глаза. Но, увы, безуспешно. Он никого не хотел слушать. И знал только одно, через несколько дней он уедет в Германию, и там все решится.
Ни перед одним путешествием Гетти так не волновалась, как перед этой поездкой в Германию. Ведь исход любовной эпопеи Андерсена был предрешен еще перед отъездом Иенни из Копенгагена. И все же она еще надеялась. Пусть произойдет чудо, и он будет счастливым. Хоть и не с ней. Но пусть произойдет чудо. А Эдвард считал, что эта поездка самая большая глупость, которую Ганс Христиан может совершить. И подобных чудес на свете не бывает.
И вот Ганс Христиан на всех парусах, подгоняемый нетерпением собственного сердца, мчится в Германию. Он недавно получил очередную порцию насмешек копенгагенских критиков и страстно желал пожаловаться на свою жизнь Иенни, а еще выслушать от нее слова поддержки. Но то, что произошло в Германии, не могли предположить ни Гетти, ни Эдвард Коллин.
Приехав в Берлин, Андерсен, к своему удивлению, обнаружил, что проникнуть к Иенни Линд не так уж и просто. А сама певица вовсе не горит желанием все бросить и встречаться с ним. Ему с трудом удалось уговорить упрямого привратника доложить Иенни о своем прибытии. И как же Андерсен был огорчен ее ответом, что сегодня она не сможет принять его. После нескольких дней томительного ожидания знаменитая певица согласилась с ним встретиться.
Она была прекрасна! Даже лучше, чем образ в его воспоминаниях. Но как же она была холодна! Казалось, что Снежная королева и то была намного теплее в своем отношении к Каю. А еще в ней появилось нечто новое. Неизвестный доселе Андерсену оттенок властности, абсолютная уверенность в себе и чувстве собственного превосходства над окружающими. И снова, как и в первую встречу, между Гансом Христианом и Иенни Линд пробежал холодок и возникло чувство отчужденности. Она пригласила его в изящно убранную гостиную и предельно вежливо стала расспрашивать о Копенгагене и общих знакомых.
Неожиданно Ганс вспомнил одну историю. Однажды в Копенгагене он с Иенни зашли в маленькую уютную кондитерскую и выпили по чашке молока с булочками. Хозяин, узнав знаменитых посетителей, отказался брать у них деньги. Тогда Иенни спела ему несколько шведских песен. И это была королевская плата. С какой любовью в этот момент Ганс Христиан смотрел на нее. А сейчас перед ним сидела совершенно другая женщина — холодная и надменная.
Но Иенни прервала мысли Андерсена. Она с улыбкой поднялась с дивана, давая понять, что аудиенция закончена. Ганс Христиан готов был провалиться сквозь землю. Острый спазм головной боли пронзил все его тщедушное тело. Андерсен с трудом нашел в себе силы, чтобы, пошатываясь, выйти из этого огромного шикарного дома. И даже последняя фраза Иенни о том, что она пришлет ему билет в оперу, уже ничего не могла изменить.
И все же, придя в гостиницу, он по-другому оценил ее прием. Возможно, она была занята или не в духе, а может быть, она просто отвыкла от него. И кто знает, вдруг еще все повернется в лучшую сторону. Он весь вечер занимался самоуспокоением и самообманом. А наутро уже готов был с новой силой штурмовать крепость, которая носила имя Иенни Линд.
Перед Рождеством Берлин был полон запаха хвои и радостного настроения, витавшего над улочками города. И незаметно, как-то помимо воли, это предвкушение рождественского чуда передалось и Андерсену...
Жена герцога Карла Александра могла позволить себе любую прихоть. И в первую очередь это было заметно в ее гостиной. Комната утопала в розовом цвете, где герцогиня напоминала маленького эльфа, спустившегося на грешную землю. Стены, подушки инкрустированных кресел и даже плиты камина были отделаны розовым, а над потолком «летали» купидоны, грозившие попасть своими стрелами в многочисленных гостей хозяйки дома. Андерсен стоял в стороне и смотрел на танцующие пары. В этот момент ему казалось, что никогда он еще не видел более чудесного зрелища. Мелодия полонеза была созвучна мелодии, которая звучала в его душе. Иенни наконец-то сменила гнев на милость и провела с ним день накануне сочельника. И он был несказанно счастлив. Тем более что сегодня, когда они встретились на балу у герцогини, он наконец-то осмелится попросить ее руки. Андерсен очень надеялся, что она согласится выйти за него замуж. Ведь никто в целом мире не сможет понять ее лучше, чем он. Его воображение писателя помимо воли рисовало картины их совместной счастливой жизни, и сердце грозило вырваться из груди от предвкушения исполнения всех заветных грез, отчего ему приходилось время от времени напоминать себе, что сейчас еще не настал момент для такой радости.
А музыка продолжала очаровывать Ганса Христиана и звала отбросить всякую осторожность и закружиться в танце. Но он сдерживал себя, поскольку был абсолютно уверен в уродливости зрелища, которое предстанет перед гостями герцогини в виде танцующего длинного и тощего Андерсена. Поэтому он стоял и наблюдал за парами, которые в свете канделябров казались ангелами, спустившимися в это Рождество на землю.
Композитор Мейербер скептически выслушал произнесенную несколькими минутами раньше речь Ганса Христиана о его визите к королеве Дании. Композитору этот сказочник казался утрированной карикатурой на человека, чье имя гремело по всей Европе. На руке Андерсена сверкало кольцо, которое ему подарил герцог Ольденбургский, на лацкане пиджака переливалась бриллиантовая награда датского короля, рядом с ней — медаль Красного орла третьей степени, подаренная королем Пруссии. Мейербер придирчиво осматривал писателя и посчитал до ужаса неприличным то, что Андерсен стоит увешенный драгоценностями почище, чем рождественская елка.
В отличие от композитора герцогиня находила Андерсена очаровательным и старалась ни на минуту не отпускать его от себя, несмотря на то что глаза писателя были прикованы к танцующей Иенни Линд. Девушка не пропускала ни одного танца, и список кавалеров, мечтающих стать ее партнерами, уже не вмещался в бальную книжечку. А Андерсен так и не нашел в себе смелости пригласить ее хотя бы на один танец. И теперь от радостного настроения не осталось и следа, его душу терзала ревность к публичному успеху, следовавшему за Иенни по пятам. Герцогиня, последовав примеру Андерсена, тоже стала наблюдать за фигурой певицы, кружившейся в танце так, будто она сама стала частью музыки. И задумчиво произнесла: «Дорогой Андерсен, Иенни еще очень молода, я надеюсь, что только с годами она поймет, что искреннее чувство встречается не так уж и часто». Ганс с грустью посмотрел на герцогиню: неужели она знает нечто, что способно разрушить его надежды? Но герцогиня не стала развивать дальше свою мысль и отошла.
Андерсен остался один и пожалел, что Гетти нет с ним рядом. Она-то уж точно бы подсказала, как ему себя вести и каким образом лучше всего завести с Иенни разговор о своих чувствах и чаяниях. В следующий момент ему показалось, что небо услышало его, поскольку раздался голос герцогини, она попросила Иенни развлечь почетного гостя — герра Андерсена. Несколько секунд, которые Иенни шла к нему, Ганс Христиан вспоминал, как накануне сочельника она преподнесла ему свой подарок. Он был достаточно своеобразен — кусок мыла в форме сырной головки. И вот уже несколько дней он ломал голову над тем, а не было ли здесь обидного подтекста? Возможно, девушка хотела сказать ему, что ее чувства похожи на мыльные пузыри, которые могут растаять в любой момент? А может быть, и того хуже, она просто посмеялась над ним? Иначе как можно объяснить такой своеобразный выбор? Но вот Иенни подошла к нему и предложила пройти в гостиную, где горел камин и где было очень тепло. Она немного озябла в большой бальной зале и теперь была не прочь немного согреться.
Андерсен взял ее под руку и прошел в гостиную. Кажется, о лучшем случае признаться в любви и попросить ее руки нельзя и мечтать.
Иенни подошла к окну, выходящему в сад. Ганс Христиан остановился рядом с ней. Сияние белого снега под луной создавало неповторимую атмосферу, и они оба на какое-то время застыли, очарованные открывшейся перед ними картиной. Соседние дома располагались так, будто их раскидала рука сказочного великана, шпили церквей вздымались к звездам, а в некоторых окнах мерцали огоньки свеч. Наконец Иенни прервала молчание. Глядя на чудесный вид за окном, она тихонько произнесла, что безумно любит Германию, это лучшая страна в мире, разумеется после обожаемой ею Швеции. Ганс Христиан поддержал ее. Он тоже любит Германию больше Дании. Ведь датчане так к нему несправедливы. Его беда в том, что они видели, как он шагал по улицам Оденсе в деревянных башмаках с бидоном молока. И этого они не могут ни простить ему, ни забыть. Для них он навсегда останется бедным мальчишкой, навеки заклейменным тем, что он сын сапожника, и тем, что вышел из нищей семьи. И даже то, что сегодня короли почти всех европейских стран находят его общество приятным, ничего не меняет в отношении датчан к нему. Иенни недовольно поморщилась. Ну вот опять! Он снова принялся за старое! И ведет себя точно одинокое привидение во тьме.
Но Иенни не успела всерьез рассердиться на Ганса Христиана. Он взял ее за руку, и пока ему еще хватало смелости, скороговоркой заговорил: «Я известный человек, вы сами видите, с каким уважением меня здесь принимают. И можете мне поверить, теперь так происходит в каждом уголке Европы». Он на секунду остановился. Иенни чуть насмешливо улыбалась. «Неужели для вас это совсем не имеет значения?» — поинтересовался Андерсен. И к своему удивлению, заметил, что девушка отрицательно покачала головой. Более того, она совершенно серьезно заметила, что он стремится к славе, как купец к золоту, и что он постоянно окружает себя почестями, но в действительности все то, чем он так гордится, — не более чем пустота. А тщеславие это грех, причем тяжелый грех. Ганс вспыхнул, слава для него важна — это действительно так. Но верно и другое: каждый день он молится Богу, чтобы тот не отобрал у него не только даров, подаренных людьми, но и таланта. Ганс посмотрел на девушку. Тень от окна падала на ее платье, и это делало ее еще прекраснее в сиянии лунного света. Она показалась Андерсену такой хрупкой и такой беззащитной, что у него сжалось сердце. И он неожиданно для самого себя признался, что так и не добился того, чего хотел. Ведь на самом деле он хочет иметь всего лишь дом и любящую жену. Она по воскресеньям ходила бы с ним в церковь, и у них обязательно была бы маленькая пухленькая дочка, которая любила бы сидеть у него на коленях, и он рассказывал бы ей свои волшебные истории. Ганс Христиан в упор посмотрел на Иенни, и девушка, не выдержав его взгляда, отвернулась.
Ганс придвинулся к ней так близко, что ей стало видно, как бьется жилка у его виска. Рука девушки непроизвольно остановила его, и дыхание стало прерывистым, от неожиданности того, что может сейчас произойти. Однако ей удалось довольно-таки быстро овладеть собой и произнести обыденным тоном, что он лучший друг, которого ей довелось встретить в жизни. Ганс на секунду опешил, но уже в следующее мгновение произнес то, чем мучался все последние месяцы. Неужели она никогда не думала о нем больше, чем о друге? Иенни постаралась ответить как можно мягче: «Конечно, думала», — и постаралась отодвинуться от него как можно дальше. И уже не выбирая выражений, произнесла: «Я люблю вас и всегда буду любить, но только как брата. Каждый из нас должен идти своей дорогой».
До него дошел смысл ее слов и как бы ни было горько, он осознал то, что она сказала. Приступ отчаяния охватил его. Резкий спазм сдавил голову, в глазах появились безумные огоньки. Он с силой сжал ее руку: «Я завоевал мир! А теперь готов положить его к вашим ногам! А вы говорите мне нет! Этого не может быть! Вы забыли, кто вам делает предложение! Я великий Андерсен!»
Иенни ничего не ответила ему, она отвернулась и думала о том, как бы поскорее закончить этот тягостный для них разговор. Ганс по-своему расценил ее молчание. Он опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои: «Вы не представляете, что вы для меня значите! Я хочу увезти вас от холода, вы ведь ненавидите его. И я тоже. Мы поедем в Италию, Францию, Англию. Наш очаг будет гореть в каждой стране Европы!»
Небольшая морщинка раздражения пролегла между черных бровей девушки. Но Ганс не мог видеть этого, он только услышал ее ответ, прозвучавший для него приговором: «Ганс, я никогда не выйду за вас замуж. Есть человек, с которым я помолвлена. И давайте оставим эту тему, вы становитесь утомительным». Она соскочила с подоконника и захотела пройти к дверям. Но Андерсен удержал ее. Он просил, умолял и даже плакал. Ему казалось, что если сейчас она не согласится, то вся его жизнь разлетится на мелкие кусочки. Иенни не ожидала подобной сцены и совершенно растерялась. Ей и в голову не приходило, что в этом человеке бушует такой вулкан страсти. Ей стало страшно, еще секунда, и она была готова позвать на помощь.
Но неожиданно Ганс Христиан взял себя в руки. Он с грустью посмотрел на нее и тихо произнес: «Еще несколько минут назад я был молод и полон надежд. А теперь... Я постарел и больше никогда не буду молодым».
Иенни ничего не ответила. Она тихонько выскользнула из комнаты и присоединилась к танцующим в бальной зале. А Андерсен попрощался с герцогиней и этим же вечером уехал в Копенгаген.
Гетти была потрясена тем, как выглядел Ганс Христиан, когда на следующий день после приезда домой он заявился к ней. Лицо бледное, осунувшееся, глаза неестественно горят. Он тяжело опустился в кресло и долго молчал. Гетти уже догадалась, что его великая любовь потерпела фиаско. И все же... Она надеялась, что он более мужественно перенесет решение Иенни Линд. Андерсен смотрел, как горит огонь в камине, в отблесках пламени ему виднелись очертания фигур, смеющихся над ним. А потом он сбивчиво принялся пересказывать Гетти последний разговор с Иенни. Она внимательно слушала, боясь произнести хотя бы слово. Молодая женщина понимала, что сейчас самое главное — дать ему выговориться. И еще она понимала, что теперь в жизни Ганса Христиана Андерсена наступила зима с ее арктическим холодом.
Он говорил долго. Затем его исповедь прервал горький смех, перешедший в рыдание. Тщедушное тело сотрясали судороги, он упал на пол и с ним случился припадок. Гетти позвала за врачом. Несколько дней Андерсен пролежал в постели, находясь на грани жизни и смерти. И она не отходила от него ни на шаг. Наконец ему стало лучше, его жизнь уже была вне опасности, и вскоре он смог вернуться к себе домой.
Через несколько дней Гетти пришла, как обычно, навестить его. Они немного поболтали о пустяках, и он попросил ее пройти к нему в кабинет, где находились наброски новой рукописи. Издатель хотел выпустить в свет собрание его сочинений. Но оно должно было непременно открываться автобиографией писателя. Андерсену не очень понравилась эта идея. Он предложил издателю другой вариант. Написать о своей жизни сказку, в которой бы он описал в светлых тонах свой путь восхождения вверх. Эдакую слезливую и сентиментальную историю, вызывающую у читателей слезы умиления.
Они с Гетти вошли в кабинет, и Андерсен принялся читать первые главы. Как и много лет назад, когда он прислал наброски к «Сказке моей жизни» Луизе Коллин, Ганс Христиан не увидел на лице Гетти сопереживания и сочувствия маленькому Гансу. Напротив, она постаралась как можно тактичнее заметить, что некоторые места в его новой книге настолько слезливы, что отдают весьма дурным вкусом. Нужно ли говорить, какова была реакция Ганса Христиана на эти слова. Он вспыхнул и гневно ответил, что читателям нравятся рождественские истории, в которых есть счастливый конец. Гетти не стала с ним спорить. Она стала просматривать листы бумаги на столе и заметила один, где было написано неоконченное стихотворение. Гетти тихонько прочитала его:
Но та, от которой всех больше
Душа и доныне больна,
Мне зла никогда не желала,
И меня не любила она.
Андерсен внимательно следил за выражением лица Гетти, пока она читала. Да, теперь в его жизни уже ничего не изменится. Не будет ни светящихся любовью глаз самой желанной в мире женщины, ни шумящего кофейника, ни утреннего кофе, ни маленькой дочки. В его жизни не будет больше никого. Гетти прекрасно поняла, о чем он думал. И чуть слышно произнесла: «Если бы ты ее не встретил, мы бы могли быть счастливы».
Они оба замолчали. Слова уже были не нужны. И так все было предельно ясно. Он не сможет ни полюбить ее, ни принять ее чувство. Гетти торопливо попрощалась и ушла.
Андерсен не стал ее провожать. Он стоял возле окна и смотрел на улицы города. Весна возвращалась в Данию из далеких заморских стран. В Копенгаген прилетали аисты и ласточки, а их друг-сказочник тем временем собирался отправиться в далекое путешествие. Это стало для него своеобразным лекарством от душевных ран. Но на этот раз он хотел посетить Англию. Там у него уже были заочные друзья, любившие его романы и сказки. А еще он очень хотел лично познакомиться с Чарльзом Диккенсом. Ганс Христиан уже давно хотел увидеть своими глазами страну Шекспира и Вальтера Скотта. И побывать в Лондоне, слывущем одним из самых больших городов мира.
Провожать его пришел Эдвард Коллин с женой. На прощание Эдвард шутливо сказал: «Собирайте там вволю лавры и улыбки и привезите их сюда. Только не вздумайте привезти в Данию чопорную английскую мисс, наши фройлен вам этого не простят». Ганс грустно улыбнулся его шутке. Он вспомнил, что именно в это время Иенни Линд гастролирует в Лондоне, и они неминуемо там встретятся. Ну что ж... Пусть с их любовью ничего не получилось, но они ведь могут и сейчас остаться в добрых отношениях. Тем более что их дороги все равно будут пересекаться.
Спустя некоторое время Ганс Христиан уже стоял на шумном лондонском перекрестке и смотрел на проносящийся поток кебов, карет и омнибусов. Лондон произвел на него довольно-таки неоднозначное впечатление. С одной стороны, те же картины нищеты, которые он привык видеть в Дании и с которыми не смог смириться по сей день. Вот, например, худенькая девочка с прозрачным пожелтевшим от голода личиком, торгующая на улице спичками. Она словно сошла со страниц сказки «Девочка со спичками», а вот мужчина, целыми днями стоящий на мостовой с табличкой «Я не ел два дня». Что ж... Похоже, мир везде одинаков и бедняков везде ожидает одно и то же. Но, с другой стороны, Андерсена так тепло не принимали ни в одной стране. И уже вскоре от многочисленных визитов у него рябило в глазах. Его осыпали комплиментами, фотографировали, известный скульптор выразил желание увековечить Андерсена и предложил ему создать бюст еще при жизни, а лондонские издатели, точно сговорившись, наперебой упрашивали его издать свои сочинения в Англии и предлагали поистине огромные гонорары. И в довершение ко всему сама королева Виктория пригласила Ганса Христина в Букингемский дворец.
Но на удивление все это почти не трогало душу Андерсена. Его тщеславие молчало, а приступы депрессии были сильны как никогда. Объяснялось это довольно просто. В Лондоне с гастролями находилась Иенни Линд, и он не мог ее не навестить. Первый визит к певице Андерсен нанес вместе с известным банкиром Гамбро. Фрекен Линд встретила его так, будто и не было ни страстных признаний в любви, ни предложения руки и сердца. Девушка вела себя непринужденно и говорила в основном о старых знакомых. А вот Андерсен, напротив, поборов в себе смущение, по обыкновению стал жаловаться на жизнь и ставшее уже привычным переутомление. «Я вас предупреждала, — сказала Иенни, — что жить постоянно в атмосфере праздника не так уж и весело. Подчас это намного утомительнее, чем самый изнуряющий труд». Ганс поспешил с ней согласиться. Ее доброта и заботливое отношение к нему вновь дали слабый отблеск надежды, что все еще может измениться, и она ответит на его чувства.
Но, как и следовало ожидать, этого не произошло. Напротив, Андерсен, к своему великому изумлению, стал открывать в Иенни такие черты, о которых раньше даже и не подозревал. Оказывается, девушка, несмотря на свои рассуждения о бренности всего земного, была невероятно практична и прагматична. И беседовала с банкиром на равных. Ганс Христиан только диву давался, насколько по-деловому Иенни обсуждает курс акций и как хорошо ориентируется в изменениях на фондовой бирже. Впрочем, в нынешней ситуации это вполне естественно. Билеты на концерты с ее участием продавались по баснословной цене, и одна лондонская газета даже опубликовала по этому поводу карикатуру. На сцене поет соловей с лицом Иенни Линд, а на птичку льется дождь золотых монет.
И все же он был рад, что его имя постоянно появляется в прессе рядом с ее именем. Они были самыми известными людьми в Лондоне, на улице их узнавали прохожие и просили автографы. Толпы поклонников настолько рьяно высказывали свое восхищение талантом певицы, что в конце концов Иенни даже стала бояться выходить из своего загородного дома. И Ганс частенько скрашивал часы ее одиночества.
Но Лондон подарил Андерсену не только абсолютную славу и последние встречи с Иенни. Этот город подарил писателю встречу с давним кумиром, Чарльзом Диккенсом. И почти сразу они подружились. Оказалось, что автор «Оливера Твиста» прочитал все произведения Андерсена и всегда выражал свое живое восхищение его талантом. Правда, в этот приезд Андерсена в Англию они не могли в полной мере насладиться обществом друг друга, поскольку Ганс очень плохо владел английским. Но взаимная симпатия сквозила в каждом слове, в оттенках интонаций, и лед в душе Андерсена от встреч с Иенни Линд стал потихоньку таять.
В Копенгаген Андерсен увозил теплые воспоминания о туманном Альбионе и несколько новых произведений Диккенса. А еще рукопись новой сказки. Он горячо обсуждал ее с Диккенсом. Ганс Христиан хотел написать о высокомерной кичливости и слепоте к окружающему миру. Так вскоре появилась сказка «Капля воды». На первый взгляд она была очень проста и рассказывала о добром волшебнике Крибле-Крабле, который хотел видеть в людях и в вещах, окружавших их, только хорошее. Но когда ему это не удавалось, волшебник прибегал к колдовству, ведь на то он и был волшебником. И вот однажды он навел увеличительное стекло на каплю воды из канавы. И отпрянул от ужаса, который предстал перед ним. Тысячи маленьких существ метались перед ним, теснили и пожирали друг друга. «Фу, какая гадость, — огорчился добрый волшебник, — разве они не могут жить в мире и дружбе?». В этой сказке нет счастливого конца, добрый волшебник так и не смог увидеть ничего хорошего в существах, готовых сожрать ближнего, чтобы протиснуться немного выше или дальше. И поэтому автор просто сравнил каплю грязной воды с большим городом, где картина почти такая же.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |