A. Воспоминания детства
Есть прямые свидетельства того, что М. Волошин, И. Бунин, Г. Газданов, М. Горький, Черубина де Габриак, М. Цветаева, А. Белый в детстве с удовольствием читали сказки Андерсена. Для каждого это свои сказки.
Так, для Черубины де Габриак это «Русалочка». В своей автобиографии она пишет: «А когда вставала, то почти не могла ходить (и с тех пор хромаю) и долго лежала у камина, а моя сестра читала мне сказку Андерсена про Морскую Царевну, которой тоже было больно ступать. И с тех пор, когда я иду и мне больно, я всегда невольно думаю о Морской Царевне и радуюсь, что я не немая»1. И.А. Бунин в автобиографической заметке 1915 г. вспоминает, что особенно глубокое впечатление на него произвела сказка «Колокол»: «В гимназии много из того, что обычно читается в такие годы, мне совсем не нравилось. (Из того, что произвело на меня в первые гимназические годы особенно поэтическое и восторженное впечатление, вспоминается сейчас «Колокол» Андерсена)»2. Для М.И. Цветаевой одними из любимых сказок были «Русалочка» и «Снежная королева».
Леонид Андреев в письме к В.Ф. Боцяновскому упоминает Андерсена в числе авторов, которых читал в детстве3.
Р.Д. Щербаков отмечает, что сказки Андерсена «были первой книжкой, прочитанной Гумилевым самостоятельно, он с любовью хранил ее до последних дней»4.
Л. Силард в коллективной монографии Института мировой литературы «Русская литература рубежа веков» и А. Лавров в книге «Андрей Белый в 1900-е годы» приводят высказывание Андрея Белого о его гимназических годах, в котором он ставит сказки Андерсена в один ряд с русскими народными сказками, собранными Афанасьевым: «...Музыка входила в душу, как родной мир; сказки (Афанасьева, Андерсена) и стихи Уланда, Гейне и Гете...»5.
Свидетельство, связывающее имена Белого и Андерсена можно найти также у М.И. Цветаевой в воспоминаниях 1936 г. Она приводит высказывание Белого о том, как тяжело быть профессорским сыном: «Если уж непременно нужно быть чьим-то сыном, я бы предпочел, как Андерсен, быть сыном гробовщика. Или наборщика...»6. Здесь, однако, допущена ошибка (А. Белым или М. Цветаевой). Андерсен был сыном не гробовщика, а сапожника.
В отношении самой М.И. Цветаевой7 следует говорить об установлении семейной традиции чтения сказок Андерсена: сама Марина Ивановна, ее сестра Анастасия Ивановна, а также дети любили и читали Андерсена8.
В воспоминаниях А.И. Цветаевой говорится, что любимой сказкой «всех нас» была «Снежная королева»: «Что-то было общее между Марусей и Маленькой разбойницей, и Маруся любила ее иной любовью, чем Ундину, Русалочку, Герду. Мне кажется, в ее любви к Маленькой разбойнице было некое панибратство, узнавание себя в другом, молчаливый кивок»9. Ариадна Эфрон вспоминает, как М. Цветаева рассказывала ей сказку «Девочка, наступившая на хлеб»10.
Сама Цветаева уже в 1920—1930-е гг. делает записи о впечатлении, которое произвело чтение «Русалочки» на сына11, и о любви дочери к Андерсену. В приписке к письму А. Эфрон к А. Ахматовой от 17/30 марта 1921 г.: «Аля каждый вечер молится: — «Пошли, Господи, царствия небесного Андерсену и Пушкину, — и царствия земного — Анне Ахматовой»12. Текст письма А. Эфрон также имеет непосредственное отношение к Андерсену: «Читаю Ваши стихи «Четки» и «Белую стаю». Моя любимая вещь, тот длинный стих о царевиче. Это так же прекрасно, как Андерсеновская русалочка, так же запоминается и ранит — навек. И этот крик: Белая птица — больно! Помните, как маленькая русалочка танцевала на ножах? Есть что-то, хотя и другое»13.
В том же 1921 г. Ариадна Эфрон пишет из Москвы Е.О. Волошиной: «Недавно нашла Вашего щелкуна, Вами выкрашенного, с ружьем, в остроконечной шапке. Мои любимые книги: сказки Андерсена и самый, самый первый мир: каменный век с идолами и топорами»14.
— Что тебе больше всего из всей сказки понравилось?
— Тот город с огоньками.
— Ну, а сама русалочка, ее любовь, какая она была добрая...
В ответ не да, а гм-гм, сухое. Как будто не хочет — ни признаться, ни признать то, в чем признается. Каждый раз — как только дело идет о добре, любви — в женском образе.
Всю сказку понял отлично» (Цветаева М. Сводные тетради // Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997. С. 470). Цветаева также приводит запись А. Эфрон, касающуюся ее четырехлетнего брата: «Мать четырех Петров (сказка Андерсена: «Мать четырех ветров»)» (там же. С. 511).
Существует ряд упоминаний об Андерсене в художественных произведениях, которые, однако, следует отнести к этому разделу ввиду их характера: они, как правило, не являются опосредованными, переработанными, носят непосредственный, прямой характер, это реальные свидетельства и характеристики.
Такие детские воспоминания о чтении андерсеновских сказок — в романе Г. Газданова «Вечер у Клэр» (1929)15, в «Детстве» М. Горького, в детских рассказах Саши Черного16. О последнем А. Иванов пишет: «...сказочника Андерсена... Саша обожал с раннего детства и многому у него научился. А главное он сам был из андерсеновской породы людей... наделенных чудесным даром сочинять удивительные истории из ничего — о любой попавшейся на глаза вещи»17.
А.М. Горький вспоминает: «На другой день я принес в школу «Священную историю» и два растрепанных томика сказок Андерсена ... Во время большой перемены я разделил с мальчиками хлеб и колбасу, и мы начали читать удивительную сказку «Соловей» — она сразу взяла всех за сердце.
«В Китае все жители — китайцы, и сам император — китаец», — помню, как приятно удивила меня эта фраза своей простой, весело улыбающейся музыкой и еще чем-то удивительно хорошим...
Сковородником она (мать. — Г.О.) меня и побила весьма усердно, а книги Андерсена отняла и навсегда спрятала куда-то, что было горше побоев»18.
В плане первой части поэмы «Возмездие» А. Блока (1878—1881) также встречается упоминание об Андерсене в связи с детским чтением. Говоря о каждодневном, обыденном чтении с няней в дедушкином кабинете, поэт упоминает Андерсена и Вагнера19.
Можно видеть, что сказки Андерсен были обычным (и уже любимым) чтением для людей разных поколений и разного происхождения, родившихся после 1850 г. Заметна разница в отношении к писателю этих людей, с одной стороны, и Л.Н. Толстого — с другой. Толстой «открывал» для себя Андерсена — неизвестного и чужого (отсюда необходимость для Толстого акцентировать свои впечатления от прочитанного, излагать содержание сказок), тогда как для Блока и Белого, Бунина и Горького, Газданова и Цветаевой это впечатления детства, когда «открывается» вся жизнь в ее многообразии. Для взрослых же он становится уже привычным атрибутом душевной жизни.
B. Апелляция к андерсеновским образам в публицистике и эпистолярной прозе русских писателей
Д.С. Мережковский, прибегая к образу «дьявольского» зеркала из «Снежной Королевы» Андерсена, проводит параллель между судьбой Н.В. Гоголя и судьбой мальчика Кая: «...кажется, и ему попал в глаз и в сердце осколок проклятого зеркала», — пишет Мережковский и уподобляет «бесконечную возню» Гоголя «со своими добродетельными правилами» попыткам Кая сложить из льдин слово Вечность. «Бедный Гоголь, бедный Кай! — восклицает поэт. — Оба замерзнут, так и не сложив из льдин слова «Вечная Любовь»20. Высказывая такие мысли, Мережковский считает нужным пояснить, что представляет собой дьявольское зеркало в «Снежной Королеве», делая, кроме того, краткие пояснения к судьбе Кая. Вряд ли подобные пояснения потребовались бы во второй половине XX в. Однако, например, М. Волошин, прибегая к образам из сказок Оле-Лук-Ойе, уже не считает необходимым делать подобные пояснения. Волошин дважды апеллирует к эпизоду с проникновением в картину, говоря об особенностях импрессионизма по сравнению с академической живописью в критико-публицистических произведениях «Письмо из Парижа» и «Константин Богаевский». При этом эпизод из сказки в «Письме из Парижа» очень тонко определяется как «символ старого пейзажа»21. Говоря об историческом пейзаже Константина Богаевского, Волошин вновь с той же целью обращается к этому эпизоду, однако идет от противного, образ из сказки служит здесь не символом, а антитезой — становится противоположностью импрессионистической живописи: «...Если бы в комнате мальчика из андерсеновской сказки висели пейзажи, написанные импрессионистами, то Оле-Лук-Ойе никогда не удалось бы, вставив его ногами в картину, сделать так, чтобы он мог убежать внутрь ее. Мальчик наткнулся бы, как на зеркало, на непроницаемую цветную поверхность, которую представляют собой пейзажи импрессионистов...»22 В другом произведении Волошин прибегает к некоему «образу сгорающей свечи», символизирующему жизнь человека, который он ошибочно приписывает Андерсену. Однако сказки с подобным образом у Андерсена обнаружено не было23.
Нельзя забывать, что Волошин родился на десять лет позже, чем Мережковский (в 1877 г., Мережковский — в 1866). Однако принадлежащий к другому поколению В.М. Гаршин (он родился на десять лет раньше Мережковского, в 1855 г.) так же, как и Волошин, не дает пояснений к используемому им в письме к С.Я. Надсону (1883 г.) сравнению последнего с гадким утенком: «Зачем вы делаете из себя андерсеновского «Гадкого утенка»? Право, Семен Яковлевич, к вам он вовсе не идет; позвольте уверить вас, милостивый государь, что вы лебедь, самый подлиннейший лебедь»24.
Такие разные подходы (пояснения — отсутствие пояснений) могут быть как проявлением индивидуальной воли писателя, так и косвенным свидетельством переходного характера этого периода в процессе ассимиляции творчества датского писателя.
М.И. Цветаева неоднократно прибегает к андерсеновским образам без всяких пояснений. Для нее это естественная среда. Она принадлежит к другой эпохе (родилась в 1892 г.), к поколению уже внуков тех детей, которые в 1840—1850-е гг. знакомились со сказками Андерсена. В ее письме к Волошину звучит тема одиночества, приведено двустишие из «Старого дома»: «И рая я не хочу, где все блаженно и воздушно, — я так люблю лица, жесты, быт! И жизни я не хочу, где все так ясно, просто и грубо-грубо! Мои глаза и руки как бы невольно срывают покровы — такие блестящие! — со всего.
Что позолочено — сотрется,
Свиная кожа остается!
Хорош стих?»25
Любопытно, что, как уже упоминалось, этот отрывок из андерсеновской сказки цитирует через двадцать с небольшим лет А.М. Горький.
Довольно обширный материал, касающийся Андерсена, в творчестве Цветаевой относится к 1920—1930-м гг. Это воспоминания о современниках «Пленный дух», где фигурируют «Цветы маленькой Иды»26, заметка о Б. Пастернаке27 с «Райским садом», «Дом у Старого Пимена»28, а также письма Б. Пастернаку («Снежная Королева»)29 и А.А. Тесковой (здесь речь идет не о сказках, а об автобиографии Андерсена)30 и заметки о впечатлениях от книги С.М. Волконского (здесь вновь использованы образы из «Снежной Королевы»)31.
С восприятием Андерсена, использованием созданных им образов тесно связана непосредственная оценка сказок Андерсена русскими писателями.
Явление постепенной ассимиляции произведений Андерсена на русской почве сказывается в самом характере оценок. Как говорилось выше, в первой главе исследования, А.П. Чехов в письме к Г.И. Россолимо, говоря о том, что детям следует давать те книги, которые будут небезынтересны и взрослому, назвал Андерсена среди тех писателей, которые «охотно читаются детьми, взрослыми тоже»32. Интересно, что нечто подобное встречается у М.И. Цветаевой, отстаивающей «божественное право» Андерсена33. Она пишет о том, какую литературу следует давать ребенку, чтобы он приобрел вкус к чтению: не то, что ему непонятно, «не Пушкина, не Чарскую давать... — Лескова (Соборяне), С. Лагерлёф..., очень, очень, очень Диккенса, так же — Андерсена...»34. Это высказывание в высшей степени созвучно ее собственным детским впечатлениям. Оценки Чехова и Цветаевой тождественны, но подоплека разная. Для Чехова (р. 1860) — это еще объективное аналитическое восприятие, для Цветаевой же, детство которой проходило уже в 1890—1900-х гг., как это видно из всего приведенного материала, — суждение, подкрепленное собственными эмоциональными впечатлениями, выстраданное. Нельзя, однако, не учитывать субъективный фактор, специфику личности писателя.
С непосредственной оценкой встречаемся у И. Бунина в автобиографическом очерке середины 1880-х «Свет жизни»: «Помнит он, как он плакал, читая чудные строки из «Королевы Мая» Теннисона, помнит, какое неизгладимое впечатление производили на его сердце сказки, чудные, проникнутые высокими мыслями и глубоким гуманным чувством, сказки великого датского поэта»35. Здесь, по сравнению с «первооткрывательскими» оценками Л. Толстого, та же естественность восприятия, что и у М. Цветаевой. Бунину не нужно утверждать, что Андерсен — великий поэт, это для него нечто само собой разумеющееся в отличие от Толстого.
Наиболее обширный материал, касающийся впечатлений и оценки Андерсена в 1900—1910-х гг., — у А. Блока.
Тетке Блока со стороны матери, М.А. Бекетовой, принадлежит биография Андерсена, о чем поэт упоминает в своей автобиографии36, так что в отношении Блока, так же как и в случае с М. Цветаевой, можно говорить о наличии семейной традиции. Е.Ф. Книпович в биографическом очерке «Об Александре Блоке» пишет о поэте: «...Часто возникал тогда (в феврале—марте 1918 г. — Г.О.) в разговорах наших и великий сказочник Ганс Христиан Андерсен. «Снежную королеву» и «Ледяницу» (или «Ледяную деву») Блок воспринимал как-то «лично», биографически. И он не очень верил в счастливый конец первой сказки — победа любви Герды над соблазном гибели в ледяном царстве, которому поддан Кай, вызывала в нем меньшее доверие, чем гибель в ледяном потоке, которая настигла Руди — героя второй сказки, сильного, красивого, удачливого, только раз в трудную минуту заглядевшегося в глаза Ледяницы, но почти с рождения отмеченного знаком ее власти над ним»37.
В декабре 1906 г. Блок использует реминисценцию из сказки «Калоши счастья» в записной книжке38, в том же месяце записывает: «А на ночь в постели опять уютно буду читать Андерсена»39, а в начале января 1907 г. пишет об Андерсене матери: «Почитай-ка прилагаемый том Андерсена, я его не кончил, но у меня есть другие. Я давно уже не читаю ничего, кроме него, и это очень успокоительно»40.
Как и Чехов и Цветаева, Блок говорит об Андерсене — прекрасном детском писателе: «Очень немного пьес проникнуто нежным и чистым духом сказки, духом, который счастливо умеет сочетать искусство с нравственностью, «возвышающий обман» с правдой жизни. Таковы, мне кажется, весь Андерсен, а у нас — Кот-Мурлыка, но ни тот, ни другой, к сожалению, пьес для детей не писали»41 (1918 г.).
Подобно многим другим, Блок использует андерсеновские образы в публицистике. В эссе «Памяти В.Ф. Комиссаржевской» фигурирует мотив разбитого зеркала из сказки «Снежная королева», но здесь он приобретает совсем иное, очень своеобразное значение: «В.Ф. Комиссаржевская видела гораздо дальше, чем может видеть простой глаз, — пишет Блок, — она не могла не видеть дальше, потому что в ее глазах был кусочек волшебного зеркала, как у мальчика Кая в сказке Андерсена»42. Минус меняется на плюс, образ приобретает противоположное звучание, смысл его расширяется: не дурное искажение вследствие попадания в глаз кусочка зеркала, а иное видение как таковое, прорыв в иномиры. Блоковская трактовка предельно символистская.
Очевидна постепенная эволюция, «путь» сказок Андерсена в русское культурное сознание. Если для Толстого датский поэт — нечто новое, уже знакомое, но еще чужое, то для Мережковского, Бунина, Волошина, для литературной жизни конца 1980-х — 1910-х это привычная реалия, восприятие которой не носит оттенка удивления, не нуждается в утверждении и которая на протяжении этих лет лишь укрепляет свои позиции. В мир Бунина, Горького, Белого, Блока, Цветаевой Андерсен входит с самого детства как привычное чтение, в том числе в священном кабинете деда, «где вечером и ночью совещаются общественные деятели... а утром маленький внук, будущий индивидуалист, пачкает и рвет «Жизнь животных Брэма», и няня читает с ним долго-долго, внимательно, изо дня в день...»43
Примечания
1. Черубина де Габриак. Автобиография // Черубина де Габриак. Автобиография. Избранные стихотворения. Составлено Е.Л. Архипповым в 1927 г. М., 1989. С. 24.
2. Бунин И.А. Автобиографическая заметка // Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1988. Т. 6. С. 549.
3. «С шести лет начал читать — прямо романы. Увлекался одновременно Бовой и Рокамболем, Андерсеном и «Тайнами Мадридского двора»» (Андреев Л.Н. Письмо В.Ф. Боцяновскому. 17 марта 1903 г. // РГАЛИ. Ф. 1016. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л.Г
4. Щербаков Р.Л. Примечания к пьесе Н.С. Гумилева «Гондла» // Гумилев Н.С. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 2. С. 408.
5. Белый А. К биографии. Цит. по: Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературная деятельность. М., 1995. С. 23.
6. Цветаева М.И. Пленный дух. Воспоминания о современниках // Цветаева М.И. Собр. соч.: В 7 т. М., 1995. Т. 4. С. 243.
7. Диссертант благодарит Н.А. Ганину за указание на некоторые источники в творчестве М.И. Цветаевой.
8. Любопытно, что сказку «Что старик ни делает, все хорошо» Цветаева знала в ее народном норвежском варианте, а не в варианте Х.К. Андерсена (См.: Цветаева М.И. Повесть о Сонечке // Цветаева М.И. Собр. соч.: В 7 т. Т. 4. С. 376).
9. Цветаева А.И. Воспоминания. М., 1974. С. 90. А.И. Цветаевой также принадлежит высказывание об увиденной панораме: «В этих картинах... живет Теодор Гофман и какие-то из героев Андерсена» (Там же. С. 60).
10. «Был теплый и легкий день и мы с Мариной гуляли. Она рассказывала мне сказку Андерсена про девочку, наступившую на хлеб — как она, чтобы перейти ручей, наступила на хлеб. Про то, какой это был большой грех. Я сказала: «Марина! Сейчас, наверное, никто бы не захотел так согрешить!..» (Эфрон А.С. Четырехлистник // Цветаева М. Воспоминания дочери. Письма. Калининград, 1999. С. 91).
11. «Читаю 24-го, нынче, ему андерсеновскую Русалочку, в три присеста. По окончании:
12. Эфрон А. Письмо А.А. Ахматовой 17 марта 1921 г. Юфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. М., 1989. С. 240.
13. Там же. С. 238. (Речь идет о поэме Ахматовой «У самого моря».)
14. Эфрон Ариадна. Письмо Е.О. Волошиной 17 августа 1921 г. // Эфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. С. 241.
15. «Я читал все без разбора, но не любил книг, которые мне давали, и ненавидел всю «золотую библиотеку», за исключением сказок Андерсена и Гауфа» (Газданов Г. Вечер у Клэр // С того берега: Писатели русского зарубежья о России. М., 1992. Кн. 2. С. 20).
16. «А я остался дома, потому что, когда в первый раз сказки Андерсена читаешь, никакая гавань, никакие голуби на свете тебя не соблазнят» (1932) (Черный С. Голубиные башмаки // Черный С. Собр. соч.: В 5 т. М., 1996. Т. 5. С. 415); «Тогда я увел его в детскую, угостил финиками, которыми я в то утро чтение андерсеновских сказок подсахаривал...» (там же).
17. Иванов А. Волшебник // Черный С. Собр. соч.: В 5 т. М., 1996. Т. 5. С. 543.
18. Горький А.М. Детство // Горький А.М. Детство. В людях. Мои университеты. М., 1963. С. 166—167.
Позже, уже в 1930-е гг., Горький не раз упоминал имя Андерсена в связи с детской литературой. В письме к Ромэну Роллану от 30 января 1933 г., говоря об эмигрантской прессе, критикующей Советы, он приводит цитату из сказки «Старый дом»: «Очевидно, прав Ганс Андерсен: «Позолота сотрется, свиная кожа — остается»» (Горький А.М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1953. Т. 30. С. 284). Также упоминает Андерсена в статье «О сказках» (там же. Т. 25. С. 88) и в «Заметках о детских книгах и играх», где среди книг Киплинга, Сетон-Томпсона, Крылова, Ершова, Пушкина, Чуковского, Маршака называет избранные сказки Андерсена (там же. Т. 27. С. 519).
19. «Внук читает с няней в дедушкином кабинете (Кот Мурлыка, Андерсен, Топелиус)...» (Блок А. Возмездие. Планы поэмы // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 3. С. 464).
20. Мережковский Д.С. Гоголь и черт (Исследование) // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М., 1991. С. 244—245.
21. «В сказке Андерсена «Оле-Лук-Ойе взял мальчика с постели, вставил его ногами в картину, и мальчик убежал внутрь пейзажа. Это символ старого пейзажа». (Волошин М.А. Письмо из Парижа // Волошин М.А. Лики творчества. Л., 1988. С. 220).
22. Там же. С. 313. Любопытно, что к образу «ухода в картину» обращается также В. Набоков в романе «Подвиг».
23. «Жизнь человеческая в образе сгорающей свечи, которую держит в руках Некто в сером, это символ, родственный современному сознанию и по сказке Андерсена, и по ее первоисточникам, и по параллельному образу Бальзака в «Шагреневой коже»» (Волошин М.А. Некто в сером. «Жизнь человека» Леонида Андреева // Волошин М.А. Лики творчества. С. 458). ««Некто в сером» — это не борьба и не закон — это представитель закона, космический жандарм с андерсеновской свечкой жизни в руках» (там же. С. 459).
24. Гаршин В.М. Письмо к С.Я. Надсону. Ок. 9 ноября 1883 г. // Гаршин В.М. Собр. соч.: В 3 т. М.; Л., 1934. Т. 3. С. 304.
25. Цветаева М.И. Письмо к М.А. Волошину 18 апреля 1911 г. // Цветаева М.И. Собр. соч.: В 7 т. М., 1995. Т. 6. С. 47.
26. Об Асе Тургеневой (первой встрече с ней): «Чудный смех, взблеск чудных глаз, — волшебная смена из «Цветов маленькой Иды»...» (Цветаева М.И. Пленный дух // Цветаева М.И. Собр. соч. Т. 4. С. 230).
27. «Первый шаг юноши Пастернака был шаг — назад, в рай, в глубину. В тот самый рай, который, по Андерсену, есть не что иное, как сад Эдема, ушедший целиком, как был, и со всем, что в нем было, под землю, где цветет и поныне и будет цвести во веки веков» (Цветаева М.И. Поэты с историей и поэты без истории // Цветаева М.И. Собр. соч. Т. 5. С. 410).
28. «Не собирательный дедушка, как «дедушка Крылов» или «дедушка Андерсен», а самый достоверный...» (Цветаева М.И. Дом у Старого Пимена // Там же. С. 104).
29. Здесь Цветаева, сравнивая Тристана и Изольду с Гердой и Каем, делает загадочное замечание: «История ничем не отличная от истории Кая и Герды» (Цветаева М.И. Письмо Б. Пастернаку. Середина июля 1927 г. // Цветаева М.И. Собр. соч. Т. 6. С. 273).
30. «То малое, что я видела от Праги ... навсегда для меня включилось в Märchen meines Lebens, как свою жизнь назвал Андерсен» (Цветаева М.И. Письмо А.А. Тесковой 11 августа 1935 г. // Цветаева М.И. Об искусстве. М., 1991. С. 428).
31. «Сами слова — неизмеримые пространства (вроде тех, по которым Снежная Королева везла Кая), сам вид слов» (Цветаева М.И. Сводные тетради // Цветаева М.И. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997. С. 15).
32. А.П. Чехов — Г.И. Россолимо 21 января 1900 г. // Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1980. Письма. Т. 9. С. 19.
33. «Почему государи не служат поэтам? Не Людовик XIV — Расину? Разве Людовик — выше? Разве Людовик думал, что — выше?
Droit divin, но поэт — больше, явнее droit divin — над человеком: droit divin — над самим поэтом: droit divin Андерсена извлекшее из гроба служившего ему колыбелью, Гейне — из еврейской коммерческой жизни...» (Цветаева М.И. Сводные тетради. С. 450).
34. Там же. С. 162.
35. Бунин И.А. Свет жизни // Андерсен в русской литературе. Писатели о писателе. М., 1997. С. 22.
36. Блок А.А. Автобиография 1915 г. // Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. М; Л., 1963. Т. 7. С. 11.
37. Книпович Е.Ф. Об Александре Блоке // Андерсен в русской литературе. Писатели о писателе. М., 1997. С. 31.
38. «Недурно! — подумал он. — Днем я сижу в полиции, занятый самыми важными делами, а ночью мне снится, что я летаю жаворонком в Фредериксбергском саду! Вот сюжет для народной комедии!» (Блок А. Записные книжки. 1901—1920. М., 1965. С. 86).
39. Блок А. К «Дионису гиперборейскому» // Собр. соч.: В 6 т. Л., 1982. Т. 5. С. 114.
40. Блок А. Письмо матери, январь 1907 г. // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 173.
41. Блок А.А. Статьи и рецензии для репертуарной секции театрального отдела Наркомпроса. Рецензии: М. Кузмин. Два брата, или Счастливый день // Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 6. С. 315).
42. Блок А.А. Памяти В.Ф. Комиссаржевской // Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. С. 418.
43. Блок А.А. Возмездие. Планы поэмы. С. 463.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |