3. Русская литературная сказка и ее связь со сказками Андерсена

A. Переделки и пересказы, использование и обработка сюжетов

Хотя сказки Андерсена и не оказали влияния на русскую литературу конца XIX — начала XX в. в целом, в ней широко был представлен литературный жанр, в котором закономерно осуществлялось влияние Андерсена, — сказки.

Популярность андерсеновских сказочных сюжетов приводит к появлению их переделок и пересказов (Л. Толстой, О. Рогова), инсценировок (О. Жданова), заимствованию сюжетов и образов. Л.Н. Толстой дважды пересказывает «Новое платье короля»: в 1872 г. для «Азбуки»¹ и в 1907 г. для «Детского круга чтения»². Поскольку пересказы ориентированы на детей из народа, это предельно сжатые, схематичные тексты с измененной структурой повествования (расположение информации и действий во времени), отсутствием психологизма и детализации. Действие подменяется объяснением поступков (что соответствует самому значению слова «пересказ»). Нет характерной для Андерсена дистанцированности (у Андерсена действие происходило давно, портные — иностранцы). Для Толстого, в отличие от Андерсена, эта сказка — иллюстрация социальной идеи (у Андерсена — акцент на общечеловеческом, этически значимом). С этим связана деиндивидуализация (число действующих лиц сокращено, отсутствуют характеристики персонажей: портреты, диалоги), а также исчезновение ряда мотивов: наживы, праздности, обмана. При этом явный акцент сделан на должностном несоответствии персонажей (во втором варианте сказки этот акцент усилен), тогда как у Андерсена несуществующий материал, по утверждению портных, не может увидеть как человек, не соответствующий своему положению, так и просто глупец. То есть у Толстого из андерсеновских мотивов присутствует лишь мотив разоблачения. Однако разоблачение у Андерсена как бы неполное, потому что он не обвиняет, у Толстого же происходит полное разоблачение, в этом для него смысл всей сказки. Такая позиция писателя подтверждается его собственными письмами и высказываниями. Он неоднократно прибегает к образу голого короля для иллюстрации идеи ниспровержения величия, при этом очень важным остается для него образ ребенка, воскликнувшего, что ко-роль-то голый. Так, 15 августа 1904 г. Толстой записывает: «Люди придумывают себе признаки величия: цари, полководцы, поэты. Но это все ложь. Всякий видит насквозь, что ничего нет и царь — голый»³.

Та же мысль — в письме Л.Д. Семенову от 10 мая 1908 г. Писатель боится, что «найдется такое дитя», которое скажет о нем правду, «и все поймут, что они видели во мне хорошее, чего не было»⁴.

В докладе от 4 августа 1909 г. Толстой уподобляет силу слова собрания, перед которым выступает, силе слова «ребенка, сказавшего то, что все знали, но не высказывали». «Он сказал «На нем нет ничего», и внушение исчезло... То же надо сказать и нам...»⁵

Запись 1910 г. гораздо резче в политическом смысле: «Революция сделала в нашем русском народе то, что он вдруг увидал несправедливость своего положения, — пишет Толстой. — Это — сказка о царе в новом платье. Ребенком, который сказал, что есть, что царь голый, была революция»⁶.

Однако и ранее, в произведении начала 1890-х, присутствует крайняя социальная заостренность, обнаруживающая, насколько утилитарным был подход Толстого к материалу. В религиозно-философском произведении «Царство Божие внутри вас», где дано краткое содержание сказки, содержится почти революционный призыв: «Должно прийти время, когда с людьми нашего мира, занимающими положения, даваемые насилием, случится то, что случилось с королем в сказке Андерсена «О новом царском платье», когда малое дитя, увидав голого царя, наивно вскрикнуло: «смотрите, он голый!» и все, видевшие это и прежде, но не высказывавшие, не могли уже более скрывать этого»⁷.

Высказывания Толстого, обнаруживающие сепарацию андерсеновских образов, лишь подтверждают впечатление, производимое его пересказами, — утилитарный, социально и политически ориентированный подход — и их цель: артикуляция некоей идеи. В.С. Мишин отмечает, что рассказы в «Детском круге чтения» должны были служить иллюстрацией к философским изречениям за неделю и «представляют собой художественное воплощение той или иной из основных идей Толстого...»⁸ В таком ракурсе не важна художественная ценность произведения, это объясняет, почему Толстой зафиксировал свое внимание на единственной сказке датского писателя: это была для него всего лишь удачная иллюстрация идеи, форма убеждения.

Иную цель преследуют пересказы для детей Ольги Роговой. Ее переделки представляют собой практически полный текст сказок Андерсена со значительными искажениями⁹ («Девочка-Дюймовочка», «Аисты», «Сундук-Самолет», «Снежный человек», «Огниво», «Гадкий утенок», «Иванушка Дурачок», «Цветочки маленькой Иды», «Дикие лебеди», «Оловянный солдатик», «Ледяница», «Елка» и некоторые другие).

Цель пересказа для детей, как правило, — сокращение, адаптация или цензурирование. У Роговой нельзя найти ничего из вышеперечисленного (за исключением последнего), но лишь не обнаруживающее очевидных мотиваций изменение текста. Произведения не становятся ни короче, ни доступнее (впрочем, такая сказка, как «Дюймовочка», рекомендовавшаяся педагогами для чтения детьми младшего возраста (см. главу 1), в адаптации не нуждается). Справедливо замечает автор рецензии на книгу в «Воспитании и обучении»: «Нельзя сочувственно относиться вообще к пересказу художественных произведений, но цель их большею частью бывает вполне понятна: недоступность этих произведений для детей по форме или по содержанию ... Но кому и для чего могут понадобиться пересказы Андерсена?... При ближайшем рассмотрении ... оказывается, что цель этого пересказа — очищение Андерсена от слишком нескромных для благовоспитанных детей выражений»¹⁰.

«Исправления» О. Роговой выражаются в нивелировке динамической (перевод диалогической речи в авторскую монологическую) и ритмической (например, в начале сказок «Огниво» и «Оловянный солдатик») составляющих, присовокуплении избыточных подробностей наряду с опущением некоторых деталей — т. е. фактически в произвольной замене одних деталей другими, смещении акцентов. Вот ряд немотивированных искажений, имеющих место на фоне подробного изложения текста первоисточника. Сказка «Девочка Дюймовочка» у Роговой начинается таким образом, что речь в ней идет о старой колдунье (в оригинале — второстепенное действующее лицо, упоминающееся в связи с визитом будущей матери Дюймовочки), тем самым читатель оказывается дезориентирован. Акцентируется также незначительная для первоисточника деталь: женщина заплатила колдунье «целый червонец.

Так дорого стоило зернышко»¹¹ (у Андерсена женщина просто дала колдунье денег). Реплика полевой мыши о ее любви к сказкам переводится в авторскую речь. В «Цветочках маленькой Иды» выпущен эпизод о профессоре и цветах, при том, что весь остальной текст передается подробно. В «Огниве» глаза первой собаки — величиной «с гусиное яйцо»¹² (в оригинале — с чайные чашки), а просьба солдата к королю позволить ему выкурить трубочку становится «почтительнейшею»¹³. Умение одного из братьев в «Иванушке Дурачке» вышивать подтяжки превращает его в «мастера в женских рукоделиях»¹⁴. Таковы лишь немногие «исправления» текста. В целом неясна сама цель пересказа, который может быть охарактеризован как перевод с купюрами и искажениями.

Такое явление, как развитие и обработка андерсеновских сюжетов, нашло выражение, в частности, в стихотворных сказках К. Фофанова «Тень» (1895), «Сон елки»¹⁵, С. Басова-Верхоянцева «Король-Бубён»¹⁶, а также в инсценировках О. Ждановой¹⁷.

Большой популярностью пользовался сюжет о рождественской елке, который представлен в сказке Андерсена «Ель». Ал. Алтаеву принадлежат две сказки 1915 и 1920 гг., незначительно отличающиеся друг от друга (фактически это одна и та же сказка), в которых эксплуатируется мотив принесения пользы: «Хилая елка»¹⁸ и «Елкино счастье»¹⁹. Сказки о елках у К. Лукашевич в сборнике «Что видит звездочка»²⁰ (в «Сказке о трех елках» буквально воспроизводится даже часть сюжета: красивую елку отнесли на чердак), К. Баранцевича, в упоминавшейся стихотворной сказке К. Фофанова «Сон елки». Сказку К. Баранцевича М. Сурпин прямо называет добросовестным пересказом: «В «Елочке» К. Баранцевича (1898) легко можно узнать сюжет сказки Андерсена «Ель», пересказанный добросовестно подробно, без ярких черточек характеристики и юмора, с подчеркнутым нравоучением в конце...»²¹ Тенденциозность характерна и для сказок Ал. Алтаева и К. Лукашевич, в которых прослеживаются сюжетные ходы и мотивы сказки Андерсена.

В несколько ином ключе написано стихотворение К. Фофанова. Начинаясь с чудесного сна елки, сюжет не получает развития, оставаясь на уровне тревожного предчувствия гибели, подкрепленного рассказами о мертвых рождественских елках²².

В сатирической сказке С. Басова-Верхоянцева, написанной в духе лубка, используется «сюжет сказки Андерсена «Но-вое платье короля»»²³, в который автор, по словам Т.В. Кривощаповой, привносит политический оттенок. Сказка написана в 1917 г. и образует как бы тематическую арку с переложениями Льва Толстого в плане социального осмысления сюжета.

B. Авторские сказки, в которых прослеживается влияние Х.К. Андерсена

Прямое заимствование следует отличать от влияния как такового. Открытое для жанра литературной сказки Андерсеном одушевление неодушевленного, истории о монетах, улитках, жуках, иголках, воротничках, наделенных яркими детерминированными и развивающимися характерами, кладут начало новой линии в обращении со сказочным материалом. В 1890—1910-е гг. это касается преимущественно литературы, предназначенной для детей. Однако андерсеновское влияние ощутимо и в произведениях 1880-х гг. Так, М.Л. Сурпин констатирует влияние Андерсена в 1880-е гг. в сказках Н. Вагнера и В. Гаршина, в 1890—1910-е гг. — в ряде сказок М. Горького, А. Алтаева.

Говоря о литературе 1880-х гг., М.Л. Сурпин отмечает, что корни некоторых сказок Вагнера и Гаршина уходят в сказки Андерсена о самоотверженных растениях, «растениях — гордецах и мечтателях, поплатившихся жизнью за свои высокие порывы и стремления»²⁴, такие как «Ель», «Гречиха», «Последний сон старого дуба». Исследователь говорит соответственно о следующих сказках: «Береза» Вагнера имеет истоки в андерсеновских «Ели», «Гречихе»; «Attalea princeps» Гаршина (1880) — в «Гречихе», «Ели», «Последнем сне старого дуба», «Отпрыске райского растения», «Жабе»; его же «Сказке о жабе и розе» (1884) находится соответствие — «Ромашка», «Пятеро из одного стручка», «Кто же счастливейшая». Сурпин упоминает и другие сказки. Так, истоки «Курилки» Вагнера она правомерно видит в сказках Андерсена «Цветы маленькой Иды» и «Парочка». В ряде сказок Гаршина, по мнению исследователя, «нет такой внутренней органической связи с творчеством Андерсена, хотя существует известная близость в структуре сюжетов и образов»²⁵ («То, чего не было» Гаршина (1882) «Улитка и розовый куст», «Счастливое семейство», «Оле-Лук-Ойе», «Навозный жук»; его же «Лягушка-путешественница» (1887) — «Навозный жук» Андерсена).

В.А. Широков²⁶, говоря об истоках некоторых сказок Вагнера, указывает на генетическую близость сказок «Курилка» и «Цветы маленькой Иды», «Воротничок»; «Береза» и «Ель»; «Пимперлэ» и «Оле-Лук-Ойе»; «Фанни» и «Девочка со спичками».

Родство персонажей сказок Н. Вагнера «Пимперлэ» и В. Харузиной «Сон»²⁷ с андерсеновским Оле-Лук-Ойе очевидно. Все эти персонажи связаны со сном (с детским сном), приходят во сне, они оптимистичны, обладают некой властью и связанными с ней атрибутами сна (у Оле-Лук-Ойе — зонтик, у Пимперлэ — фонарь, у мальчика по имени Сон — сонная спица), любят добрых и не любят злых. У Вагнера прослеживаются параллели на уровне сюжета (ожившие буквы — параллель к ожившим цифрам у Андерсена, картины земли — к плаванью в картине во втором сне).

Говоря о произведениях 1890-х гг., М.Л. Сурпин упоминает ряд сказок А.М. Горького, генетически связанных с творчеством датского поэта («Самовар» (1916); «Мудрую редьку» (1893) исследователь связывает с андерсеновской сказкой «Навозный жук»; «О маленькой фее и молодом чабане» (1892) — с «Цветами маленькой Иды»; «О комарах» (1893) — со «Штопальной иглой»; «Фарфоровую свинью» (1898) возводит к сказкам «Пастушка и трубочист», «Свинья-копилка»), А. Алтаева («Подарок феи Гольды»²⁸ на уровне идеи связан со сказкой Андерсена «Мать»; «Севрская чашка»²⁹ возводится к андерсеновским произведениям «Гадкий утенок», «Пастушка и трубочист»). Среди так или иначе связанных с андерсеновским творчеством следует отметить также сказки Дм. Мамина-Сибиряка, Саши Черного и упоминавшуюся сказку В. Харузиной. Сказки Алтаева «Севрская чашка» и Дм. Мамина-Сибиряка «Черная армия» генетически восходят к сказкам о вещах, однако мир этих вещей индивидуализирован подобно андерсеновскому. В ночной типографии, где из живых существ остались только мыши, начинает разговаривать, прыгать и кувыркаться «черная армия» — буквы из кассы. Персонажи наделены характерами: знаки препинания, наводящие порядок среди букв, бумага, поршень из типографской машины, маховое колесо. Разговоры персонажей не просто ссора, это философский полилог: спор о том, в ком из них «вся суть»³⁰. Родственные персонажи у Андерсена — «философствующие предметы» (сказки «Штопальная игла», «Воротничок», «Жених и невеста», «Навозный жук»).

Глубокая связь со сказками, в которых действуют неодушевленные персонажи, обнаруживается в написанной в андерсеновском духе сказке Саши Черного «Нолли и Пшик» (1912), представляющей собой рассказ о приключениях куклы и паяца. Ожившие игрушки «притворяются» неживыми, даже в присутствии кошки они не должны выдать себя. Причина не указана, это положение задано в тексте как само собой разумеющееся и единственно возможное. Свидетелей необычайного происшествия нет, завеса не приоткрывается даже для ребенка. Таким образом, все развитие действия представляет собой допущение, некую вероятность, событие, которое, возможно, не произошло в реальности, — условность.

Основываясь на вышеизложенном, можно сказать, что жанр сказки испытал наибольшее воздействие со стороны самых значительных произведений датского писателя. Это явление закономерное, ввиду того, что такими произведениями оказываются его сказки. Говоря причинах такого явления, как подверженность наибольшему влиянию именно сказки, находящейся в рамках литературы для детей, следует обратиться к природе андерсеновской фантастики. Наряду со специфическим «оживлением» мира вещей и природы, воспринятым в первую очередь детской литературой (элемент занимательности сюжета), в андерсеновских сказках присутствует высокий нравственный стандарт, что открывало возможность создания «моральных» произведений для детей. Однако эта направленность, хотя и является основной, не носит безусловного характера. Так, детские сказки Саши Черного не относятся к разряду тенденциозных.

Исследование подтвердило тезис о наднаправленческом характере восприятия творчества Андерсена. Следует, однако, отметить, что характерной для писателей-символистов чертой является своеобразное «развитие» андерсеновских образов в публицистике: мена плюса и минуса, а точнее, их нейтрализация, доведение до уровня символа.

В целом сведения об Андерсене в творчестве и эпистолярном наследии русских писателей являются отрывочными, однако, как уже говорилось, объем их достаточно велик, чтобы свидетельствовать о «фоновом» присутствии сказочного творчества знаменитого датчанина в русской культурной среде.

Примечания

1. Запись о том, что писатель перевел сказку, относится к 1857 г. (См.: Толстой Л.Н. Дневники и записные книжки // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1937. Т. 47. С. 108). К тому же 1857 г. относится и первая дневниковая запись Толстого об этой сказке: «Андерсена сказочка о платье. Дело литературы и слова — втолковать всем так, чтобы ребенку поверили» (там же. С. 202).

2. Мишин В.С. Примечания к т. 58 Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1934. Т. 58. С. 338.

3. Толстой Л.Н. Дневники и записные книжки // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1937. Т. 55. С. 75.

4. «Хочется упрекнуть вас — за ту неподходящую роль, которую вы мне приписываете. Верьте, что это не желание быть смиренным, но совершенно искреннее сознание ничтожности своей жалкой личности не только в сравнении с тем идеалом, который вижу иногда перед собой, но в сравнении с самыми обыкновенными людьми, которых встречаю. Я все жду, когда это, как это случилось с голым царем, гулявшим по улицам, найдется такое дитя, которое скажет: да в нем нет ничего — и все поймут, что они видели во мне хорошее, чего не было...» (Толстой Л.Н. Письмо к Л.Д. Семенову 10 мая 1908 г. // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1956. Т. 78. С. 137).

5. Толстой Л.Н. Доклад, приготовленный для конгресса мира в Стокгольме // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1936. Т. 38. С. 124.

6. Толстой Л.Н. Дневники и записные книжки // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1934. Т. 58. С. 24.

7. Толстой Л.Н. Царство Божие внутри вас // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1957. Т. 28. С. 218.

8. Мишин В.С. Предисловие к 39—42 тт. Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1956. Т. 39. С. XXXVII.

9. См.: Андерсен Х.К. Избранные сказки в пересказе для детей О. Роговой. СПб., 1889.

10. Без подп. Г.Х. Андерсен. Избранные сказки в пересказе для детей О.И. Роговой // Воспитание и обучение. 1890. № 5—6. С. 233—234.

11. Андерсен Х.К. Избранные сказки в пересказе для детей О. Роговой. С. 1.

12. Там же. С. 25.

13. Там же. С. 30.

14. Там же. С. 42.

15. Фофанов К. Сон елки // Книжки Недели. 1891. № 12.

16. Издана в 1918 г.

17. Жданова О.П. Дикие лебеди. Пьеса-сказка в 4 действиях. М., 1912; она же. Дюймовочка. Сказка для детей в 4 действиях, 6 картинах. М., 1915; она же. Заколдованная принцесса. Пьеса-сказка в 4 действиях. М., 1911 (сюжет заимствован из «Дорожного товарища»); она же. Огниво или Солдат и ведьма. Сказка в 4 действиях для детей. М., 1911; она же. Свинопас или Волшебные игрушки. Пьеса для детей в 4 действиях. М., 1911.

18. Алтаев Ал. Хилая елка. М., 1915.

19. Алтаев Ал. и Феличе Ар. Елкино счастье // Алтаев Ал. и Феличе Ар. Сказки жизни. Сборник сказок и рассказов. Пб., 1920.

20. Лукашевич К. Сказка о трех елках // Что видит звездочка. СПб.; М., 1901.

21. Сурпин М.Л. Сказки Г.Х Андерсена в России // Ученые записки Ярославского гос. пед. ин-та. Ярославль, 1958. Вып. 28. Русский язык и литература. С. 193.

22. Традиция стихотворного переложения сказок Андерсена была заложена еще в конце 1860-х гг. (в 1868 г. было написано «Королевское платье» Дмитрия Минаева, а в 1871 — «Княжна на горошинке» Леонида Трефолева) и продолжалась впоследствии (например, стихотворение Александра Тинякова «Гадкий утенок» (1921 г.) на мотив одноименной сказки Андерсена). Некоторые исследователи считают также, что стихотворение А. Плещеева «Цветок» (из сборника «Подснежник»), положенное П.И. Чайковским на музыку и вошедшее в его сборник детских песен, перекликается со сказкой Андерсена «Пятеро из одного стручка».

23. Кривощапова Т.В. Русская стихотворная сказка в конце XIX — начале XX в. // Науч. доклады высш. шк. Филологические науки. М., 1992. № 2. С. 34.

24. Бялый Г.В.М. Гаршин и литературная борьба 80-х гг. М.; Л., 1937. С. 116. Цит. по: Сурпин М.Л. Сказки Г.Х Андерсена в России. С. 186.

25. Сурпин М.Л. Указ. соч. С. 190.

26. См.: Широков В.А. Русский Андерсен // Вагнер Н.П. Сказки Кота-Мурлыки. М., 1991.

27. См.: Харузина В. Сон // Сказки современных русских писателей. Собрала Клавдия Лукашевич. М., 1910.

28. См.: Алтаев Ал. Подарок феи Гольды // Алтаев Ал. и Феличе Ар. Сказки жизни. Сборник сказок и рассказов. Пб., 1920.

29. См.: Алтаев Ал. Севрская чашка // Сказки современных русских писателей. М., 1910.

30. Мамин-Сибиряк Дм.Н. Черная армия // Сказки современных русских писателей. М., 1910. С. 91.