«Какой красивый ребенок, — сказала жена. — Из него получится такой же прекрасный мастер перчаток, как и ты. Посмотри, какие у него длинные и гибкие пальцы. Мадонна предназначила ему стать мастером перчаток».
Г.Х. Андерсен «Бронзовый вепрь»
Попав в город детства, Андерсен будто заново прожил свою жизнь, те времена, когда после смерти отца он отказывался выходить на улицу и сидел все дни напролет в крошечной комнатенке на Мункемёллештраде.
После того как отец Ганса умер, наступили тяжелые времена. Его мать, для того чтобы прокормить себя и сына, бралась за все, что только подворачивалось под руку. Но что более всего запомнилось самому Андерсену — это стирка. Мать часами простаивала по колено в воде, перестирывая белье господ. Особенно тяжко ей приходилось в зимние месяцы, когда мокрую юбку сковывал мороз, волосы превращались в сосульки, а посиневшие руки продолжали бить и полоскать белье.
Жизнь Марии превратилась в сплошную борьбу за кусок хлеба. Она с утра до вечера стирала белье на речке, а Ганс сидел рядом. О том, чтобы идти дальше учиться, уже не могло быть и речи. Но мальчик ни о чем не жалел. Оказывается, если внимательно смотреть на воду, можно увидеть много интересного, а если сидеть тихонько-тихонько, то и услышать. Так, например, старая прачка по секрету ему рассказала, что если начать копать прямо возле их берега, то в итоге можно прорыть проход в китайское царство. Андерсен с замиранием смотрел на такой привычный берег и только диву давался. Неужели все настолько просто? И в конце концов можно убежать в сказочную, чудесную страну и забыть об Оденсе навсегда?
Когда лето закончилось и наступила холодная осень, Мария все чаще и чаще стала посылать Ганса Христиана в лавку господина Груббе за бутылочкой горячительного. И вскоре по городку опять поползли слухи. Ох уж эти Андерсены! Сапожник умом тронулся, а вдова его стала крепко запивать! Видать, и мальчишка пойдет по их стопам и кончит свои дни в лучшем случае в оденсейской тюрьме. Ганс всегда злился, когда слышал это, и старался вступиться за мать, но в ответ получал лишь новую порцию насмешек. В те годы мать больше уж не пила свой любимый шнапс, его заменил более эффективный джин. Позднее Андерсен посвятил ей рассказ «Пропащая», где описал, как ему, мальчишке, приходилось выслушивать от сердобольных соседушек упреки в адрес матери: «Ты славный мальчик. Мать, верно, полощет белье на реке, а ты тащишь ей чем подкрепиться? Сколько у тебя там — полкосушки?.. Скажи своей матери, что стыдно ей. Да смотри сам не сделайся пьяницей... Впрочем, что и говорить: конечно, сделаешься! Бедный ребенок». И шансы пристраститься к спиртному у Ганса были. Ведь и ему надо было согреться. Так и грелись — пару глотков выпивала мать, один — сын. Он знал, что она не читает книг, не ищет в жизни большего, чем дано, постоянно зовет в дом предсказательниц и знахарок. Но она любила его, и она была его матерью. «Я работаю, сколько хватает сил... Да пусть, только бы удалось вывести в люди тебя, мой голубчик».
Когда же действительность становилась до ужаса невыносимой, он, по своему обыкновению, старался убежать к бабушке. Она очень переживала за Ганса. Ведь он так похож на отца. И тоже всегда будет хотеть того, чего не сможет получить. Он так и не сможет удовлетворить жажду своего сердца. Бабушка знала все это наперед, но помочь любимому внуку ничем не могла. Денег у нее отродясь не водилось. Если бы не больничный сад, за которым она ухаживала, то пожилая дама давно бы умерла от голода.
Единственной отрадой Ганса Христиана в те дни стали две новые дамы, которые поселились в богадельне. Старушки Бункефлод привезли с собой в госпиталь много книг, и поскольку однажды бабушка взяла с собой в гости к ним Ганса, он был потрясен их библиотекой. Тихий и задумчивый мальчик с первой минуты покорил сердца сестер. И они охотно давали ему книги домой. В эти же дни Ганс прочитал Шекспира и пришел в восторг от его пьес. Конечно, глубина шекспировских образов была ему пока недоступна, но вот грандиозность событий, описываемых драматургом, производила на него неизгладимое впечатление. Он с ходу запоминал целые страницы текста, и дома с чувством декламировал Марии монологи из «Макбета» и «Гамлета», чем приводил ее в неописуемый ужас. А затем он решил написать трагедию сам. Его герои получили звучные имена Абор и Эльвира. И суть трагедии полностью определялась их именами. Молодые люди без памяти любили друг друга, но злая судьба, разумеется, разлучила их, и оба скончались с длинными монологами на устах. Ганс был в восторге от своего творения. И он старался прочитать его каждому, кто только соглашался выслушать. Конечно, мать и бабушка взахлеб хвалили его и считали, что он написал нечто совершенно гениальное, старушки Бункефлод тоже не могли не порадоваться первому литературному опыту Ганса и весьма уважительно отнеслись к его опусу. И только Карен зло высмеяла то, что он написал. Она сказала, что в жизни такого не бывает, и что большей чепухи ей и слышать-то не доводилось. Ганс был раздавлен ее беспощадной критикой и пообещал себе никогда больше не общаться с этой злой девчонкой.
Впрочем, все это помогало Гансу легче переносить тяжелые времена, которые настали в их семье. Мария все чаще и чаще прикладывалась к бутылочке. Тогда он думал, ну почему же люди настолько жестоки? Неужели они не понимали, что выпивка помогала женщине хоть ненамного забыться? Денег, что она зарабатывала, им катастрофически не хватало, и по вечерам Ганс с матерью отправлялись на поле и подбирали оставшиеся после уборки зерна. Однажды их увидел барон, объезжавший свои угодья. Не долго думая, он направился прямо на мать Андерсена, намереваясь отстегать воровку плеткой. И тут с криком: «Как вы можете! Ведь Господь все видит!» Ганс кинулся под копыта коня. От неожиданности барон остановился, опустил кнут и велел оборванцам возвращаться домой.
В это время в Оденсе произошло событие, всколыхнувшее мирную и сонную жизнь городка. Приехал новый губернатор принца Кристиана. И теперь чуть ли не каждое воскресенье улицы иллюминировались, а в небо взметались огненные струи фейерверков. Главным мастером по их устройству был добрый приятель Андерсена Педер Юкер. Раньше он давал маленькому Гансу театральные афиши, а теперь с удовольствием брал с собой Андерсена, когда шла подготовка к очередному фейерверку. Они вместе что-то мастерили, и Ганс наблюдал, как по улицам их городка стали разъезжать красивые кареты, в которых сидели прекрасные дамы и мужественные господа. А на центральной площади города циркачи теперь устраивали свои представления. Ганс, затаив дыхание, следил за канатоходцами, жонглерами и вырезателями силуэтов. И дома старался в точности воспроизвести то, что видел. Вначале ножницы плохо его слушались, и силуэты получались, мягко говоря, не очень, но вскоре он почти виртуозно овладел этим искусством.
В эти же дни к Марии стал частенько захаживать молодой сапожник Йоргенсен. Он подолгу сидел на низеньком табурете и с восхищением наблюдал за энергичной женщиной. А потом они вместе садились ужинать и распивали очередную бутылочку, которую Ганс приносил из лавки господина Грабе. И постепенно в голове Йоргенсена зародилась мысль, а почему бы им с Марией не пожениться. Тогда можно будет перебраться в эту чистенькую уютную комнатку, и каждый день его будет ждать горячий ужин, чистая рубашка и тепло и уют в доме. Правда, в придачу будет еще и этот чудной мальчишка, но Йоргенсен был уверен, что Ганс не станет помехой в их жизни с Марией.
Родные пытались отговорить Йоргенсена от необдуманного шага. Виданное ли дело, брать в жены женщину, которая на столько лет старше его! Да он запросто может подобрать себе невесту и получше, и помоложе! Но сапожник был непреклонен. В конце концов, это его жизнь, и он сам знает, что для него будет лучше. Очень скоро он сделал Марии предложение. Та, немного поколебавшись, приняла его. Жених хоть и был незавидным, да кто ж другой ее возьмет? А так у Ганса будет приемный отец, и ей самой станет немного полегче, не нужно будет целыми днями надрываться на речке, стирая чужое белье. И скоро свадьба была сыграна.
Ганс воспринял это событие достаточно равнодушно. К тому времени в его жизнь вошло увлечение, переродившееся потом в настоящую страсть. В его жизнь вошел театр. Вместе со старым Педером Юнкером он несколько раз побывал за кулисами маленького оденсейского театра и посмотрел оперу «Дева Дуная». Ганс понял, что его мечты о замке и о лучшей жизни совсем не так уж беспочвенны. Театр — вот волшебный замок, который его ждет и который изменит его жизнь. И Ганс был абсолютно уверен, что рано или поздно найдется могущественный покровитель, который, одним словом, откроет перед ним желанные двери. К тому же общительность и искренность Ганса в этом деле только играли ему на руку. Он пел и декламировал Шекспира в доме епископа Плума, у полковника Хег-Гульдберга, приближенного самого принца Кристиана, и у аптекаря Андерсена. И все трогательно умилялись. Надо же, какой милый способный мальчик! Сын простого сапожника, а знает Шекспира, да и поет так, что можно заслушаться. И однажды аптекарь сказал пророческую фразу: «Кто знает, Ганс, может быть, придет день, и я буду гордиться, что ты мой однофамилец и что сейчас ты вот так запросто сидишь у меня дома!»
После свадьбы жизнь Марии потихоньку стала налаживаться. Они с Йоргенсеном переселились в маленький уютный домик, стоявший прямо на берегу реки. Длинная грядка, обсаженная кустами черной смородины, и несколько небольших клумб с цветами придавали домику поистине сказочный вид. И Ганс Христиан любил вечерами садиться на скамейку возле клумб, смотреть на цветы и придумывать разные невероятные истории из их жизни.
Впрочем, и сам дом был не так уж плох. Здесь стояла большая деревянная кровать, которую смастерил еще отец Ганса, и где 2 апреля 1805 года родился великий сказочник. И бабушка по-прежнему частенько приходила к ним в гости, садилась в отцовское кресло и рассказывала ему столько сказок, что Ганс просто диву давался, как же много чудес на этом свете. Рядом с кроватью стоял буфет, где блестели тарелки, содрогавшиеся при каждом шаге матери Андерсена. Над большим камином стояли отполированные чашки и кастрюли, отражавшие друг в друге искаженные образы. На стенах висели картины, которые отовсюду притаскивал маленький Ганс Христиан. В шкафу находилось несколько книг, оставшихся еще от отца Ганса. А в углу притаился кукольный театр, в который Ганс не переставал играть. В общем, быт был более-менее устроен.
Но больше всего бабушку волновало то, что ни матери Ганса, ни его отчиму Йоргенсену не было никакого дела до душевных стремлений мальчика. Заботы о хлебе насущном заполняли всю их жизнь. И вот наступил день, когда мать отвела Ганса на суконную фабрику. Никто из Андерсенов еще не опускался так низко. Ведь на фабрике работали заключенные и те, кто подошел к последней черте нищеты. В грязной низкой комнате, где все окна были закрыты тряпьем, было душно и неимоверно шумно. Грохотали машины, кричали люди, и с непривычки вполне можно было оглохнуть. Ганс Христиан пришел в ужас от доносившейся брани. Но это было только внешнее впечатление. Вскоре от непосильной работы у него ломило руки и спину, голова кружилась от шума и духоты, и дома он сваливался без сил. Рабочие над ним издевались, считая, что этот нескладный застенчивый мальчишка на самом деле переодетая девочка. И уже не зная, как бороться с их нападками, однажды Ганс запел. Его чистый, звонкий голос точно освятил эту мрачную комнату, и рабочие от души аплодировали ему. А потом он стал разыгрывать сцены из Хольберга и Шекспира, и это тоже прошло с успехом. Но вслед за успехом пришло горькое разочарование в людях. На следующий день наемники принялись смеяться над его тонким голоском. Кто-то предложил проверить, а не девочка ли этот долговязый паренек. С Андерсена стянули штаны и под общий гогот проверили... «Мне было так стыдно, что я залился краской и что есть сил кинулся домой... Больше мать не отправляла меня на эту фабрику». После этого события Андерсен окончательно ушел в себя. Его лучшими друзьями стали деревянные куклы, сделанные еще отцом. Он шил им платья, придумывал для них смешные и грустные истории, в которых куклы оживали. Забавно, но Андерсену не хотелось, чтобы его принцы и принцессы говорили на датском языке. Для своих героев он придумал новый язык, некую помесь датского, немецкого, английского и французского. «В ту пору я был очень одинок, но, играя в мой маленький театр, я чувствовал себя по-настоящему счастливым». Андерсен хорошо помнил своего старого толстого кота Карла, который был единственным свидетелем его игр. Он же был слушателем его первых сказок. Карл всем был хорош, но имел один недостаток — быстро засыпал. Тогда одну из придуманных историй Кристиан рассказал соседке фрекен Шенк из дома 5 на Мюнке-мёллештраде. Та внимательно выслушала мальчика, но лишь посмеялась над его увлечением, заметив, что рассказывать байки — удел старух в богадельне. Дальше пошел ее сын Готфред Шенк. Узнав об увлечении Андерсена, он дразнил соседа «писателем пьес» и при каждом удобном случае колотил его почем зря...
Буря стихла, и промерзшие ветви, устав раскачиваться под песню ветра, застыли в мертвой тишине. И этот родной спящий город, который всего несколько часов назад так старался выплеснуть на него свою любовь, снова оставил писателя в одиночестве. Странно, что единственное знакомое лицо, которое встретил Андерсен среди ликующей толпы, было лицо Готфреда Шенка. Он стал довольно полным мужчиной, главой семейства. Его одежда была поношенной и выглядела неопрятно. Неужели это тот забияка, который так любил избивать своего долговязого соседа? Ганс Христиан дал ему один риксдаллер (это примерно 200 крон) и почувствовал, что ему неловко смотреть в глаза этому несчастному человеку.
Если посчитать, сколько раз после смерти отца Андерсен улыбался, то получалось совсем немного, но все-таки был момент, когда он мог сказать: я самый счастливый человек в мире.
Это произошло в июне 1818 года. Андерсену исполнилось 13, и он чувствовал себя исключительным, как, впрочем, многие дети этого возраста. Он уже мечтал о театре и представлял себя знаменитым актером. И вдруг в город приехала труппа королевского театра из Копенгагена. Андерсен крутился возле театра Оденсе, пытаясь всеми правдами и неправдами пробраться за кулисы. Он был столь настырен, что в конце концов разносчик афиш пообещал Андерсену провести его за сцену. Мечта сбылась, он оказался в мире иллюзий и надежд. Долговязого, неуклюжего мальчишку трудно было не заметить среди разряженной актерской братии. Тем более что он довольно скоро оказался очень даже полезным. Капризные актрисы легко нашли в нем исполнителя любых желаний, а самовлюбленные столичные светила — восторженного слушателя разных побасенок. Но Андерсену нужно было больше. Он хотел на сцену. Хотел петь, танцевать, в общем, играть эту ненастоящую, но такую праздничную жизнь. Ему повезло, заболел кто-то из второстепенных актеров, и Христиан вышел на сцену. «Я надел мой красный шелковый костюм, вышел на сцену и сказал те несколько слов, что мне полагалось. Я искренне верил, что в этот момент весь зал смотрит только на меня». Это была незначительная роль в легкомысленной оперетте, и все-таки это был успех.
«У меня в те годы появилась привычка сидеть подолгу у реки и наблюдать за работой мельничного колеса. Когда на Оденсе опускался вечер, я начинал петь мои импровизации. Я перекладывал на музыку любые истории, которые приходили мне в голову». Скоро о привычке Андерсена узнал весь город. Многие люди приходили к реке, чтобы его послушать. А благородные семейства приглашали его к себе в дом. «Маленький соловей с острова Фюн» — прозвали его первые поклонники. Так к Андерсену пришла первая известность. О нем заговорили как о провинциальном самородке. Что еще надо было мальчишке, мечтавшему о славе? Денег, чтобы добраться до Копенгагена. Ведь Оденсе был слишком мал для его таланта.
Мать долго отговаривала его. И Йоргансен, желая угодить жене, отправился в школу для бедных и договорился, что Ганс станет посещать ее. Пусть лучше герр учитель за ним приглядывает, чем мальчишка будет шататься по улицам. Тем более что времена в Оденсе настали совсем неспокойные.
Несмотря на то что правление нового губернатора многим пришлось по душе, в городке по-прежнему царила нищета. Ее злобный оскал видело все больше и больше городских семей, и многие дети, не выдерживая жизни впроголодь, собирались в небольшие группы и промышляли воровством и разбоем. Одна из таких шаек господствовала у Западных ворот города. В основном это были мальчишки четырнадцати-пятнадцати лет. И Мария, собираясь с другими прачками у реки, горячо обсуждала это событие. Оказывается, что намедни ворошки украли у фру Ларсен банковский билет в пятьдесят ригсдалеров, и на этом их и схватила полиция. Теперь всех ожидает оденсейская тюрьма. А до того, как их посадили по камерам, ребятам захотелось полакомиться черносливом, они зашли в лавку, избили и связали хозяина и взяли столько продуктов, сколько смогли унести.
Мария с тяжелым сердцем слушала эти разговоры. Нет, нужно срочно определяться с Гансом, пока с парнем не случилось ничего худого. И тем же вечером дома собрался семейный совет. Бабушка отстаивала свою точку зрения — ее внук должен стать писарем. Ведь недаром у него в жилах течет благородная кровь. А вот Мария в корне была с ней не согласна. Она считала, что у Ганса в жизни одна дорога — он будет портным. Вон посмотрите, как славно живет старый Стегман! Заказчиков у него хоть отбавляй, и деньги в доме не переводятся. И опять, что немаловажно, работа чистая, всеми уважаемая! У него и домик свой есть, и капиталец, говорят, неплохой скопил. А Ганс Христиан шить любит, даром что ли целыми днями своим куклам шьет обновки.
Ганс в это время тихонько сидел в углу и не вмешивался в разговоры взрослых. Он не хотел быть ни писарем, ни портным. И когда Йоргансен сказал, что не мешало бы спросить самого паренька, кем он хочет быть, Ганс чистосердечно признался — он видит себя только на сцене. И в жизни у него только один путь — идти в артисты. Мария тяжело охнула, а бабушка схватилась за сердце. Такого они от него не ожидали. Наконец Мария пришла в себя и выдала все, что она думала по этому поводу. Только через ее труп сын пойдет в шуты. Да знает ли он, что этих, с позволения сказать, артистов морят голодом и кормят деревянным маслом, чтобы они были полегче?! И разве для этого она его растила?! Ганс пытался объяснить ей, чем отличаются уличные балаганы от настоящего театра, но Мария и слушать этого не желала. А тут еще и бабушка впервые в жизни не поддержала его. Она напомнила, до чего сцена довела его дедушку! Он потерял там и здоровье, и рассудок. В итоге у Ганса окончательно испортилось настроение. Не может быть речи, чтобы его семья согласилась с тем, что он пойдет на сцену. Он взял свою шляпу и засобирался на улицу. А мать напоследок ему крикнула, чтобы он готовился к конфирмации, авось Господь вразумит его.
Он шел к берегу реки и думал, отчего родственники перестали его понимать? Может быть это из-за того, что мать вышла замуж за Йоргансена? Раньше она была совсем другой! Всегда утешала его, сочувствовала и старалась понять его мысли. А теперь они очень отдалились друг от друга. Она постоянно твердит, что от книг мало проку и лучше бы он занялся каким-то делом. Разве он не помнит, до чего книги довели отца?! Бранится, когда он декламирует любимого Шекспира, считает того бесовским отродьем, и грозится выбросить все его произведения из дома. И даже если он убегает подальше от дома, чтобы в тишине написать что-нибудь свое, она все равно его ругает, дескать, люди подумают, что он малость не в себе, как его дед и отец.
Но вскоре мысли Ганса перескочили на предстоящую конфирмацию. Чтобы подготовиться к этому знаменательному событию, нужно было записаться на занятия. Обычно дети состоятельных родителей записывались к пробсту — главному священнику церкви Св. Кнудта, а дети бедняков — к его помощнику капеллану. Ганс сознательно отправился к пробсту, ведь там будут дети с Западной улицы и самые хорошенькие девочки города. И он обязательно с ними подружится.
Но все вышло не так, как он рассчитывал. Ученики латинской школы старались вообще не замечать сына сапожника, а девочки презрительно фыркали, когда он с ними заговаривал. И даже более того, как только Ганс подходил к кому-либо, к нему тотчас оборачивались спиной. Он недоумевал, почему же они так поступают? Ведь он ничуть не хуже и знает не меньше, а уж сколько интересных историй он мог бы им рассказать! Но нет, дети определенно не желали принимать в свой круг этого оборванца. Кроме одной девочки. У нее было чудесное имя Лаура. И ей было жаль Ганса Христиана Андерсена. Она иногда обменивалась с ним парой фраз, а однажды позволила даже проводить себя домой. По дороге девочка призналась, что, когда вырастет, поедет в Копенгаген и будет выезжать на балы, где непременно встретит свою судьбу. Ганс тотчас подхватил эту тему и признался, что тоже собирается уехать в столицу, но с совершенно иной целью — он хочет стать артистом в Королевском театре. Лаура пришла в восторг от его идеи и сказала, что обязательно будет ходить на все премьеры, чтобы увидеть его. А когда он выйдет на сцену, она подарит ему розу. Девочка отбежала на несколько шагов и купила у цветочницы ярко-красную розу, которую и отдала Гансу. Он покраснел, точно вареный рак и, неловко склоняясь, поднес ее руку к губам. Лаура вспыхнула и сразу же заторопилась домой. Ганс пришел к себе, поставил розу в воду. А когда лепестки все опали, он положил их в маленький шелковый мешочек, что дала колдунья из леса, и хранил всю жизнь. И его знаменитая привычка всегда носить цветок в петлице была постоянным напоминанием о той прелестной девочке, проявившей к Нему доброту и понимание.
Вот и наступил день конфирмации. По этому случаю Мария отнесла старое пальто отца Ганса к портному и попросила переделать его в костюм. Ганс был счастлив, впервые он будет одет подобающим образом, почти как настоящий франт из столицы. Но это оказалось еще не все. Йоргансен сшил ему настоящие кожаные сапоги. Первые сапоги в жизни Ганса. Ведь до этого он бегал либо босиком, либо в деревянных башмаках. И Ганс не мог ни о чем думать, кроме как о своих обновках. Он даже на проповеди пастора прислушивался к тому, как замечательно скрипят его новые сапоги.
Но, несмотря на отвлекающие мысли, он без запинки ответил на все вопросы пробста. И чуть не расплакался сам от гордости. Все-таки он доказал им, что сын сапожника ничуть не уступает этим знатным особам и даже во многом превосходит их. Ведь некоторые ученики латинской школы мямлили, запинались и вообще не могли правильно ответить на поставленный вопрос. Дома Ганса все поздравляли, а потом после ужина он вышел на улицу и долго ходил, опять прислушиваясь к скрипу новых сапог.
А еще через несколько дней произошло событие, оставившее неизгладимый след в душе Ганса Христиана. Полковник Хег-Гульдберг выполнил свое обещание и отвел юношу на аудиенцию к самому принцу Кристиану. Всю ночь накануне этой встречи Ганс не спал, он представлял, как принц одним взмахом руки исполнит все его мечтания, и вот уже совсем скоро перед Гансом зажгутся огни рампы Королевского театра. Но все случилось совсем не так, как предполагал Андерсен.
Вначале принц был очень ласков и любезно согласился выслушать, как Ганс читает монологи из пьес Шекспира и Гольдберга. А потом с удовольствием послушал несколько песен в исполнении Андерсена. После чего потрепал его по плечу и спросил, чего же хочет молодой человек? Ганс ответил, как его учил полковник. Дескать, он хочет учиться дальше — в латинской школе. Но принц не согласился с этим. Он сказал, что учиться очень долго и дорого и совершенно необязательно для такого бедного парня, как Андерсен. Тогда Ганс в отчаянии выпалил, что самая его заветная мечта быть артистом и служить в Королевском театре. Принц не удержался и рассмеялся. Надо же: этому юноше удалось рассмешить его, а такое происходит не часто. Что ж... Он согласен помочь Гансу Христиану, но, конечно, не в актерском мастерстве. Пусть станет токарем — прекрасная специальность. Тут в разговор вступил полковник. Может быть, стоит дать парню шанс? У него ведь, безусловно, есть драматическая жилка! Но принц остался при своем мнении. Если у Андерсена есть природный талант, то он разовьется и оформится без посторонней помощи, а иметь специальность, которая всегда сможет его прокормить, если окажется, что талант был всего лишь миражом, не так уж и плохо. Но Ганс проявил верх неуважения к принцу и отказался от заманчивого предложения.
В этот момент воспоминания Андерсена были прерваны. Дверь неслышно отворилась, и в комнату вошел бургомистр города Оденсе. Андерсен обернулся. Он хорошо помнил мальчика, который теперь стал бургомистром. «Да уж... — подумал Андерсен, — сегодня те, кто когда-то бросали в меня камни и считали сумасшедшим, будут восхвалять мой талант».
Точно услышав его мысли, бургомистр покраснел. Он как раз и был из тех, кто устраивал хорошую трепку этому недоумку. Едва завидев местного дурачка, ватага мальчишек с победным криком бросалась на него и била до тех пор, пока взрослые не разгоняли их. Впрочем, односельчане не очень-то и торопились спасать Ганса Христиана. Они не скрывали, что этот уродец Андерсен ничего лучшего и не заслуживает.
«А он ничуть не изменился, — отметил про себя бургомистр. — Такой же безобразный тощий гусак. Только важности в нем хватит на целый выводок. Понятное дело, как был чокнутым, так им и остался». И уж если быть совсем откровенным, то ни романы, ни сказки этой знаменитости бургомистру никогда не нравились. Он так и не смог понять, что в них особенного, а тем более великого. Но высокое звание, которым несколько лет назад его удостоил Оденсе, обязывало устроить чествование этого писаки. Значит, будь оно все неладно, нужно стараться изо всех сил. И сообщив Андерсену о том, что весь город собрался на площади, чтобы поприветствовать писателя, бургомистр поспешил откланяться. Бургомистр ушел, и Андерсен снова остался один. Он так и стоял посереди большой комнаты, не зная, что делать: идти ли на площадь или побыть еще немного в этом доме. Вот ведь как вышло...
До исполнения мечты всей его жизни оставалось всего лишь два шага. Нужно было только открыть дверь и выйти на улицу. Но он не мог заставить себя сделать эти два шага. Вместо этого Андерсен подошел к старому безнадежно протертому креслу, сел и закрыл глаза. Ему показалось, что усталость, столько лет копившаяся в нем, вдруг разом обрушилась и лишила его тщедушное тело малейшей способности двигаться. Да и к тому же эта поездка совсем опустошила его. Воспоминания, красочными картинками, без спросу наполнили комнату...
И опять перед ним возникли мать, отчим и бабушка. А еще он услышал свой собственный плач. Так и есть, вырвавшись от мальчишек, он мчится к единственному спасению — родному дому. Еще несколько шагов, и он переступит порог. Перед матерью и отчимом возник Ганс, весь в крови и грязи, в разорванной рубахе и без деревянных башмаков. Бабушка уже не удивлялась такому развитию событий. Для мальчишек их городка Ганс всегда был пугалом. Он был слишком высок, а его большие плоские ступни и костлявые кисти казались еще более невероятными из-за чрезвычайной худобы рук и ног. Огромный нос на худощавом лице смотрелся столь массивно, что первым привлекал к себе внимание тех, кто видел Ганса, отодвигая на второй план ясный свет умных и добрых глаз. Но как только лицо Ганса озаряла улыбка, оно вмиг преображалось и становилось прекрасным. Причем настолько, что все начинали удивляться тому, что когда-то считали его безобразным.
Именно в тот день, спасшись от мальчишек, Ганс принял решение, изменившее всю его жизнь и приведшее на вершину успеха. Он объявил домашним, что намерен уехать в Копенгаген. И немедленно. Ведь если он задержится здесь, то в один из дней мальчишки забьют до смерти. А этого не должно произойти, если ему суждено стать великим. В ту ночь он быстро уснул. И в его снах не было крови и драк. Он стоял на сцене Королевского театра в Копенгагене, и король Дании бросал к его ногам красные розы. Весь зал рукоплескал ему — величайшему артисту страны.
А утром Ганс подошел к матери. Им предстоял тяжелый разговор. Женщина никак не хотела потакать его глупым выдумкам. И тогда Ганс выйдя из себя, стал ей кричать: «Говорю тебе, мама, однажды ты будешь гордиться мной! Мое имя будет на устах у каждого в Дании, и тогда ты сможешь сказать: «Человек, которого они приветствуют, мой сын!» В Копенгагене я найду славу! Я стану великим!». Выслушав его тираду, мать заметно смягчилась. Она о чем-то долго совещалась с отчимом и потом вышла к Гансу с уже готовым решением. Итак, сейчас они пойдут к мадам Текле, которая так здорово гадает на кофейной гуще, и спросят ее совета. И если она скажет, что в Копенгагене ему делать нечего, то Ганс станет портным. Что ж... Гансу пришлось принять эти условия и отправиться с родителями к мадам Текле.
Мадам Текла жила в богадельне и славилась своими гаданиями в Оденсе. Все жители городка, как только у них возникали проблемы, шли к ней, чтобы узнать, как же поступить наилучшим образом. Поэтому ничего удивительного не было в том, что мать, взяв Ганса за руку, отправилась к ней. Мадам Текла хоть и была бедна как церковная мышь и поэтому доживала свои дни в богадельне, пользовалась в Оденсе большим почетом и уважением. Она посмотрела на посетителей, затем взяла Ганса за руку и отвела его в сторонку. О чем они беседовали, история умалчивает. Но женщина, погладив мальчика по голове, отошла в глубь комнаты и поставила на огонь кофейник. Мать Андерсена сидела точно завороженная, ожидая вердикта, который вынесет мадам Текла. Тем временем гадалка протянула Гансу дымящуюся чашку кофе и внимательно наблюдала за ним, пока он пил. После чего взяла чашку и стала рассматривать причудливые фигурки. В комнате воцарилась тишина. И только мать Андерсена тихонько шептала: «Ну, скажи ему: будь портным». И Ганс чуть не сошел с ума от отчаяния, прислушиваясь к ее бормотанию. Наконец старуха оторвала глаза от чашки: «Однажды, когда мальчик станет мужчиной, он будет очень великим, даже больше, чем он того заслуживает. У него будут крылья... Но не такие, как у утят, что купаются в пруду, а как у лебедей, летающих под облаками, где ни один человек не может достать их».
«Как же так! — подумала мать Ганса. — Разве он похож на лебедя? Скорее на неразумного аиста! Неужели она не видит его ног?!» А гадалка тем временем продолжала: «Весь мир поднимет голову и будет смотреть на его полет, а город Оденсе, в котором он родился, будет гордиться им. Ради него зажгутся лампы и люди выйдут на улицы, чтобы приветствовать его. Но, несмотря на великую славу, сердце его останется печальным. Жизнь даст ему многое, но не все. То, что будет для него дороже всего, останется недоступным».
Ганс вспомнил предсказание колдуньи в лесу. Удивительным образом ее слова совпадали с гаданием мадам Теклы. Вот только он никак не мог понять, о какой печали, и о какой страшной цене за успех они твердят. Ведь если он добьется славы, что ему еще желать?
Но очарование предсказания мадам Теклы разрушил голос матери. Мария отказывалась верить в услышанное и уж тем более отпускать от себя Ганса Христиана. Нет, ни в какой Копенгаген он не поедет. Слишком молод, да и соблазнов там не счесть. Неизвестно, как вообще повернется жизнь. К тому же путь к славе можно найти и здесь, в Оденсе. Зачем ему куда-то уезжать? И на лице Марии застыло столь хорошо знакомое Гансу выражение упрямства. Он знал, что в этом случае с матерью спорить бесполезно, нужно просто смириться с ее решением. Но сделать этого никак не мог. И от отчаяния заплакал во весь голос. Мадам Текла, не желая становиться свидетельницей семейной сцены, быстренько собралась и ушла восвояси, даже не став спрашивать плату за гадание.
А Йоргенсен тем временем пытался разрядить обстановку. Он хотел успокоить мальчика и попросил его перестать так кричать, а то люди подумают, что родители его зверски избивают. И в разгаре всего этого действия вмешалась бабушка. Она напомнила о том, как отец Ганса хотел учиться и как ему не удалось реализовать мечту всей жизни. И если Ганс останется здесь, он станет таким же несчастным, как и его отец. Когда же он состарится и оглянется на свой жизненный путь, то обязательно скажет: «Как же жестоко поступила со мной моя мать! Это ее вина, что я не смог добиться своей цели!» И тогда, Мария, ты станешь по-настоящему несчастной. Мария молча стояла и теребила свой фартук. Ганс сорвался и бросился к ней в объятия. Они обнялись, и оба точно по команде заплакали. Руки Марии крепко держали сына, словно хотели навсегда приковать его к ней. Но потом она резко отстранила его и сказала: «Хорошо, Ганс Христиан, ты поедешь в Копенгаген. Я не буду стоять на твоем пути». Счастливый Ганс поцеловал мать и выбежал на улицу. Он выиграл эту битву, и теперь у него все будет складываться легко и хорошо.
И с этими мыслями на следующий день Ганс пошел договариваться со старым Клаусом, чтобы тот оставил ему местечко в дилижансе. А потом побежал к полковнику. В тот день, 2 сентября 1819 года, Андерсен получил свой первый гонорар. Он выступил в доме священника. «Мы собрались в круглой комнате, и этот маленький джентльмен на протяжении двух часов импровизировал и играл сцены из разных пьес. Мы были в восторге, но порой, когда юноша принимался исполнять роли любовников, нам не хватало воздуха от смеха. Так неуклюже он становился на колени, вытягивая свои длинные ступни», — вспоминала одна из дам, видевшая выступление.
Как бы там ни было, но Андерсен собрал 13 риксдаллеров и в придачу получил рекомендательное письмо к ведущей балерине Королевского театра Анне Маргарете Шелл.
А на следующий день у них дома начался настоящий бедлам. Соседи валили толпой, чтобы вроде бы попрощаться с Гансом, а на самом деле оценить событие и вдоволь позлословить. Жена пекаря, одна из самых уважаемых дам в городе, вынесла такой вердикт. Мальчик слишком прост и глуповат, чтобы покорить Копенгаген. К тому же она слышала пьесу, которую он сам написал. Так вот там столько убийств! Это мог сочинить только человек с больной психикой! Вот вспомните вы ее слова, Андерсен тронется умом, как его дед и отец, и станет убийцей! Ее поддержала жена аптекаря. Нет, не бывать Гансу артистом, это ясно как дважды два. Любая роль, которую ему доверят сыграть, в его исполнении будет выглядеть убийственной. Дамы тотчас расхохотались, довольные своими остроумными шутками, и остатки благодушного настроения Марии испарились до конца. Она в сотый раз пожалела, что согласилась отпустить Ганса. Но делать нечего, пора собирать парня в дорогу. И выпроводив не в меру болтливых кумушек за порог дома, Мария приказала Гансу посмотреть, в порядке ли его костюм для конфирмации. Он должен обязательно его почистить и надеть. В конце концов, не каждый день человек отправляется на поиски своей судьбы.
Гансу очень хотелось выбежать на улицу и попрощаться со всеми местами, которые ему были дороги. Но он боялся. Боялся мальчишек, которые могли устроить ему особенные проводы, после чего о столице можно было бы забыть навсегда. Поэтому он присел у окна и попытался представить все, что любил в Оденсе. Именно в этот момент и вошла бабушка. Она принесла ему маленький букетик садовых цветов, чтобы те согревали его душу в тяжелые минуты. Ганс был в восторге. Он приколол букетик на лацкан пиджака и побежал одеваться. Когда же он появился перед родными, бабушка только руками всплеснула. Настолько нелепым он выглядел. Его длинная шея торчала из воротника точно шея самого тощего гуся в округе, уши все еще горели после мытья самым дешевым мылом, а соломенные волосы напоминали одуванчик после сильного ливня. Длинные худые руки предательски вылезали из рукавов пиджака, а у Ганса не было рубашки, чтобы прикрыть запястья. Зато его гордость — кожаные сапоги, сияли, начищенные до блеска. Мария придирчиво осмотрела Ганса и полезла в коробку, которая хранилась наверху. Там был шейный платок, который дала ему вчера мадам Гульдберг. Она аккуратно задрапировала складки, и создавалось впечатление, что у Ганса под пиджаком одета красивая рубашка. Ганс был в недоумении, как же он сам потом будет это делать? Но тотчас к нему пришла спасительная мысль: он не будет снимать пиджак до тех пор, пока не купит себе новую рубашку. А это будет совсем скоро. И все-таки последний штрих к его новому облику внесла бабушка. Она отдала Гансу воскресную шляпу его отца. Конечно, шляпа позеленела от времени, да и ткань местами протерлась, но зато она до сих пор сохранила форму, а в шляпе, как известно, это самое важное. Ганс натянул ее поглубже на голову. Но она оказалась невероятно велика для него. По бокам шляпа повисла на ушах, а сзади оперлась на воротник. «Ничего, — подумал Ганс, — когда я вырасту, шляпа будет как раз в пору. А если нет, скоро я куплю себе новую». Он посмотрел на себя в зеркало. Что ж... Теперь он определенно готов.
И тут же Ганс чуть ли не в слезах повернулся к матери. У него ведь нет сумки! А никто в целом мире не путешествует без сумки! Он упросил Марию достать из-под кровати сумку отца. «Но тебе нечего в нее положить!» — возразила женщина. Ганс только улыбнулся и принес свой кукольный театр. Йоргенсен не смог удержаться от ироничной улыбки. Что еще может взять с собой маленький мальчик, собирающийся покорять мир, кроме своих кукол. Но его никто не услышал. Мария в этот момент разбивала копилку, чтобы вытащить целое состояние — тринадцать риксдаллеров.
Она протянула деньги Гансу, и тот заверил ее, что скоро он будет сказочно богат и тогда никто из них не будет ни в чем нуждаться. С болью в сердце он в последний раз окинул взглядом комнату. И только сейчас понял, что уходит. Действительно уходит и, возможно, навсегда. На глаза навернулись слезы. Теперь он уже не был уверен в том, что хочет уйти. Копенгаген казался таким далеким и таким чужим. Словно чье-то имя, которое никогда не слышал прежде. И для него в этот момент не было никого важнее мамы и бабушки. Но он поборол эти мысли в себе. Высоко подняв голову, он заставил себя улыбнуться. Ганс помахал Йоргенсену рукой и выбежал на улицу догонять мать и бабушку.
Никто больше не пожелал ему счастливого пути, но краешком глаза он видел, как дергались занавески на окнах соседей и отовсюду на него смотрели любопытные и насмешливые глаза оденсейских доброжелателей. Что ж... Пусть они насмехаются над ним, сколько их душе угодно. Но видит Бог, однажды он вернется сюда, и как предсказала гадалка, над ним уже никто не будет смеяться.
Тем временем семейство Андерсенов подошло к городским воротам, где их ожидал дилижанс. Ганс забрал сумку из рук матери. Он уже давно не ребенок, и нечего давать другим пассажирам повод для новых насмешек. Ганс заставил себя улыбнуться, чтобы мать и бабушка не заметили слезы, грозившие вот-вот без спросу сорваться с ресниц. Он посмотрел на них и сказал: «Вы должны запомнить этот день. Пятое сентября 1819 года — великий день для всех нас. И скоро я стану знаменитым, тогда я вернусь, и начнется совсем другая жизнь». Но вид двух плачущих женщин оказался слишком тяжелым зрелищем для него и он разрыдался. Бросив сумку, он обхватил обеих длинными руками и крепко прижался к ним. Но бабушка нежно отстранила его, перекрестила и помогла забраться на сиденье рядом со старым Клаусом. Тот взял кнут, натянул вожжи, и дилижанс тронулся в путь. Ганс Христиан махал платком так сильно, что чуть не свалился. Его глаза застилали слезы, и он так и не увидел грустной прощальной улыбки бабушки. В этот момент точно по команде с остроконечных крыш городка взмыли в небо аисты. И полетели вслед за дилижансом. «Это очень хороший знак», — подумал про себя Ганс. А через несколько часов он уже подъезжал к городу своей мечты.
Андерсен вспомнил, как порвалась последняя нить, связывающая его с домом. Вспомнил, как спрыгнул с дилижанса, держа в руках узелок и сумку. Он стоял и смотрел, как старый Клаус помогал укладывать багаж пассажирам, отправляющимся в обратный путь. И представлял, как через несколько часов дилижанс вновь проедет по улочкам Оденсе, и, возможно, бабушка выйдет за ворота госпиталя и долго будет смотреть ему вслед, стараясь увидеть в нем Ганса.
Взяв себя в руки, Ганс уверенной походкой направился к кораблю, который должен был доставить его на Зеландию, остров, на котором и находился Копенгаген. Он услышал, как старый Клаус крикнул ему «Прощай», помахал рукой и продолжил свой путь. Однако при мысли, что вместе с Клаусом испарилось последнее напоминание о жизни в семье, в горле Ганса застрял комок. И сколько он ни пытался его сглотнуть, ничего не получалось. Несчастный одинокий мальчик последовал на корабль вслед за остальными пассажирами. Он сел в уголок и смотрел на воду. Никто с ним не разговаривал и не проявлял к нему никакого интереса. Ганс уже начал понимать, что, в сущности, до него никому нет дела, и в Копенгагене его никто не ждет...
Андерсен встал и уже собирался выйти к своим почитателям. Сама собой его рука опустилась в карман, и на свет божий появились две фигурки — старый, видавший виды оловянный солдатик и хрупкая бумажная балерина. Андерсен с грустью посмотрел на них. Он знал, что его жизнь порождает немало всевозможных домыслов, люди придумывают разное, даже не догадываясь, что его тайна не имеет ничего общего с их выдумками. В действительности все было намного трагичнее... И права была старая колдунья: за свою славу ему пришлось заплатить самую большую цену, которую можно было потребовать от человека.
Он вспомнил, что говорила мать соседкам перед его отъездом: «Он вернется, как только увидит бушующее море». Она была уверена, что 14-летний мальчик не осмелится на столь долгое путешествие. Ведь Андерсену предстоял путь не просто в другой город, а на другой остров, на Зеландию, именно там находился город его мечты — Копенгаген. Мать ошиблась. Ганс Христиан вернулся в Оденсе лишь через 50 лет. И это возвращение принесло ему столько боли и страданий, что, не выдержав и недели, он снова покинул его, уже навсегда.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |