Во втором разделе исследуются особенности переводов сказок Андерсена на русский язык в конце XIX в. на материале двух наиболее полных изданий сказок Андерсена: Собрания сочинений в 4-х томах в переводе А. и П. Ганзен, которое было наиболее полным дореволюционным изданием произведений Андерсена на русском языке, одним из первых переводов, сделанных непосредственно с языка оригинала, и Иллюстрированного издания сказок в 6-ти томах в переводе Б.Д. Порозовской. Примеры приводятся со ссылками на издания, указанные в Приложении II.
По общему признанию критиков рубежа веков, перевод сказок Х.К. Андерсена супругами Ганзен являлся лучшим из существовавших в указанный период. Действительно, для него характерно отсутствие явных ошибок, сохранение «духа» андерсеновской прозы, но вместе с тем и большая вольность в подходе к материалу.
Несмотря на тщательность, с которой выполнены некоторые детали в переводе Б.Д. Порозовской, также вызвавшем отклик в прессе, характерными его чертами являются одновременно и излишний буквализм, и искажение текста.
В то же время, качество ряда переводов, появлявшихся в 1890-е — 1910-е гг., было довольно низким с точки зрения соответствия художественным и переводческим нормам — стилистической и смысловой адекватности, передачи колорита авторского языка (например, переводы сказки «Den grimme ælling» А. Борисовой (1910 г.), М. Благовещенской (1912 г.).
Трудность перевода сказки как таковой заключается и в необходимости перевода на язык другой культуры, и в лавировании между стереотипами жанра, сложившимися по-разному в разных культурах. Однако в данном случае на первый план выходят не проблемы культуры, а проблемы языка. Как раз снятие культурного барьера и сделало возможной невероятную популярность сказок Андерсена в России.
К числу недостатков в переводах андерсеновских сказок относятся недостатки стилистические: невнимательность и неточность в выборе слов, синтаксических конструкций. Небрежное отношение к стилю характерно и для лучших переводов. Склонность к сентиментальности сосуществует с попытками «опрощения» языка, хотя оригинальные сказки и без того написаны простым, «разговорным» языком. Маловероятно, что причиной второго явления было невольное подражание, а точнее сказать, подчинение языку русской народной сказки как доминирующей в восприятии жанра русским читателем. Существование уже развитого жанра литературной сказки в России не дает оснований делать подобный вывод. Корни этих противоположных тенденций — в ориентации переводчиков на детскую аудиторию в связи с доминированием в сказках этического начала (сентиментальность была характерна для русской детской литературы конца XIX — начала XX в.). Вероятными представляются также трудности иного плана: в ряде случаев несоответствие могло возникать из-за проблем чисто языковых, из-за недостаточного знания языка или использования языка-посредника, затрудняющего работу с текстом. Даже для лучших переводов характерно невнимание к деталям, мешающее почувствовать своеобразие андерсеновской прозы.
Важная особенность сказок Андерсена, определяющая их стилистическое своеобразие, — это то, что они предназначены для чтения вслух или рассказывания, как любые сказки, то есть они должны восприниматься на слух. «Det begyndte ikke ved at vi læste H.C. Andersen, for vi var små og kunne endnu ikke læse. Det begyndte med at vi hørte ham. Og det var også hans mening, da han for 150 år siden sendte sine første eventyr ud — fortalt for børn»1, — замечает датский писатель и критик, исследователь творчества Х.К. Андерсена Иоханес Мёллехэве. «<...> Sådan står der i det første eventyrhæftes første eventyr. Vi skal ikke læse — vi skal høre <...> «Nu skal vi høre, hvorledes de to havde det; for det er en virkelig historie!» står der i Lille Claus og store Claus.»2 Условный сказочник (повествователь) обращается к слушателю, повествование перебивается репликами персонажей. Поэтому для Андерсена важна интонация, которую он передает различными способами. Второй особенностью, на которую обращает внимание Т.И. Сильман, является то, что первичным слушателем (явная адресация), к которому обращается сказочник, является ребенок, в то же время предполагается наличие взрослого слушателя (скрытая адресация), к которому преимущественно и обращена андерсеновская ирония. Говоря о «двусоставности» содержательной стороны сказок Андерсена, исследовательница отмечает следующую особенность повествовательной формы: писатель «не рассказывает свои сказки детям и взрослым отдельно. С одной стороны, он рассказывает их детям, а с другой, он рассказывает их взрослым — при детях»3.
Всем этим определяются приемы, к которым обращается автор. Для Андерсена характерно частое использование уточнений — присоединительных конструкций, указаний на степень того или иного явления — повторов, наречий степени (så — так, такой, ganske — совсем, совершенно), относительных прилагательных rigtig (настоящий, правильный) и virkelig (действительный), частиц и междометий, разговорных клишированных форм, звукоподражаний. Мёллехэве отмечает важное свидетельство Андерсена в письме к Ингеманну о своих первых сказках, что написал их, «как бы я рассказывал их ребенку»4, и отмечает в связи с этим, что детская речь перегружена словами så (так, такой) и sådan (такой)5, равно как «словами-усилениями»: «ganske død» (совсем мертв) вместо «død» (мертв), «slet ingen andre» (совсем никого/никто больше) вместо «ingen andre» (никого/никто больше)6. Такие нюансы тонко чувствует писатель. Все это, составляя специфику авторского стиля, способствует появлению «живого дыхания», создает иллюзию непосредственного рассказа перед лицом живой аудитории.
Сложность художественного перевода — именно в передаче индивидуального стиля писателя. Ниже будет рассмотрен ряд проблем, с которыми сталкиваются переводчики сказок Андерсена.
I. Основные принципы подхода к тексту. Способы и степень адекватности передачи авторского текста
Определяющим фактором для создания перевода является некая общая установка, которой придерживается переводчик, в прямой связи с чем находится вопрос об адекватности передачи оригинального текста.
В основе ганзеновского подхода к тексту лежит принцип, который можно назвать интерпретационным подходом. Для переводчиков характерно достаточно вольное изложение оригинального текста. Это рождает, с одной стороны, ряд преимуществ, к которым относится возможность искусно формировать стиль произведения (внимание к стилю в целом характерно для переводчиков), компактно передавать обороты речи, которые при более точном, буквальном воспроизведении теряют свою выразительность и смысловую заостренность (в силу несовпадения средств выражения в русском и датском языках), уделять больше внимания художественности текста, однако не всегда бывает оправданно.
Так, Ганзены переводят:
— Vil du derimod have guld, det kan du også få, og det så meget, du vil bære, når du går ind i det tredje kammer. (1.2, 8)7
(Если же ты, напротив, захочешь золота, можешь получить и его, и столько, сколько унесешь, если войдешь в третью комнату.)8
— А хочешь, можешь достать и золота, сколько угодно; пойди только в третью комнату. (2.2, 3—4)
В следующем отрывке переводчики вносят изменения в текст с помощью вставки:
— Det var ganske mørk aften, og han kunne ikke engang købe sig et lys... (1.2, 11)
(Был довольно темный вечер, а он даже не мог купить себе свечки.)
— Раз как-то вечером, сидел солдат в своей каморке; совсем уже стемнело, а у него не было даже денег на свечку... (2.2, 6)
— Muldvarpen stoppede nu hullet til, som dagen skinnede igennem, og fulgte så damerne hjem. (1.4)
(Теперь крот заткнул дыру, через которую проглядывал дневной свет, и проводил дам домой.)
Здесь Ганзены избегают неблагозвучия («дам домой»), однако превращают поэтичное «som dagen skinnede igennem» (через которую проглядывал дневной свет) в унылопрозаичную «дыру в потолке»:
— Крот опять заткнул дыру в потолке и проводил дам обратно. (2.4, 33)
В следующем примере имеет место перестановка частей сложного предложения, не влияющая ни на смысл, ни на художественность текста:
— Men Tommelise vidste, det vilde bedrøve den gamle markmus, om hun således forlod hende. (1.4)
(Но Дюймовочка знала, что старая полевая мышь огорчится, если она так покинет ее.)
— Но Лизок с вершок не хотела так бросить полевую мышь — она ведь знала, что старуха очень огорчится. (2.4, 34)
Следующее изменение мотивировано скорее требованиями логики, нежели языка:
Der lå en stor hvid marmorsøjle, som var faldet om på jorden og knækket i tre stykker... (1.4)
(Там лежала большая белая мраморная колонна, которая упала на землю и разбилась на три куска.)
— Внизу лежали большие куски белого мрамора, — это свалилась верхушка одной колонны и разбилась... (2.4, 36)
Ганзены воспроизводят картину, немного изменив последовательность изложения, как бы ее зафиксировал неподготовленный наблюдатель. Действительно, сначала скорее всего можно увидеть результат происшедшего — отдельные куски мрамора, затем дать объяснение их происхождению: разбилась колонна. Ганзены вносят ненужное дополнение, говоря о том, что разбилась «верхушка» колонны, в то время как у Андерсена этого уточнения нет.
В следующих примерах — достаточно удачное для русского варианта текста внесение поправок:
— Det gjorde jeg i dag, der lå en lang gul påskeliljle i sophaen og strakte sig, det var en hofdame! (1.5, 18)
(Это я и сделал сегодня, там, на софе лежал длинный желтый нарцисс и потягивался, это была придворная дама!)
— Вот, я сегодня видел там длинную желтую лилию; она лежала и потягивалась на диване, воображая себя придворною дамой. (2.5, 22)
Действительно, нарцисс в русском языке — мужского рода и придворной дамой быть не может.
В следующем отрывке видно, как переводчики без необходимости усиливают динамику, употребляя глагол «выбежали» вместо «спустились» при переводе датского «kom straks ned»:
— Tjenestepigen og den lille dreng kom straks ned, for at søge; men skønt de var færdige ved at træde på ham, kunne de dog ikke se ham. (1.3)
(Служанка и маленький мальчик тотчас спустились вниз на поиски; но хотя они чуть не наступили на него, все же его не увидели.)
— Мальчик и служанка сейчас же выбежали на поиски, но сколько ни старались, найти солдатика не могли; они чуть не наступали на него ногами, и все-таки не замечали его. (2.3, 112)
В то же время, приведенный ниже достаточно большой отрывок из «Огнива» показывает, насколько творчески подходят Ганзены к своей работе: избегая буквализма, переводчики уходят от слепого следования за языком оригинала и, как следствие, от бледного копирования приемов и особенностей другого языка, используя своеобразие языка русского:
— Der sad han. Uh! Hvor der var mørkt og кjedeligt, og så sagde de til ham: imorgen skal du hænges. Det var ikke morsomt at høre, og sit fyrtøj havde han glemt hjemme på værtshuset. Om morgenen kunne han mellem jernstængerne i det lille vindue se folk skynde sig ud af byen, for at se ham hænges. Han hørte trommerne og så soldaterne marchere. Alle mennesker løb afsted; der var også en skomagerdreng med skødskind og tøfler på, han travede sådan i gallop, at hans ene tøffel fløj af og lige hen ved muren hvor soldaten sad og kiggede ud mellem jernstængerne. (1.2, 14)
(Там он сидел. Ух! Как там было темно и скучно, а потом они сказали ему: завтра тебя повесят. Невесело было слышать это, а свое огниво он забыл дома в гостинице. Утром он увидел между прутьями в маленьком окне народ, спешащий из города, чтобы посмотреть, как его повесят. Он слышал барабаны и видел марширующих солдат. Все люди сорвались с места; там был также один мальчишка-сапожник в кожаном фартуке и туфлях, он несся таким галопом, что одна его туфля слетела и полетела прямо в стену, за которой сидел солдат и выглядывал между прутьев.)
Так буквально переведенное «од så sagde de til ham: imorgen skal du hænges» («а потом они сказали ему: «завтра тебя повесят»») ассоциируется с языком притчи, а не сказки. Ганзены «оживляют» текст, уходя от него: «Засадили его туда и сказали: «Завтра утром тебя повесят!»». Так же «Alle mennesker løb afsted» в русском переводе дает семантику внезапного исхода, возможно вследствие угрозы («все люди сорвались (букв.: бежали) с места»). Ганзены удачно заменяют: «Народ толпами валил из города», что содержит необходимую семантику исхода, однако вследствие не угрозы, но заинтересованности каким-либо событием.
— Как там было темно и скучно! Засадили его туда и сказали: «Завтра утром тебя повесят!» Очень было невесело слушать это, а огниво свое он позабыл дома в гостинице.
Утром солдат подошел к маленькому окошечку и стал смотреть сквозь железную решетку на улицу; народ толпами валил за город посмотреть, как его будут вешать; били барабаны, проходили полки солдат. Тут же бежал какой-то мальчишка-сапожник в кожаном переднике и туфлях; он мчался вприпрыжку, и одна из его туфель слетела с ноги и ударилась прямо в стену тюрьмы, чуть не в окошко, где стоял солдат. (2.2, 8)
Перевод Порозовской уступает приведенному выше в художественном отношении, хотя он тоже достаточно вольный. Так, «travede i gallop» (у Ганзенов — «бежал вприпрыжку») она переводит как «бежал шибко», не учитывая заложенной в оригинале семантики прыжка; «soldaterne marchere» (у Ганзенов — «проходили полки солдат») — как «собравшиеся войска», что не отражает динамики происходящего (войска не просто собрались, но маршировали, двигались):
— Тут он и сидел. О, как здесь было темно и скучно! И вдобавок ему еще говорили: «завтра тебя повесят!» Не очень-то приятно слышать подобные вещи! Огниво же он позабыл в гостинице.
На другое утро он мог видеть через решетку своего окошка, как народ из города спешит к месту казни. Он слышал барабанный бой, видел собравшиеся войска. Все жители повыбежали из своих домов; в числе их был и одни ученик сапожника в фартуке и туфлях; он бежал так шибко, что одна из туфель слетела у него с ноги и ударилась прямо о стену, за которою сидел солдат, выглядывая в решетчатое окошечко. (3.2, 6—7)
Супруги-переводчики безусловно обладали тем, что называют «языковым чутьем», некоторые решения являются настоящими находками с точки зрения сохранения первоначального смысла высказывания. Такое тонкое языковое восприятие не было свойственно Б. Порозовской.
— Og så blev Klods-Hans konge, fik en kone og en krone og sad på en throne... (1.1, 94)
(И вот Ганс-Чурбан стал королем, обзавелся женой и короной и сидел на троне...)
Ганзены тонко почувствовали ритмическую организацию предложения и воспроизвели ее в своем переводе:
— Так и стал Иванушка-дурачок королем, женился, надел корону и сел на трон. (2.1, 455)
Не учла этого в своем формально более точном переводе Б. Порозовская, его с уверенностью можно назвать менее художественным и далеким от авторского замысла:
— И Иванушка-дурачок сделался королем, приобрел жену и корону и стал сидеть на троне. (3.1, 199)
— ...men i Hjertet var den dog bedrøvet, for den holdt så meget af Tommelise og ville aldrig have været skilt fra hende. (1.4)
(...но в глубине души она была расстроена, ведь она очень сильно полюбила Дюймовочку и не хотела бы никогда расставаться с нею.)
У Ганзенов — достаточно вольный, но эмоционально нагруженный, выразительный перевод:
— Но самой ей было очень грустно: она ведь крепко полюбила девочку и хотела бы век не расставаться с ней. (2.4, 37)
У Порозовской эмоциональная выразительность ослаблена, выбрана формулировка для выражения менее сильного чувства, чем в оригинале:
— ...но в глубине сердца она была печальна: она полюбила Дюймовочку и ей жаль было расставаться с нею. (3.4, 201)
— Svalen fløj ned med Tommelise og satte hende på et af de brede blade; men hvor forundret blev hun ikke! der sad en lille mand midt i blomsten... (1.4)
(Ласточка слетела вниз с Дюймовочкой и посадила ее на один из широких листьев; но как же ей было не удивиться? — посредине цветка сидел маленький человек...)
Ганзены очень точно и ярко по оттенку эмоции (внезапность удивления) передают восклицание:
— Ласточка спустилась и посадила девочку на один из широких лепестков. Но вот диво! В самой чашечке цветка сидел маленький человечек... (2.4, 36)
В переводе Порозовской более вяло:
— К ним-то и опустилась ласточка вместе с Дюймовочкой и посадила ее на один из самых широких листьев. Но как удивилась Дюймов очка! Посредине цветка сидел крошечный человечек... (3.4, 200)
Однако и Ганзены, и Порозовская пренебрегают отрицательной конструкцией, которая представлена в оригинале.
— «...hvor den skaffede mig megen glæde, den kære, smukke fugl!» (1.4)
(...как много радости доставила она мне, милая, прекрасная птичка!)
Порозовская нивелирует восклицательную интонацию употреблением указательного местоимения «эта», в то время как Ганзены, напротив, подчеркивают эмоциональный характер вы-оказывания, заменяя местоимение третьего лица единственного числа местоимением второго лица, в силу чего высказывание приобретает дополнительный оттенок обращения, усиливающий эмоциональность восклицания:
— «...Сколько радости доставила ты мне, милая, хорошая птичка!» (2.4, 33)
Порозовская:
— «Как много удовольствия доставила она мне, эта милая, прекрасная птичка!» (3.4, 196)
Точность воспроизведения интонации без отступлений от текста видна также в следующем примере:
— Der var ganske stille; de kiggede ud — ak, der lå midt på gulvet den gamle chineser. (1.6, 44)
(Там было довольно тихо; они выглянули — ах, на полу лежал старый китаец.)
— Там было тихо, и они выглянули — ах! На полу валялся старый китаец... (2.6, 290)
У Порозовской интонация (эффект внезапности, а главное — непосредственность реакции) утрачена:
— Но там было совершенно тихо. Тогда они решились выглянуть и... о, ужас! старый китаец лежал на полу. (3.6, 11)
Эффект внезапности прекрасно передан Ганзенами и в следующем отрывке (у Порозовской — утрачен):
— «Mon mine blomster virkelig have været med?» Men så faldt hun i søvn. Ud på natten vågnede hun igen... (1.5, 20)
(Вправду ли мои цветочки были там? Но тут она заснула. Посреди ночи она вновь проснулась...)
— «Неужели и мои цветы были на балу во дворце?» Тут она заснула. Но посреди ночи Идочка вдруг проснулась... (2.5, 24)
У Порозовской:
— ...«действительно ли были там мои цветочки?» С этими мыслями она и задремала. Но среди ночи девочка проснулась... (3.5, 66)
К сильной стороне переводческого искусства Ганзенов относится также способность почувствовать и сохранить «живой» язык писателя, его колорит.
— «Må jeg ingen hest få!» sagde Klods-Hans, «så ta'er jeg gedebukken, den er min egen, og den kan godt bære mig!» (1.1, 91)
(«Мне нельзя получить лошадь, — сказал Колода-Ханс, — так я возьму козла, он мой собственный, и он отлично довезет меня!»)
Ганзены подбирают прекрасный эквивалент высказыванию в смысловом отношении и одновременно находят способ подчеркнуть простой язык персонажа с помощью лексемы «коли» (в оригинале с помощью апострофов отражается его произношение):
— Коли не даешь лошади, я возьму козла! Он мой собственный и отлично довезет меня! (2.1, 452—453)
В переводе Порозовской:
— Ну, что ж! — сказал Иванушка-дурачок. — Не дают мне коня, так я поеду на козле. Козел — мой собственный, он меня свезет.
Сказано-сделано. (3.1, 195)
То же — в следующем примере:
— ...luk kisten op og tag ligeså mange skillinger, du vil. (1.2, 8)
(...открой сундук и бери столько скиллингов, сколько хочешь.)
Ганзены подбирают колоритное слово «вволю», характерное для живого разговорного языка:
— ...открой сундук и бери из него вволю. (2.2, 3)
Порозовская переводит нейтрально:
— Открой сундук и возьми оттуда сколько угодно денег. (3.2, 2)
Для перевода Ганзенов характерна адекватная передача эмоционально окрашенных идиоматических оборотов, сохранение интонационного и смыслового своеобразия реплик:
— Du er en net fyr! (1.2, 8)
(Ты милый парень!)
— Малый не дурень! (2.2, 4)
Так же у Порозовской:
— Вот так бестия! (3.2. 2)
— Nu gik han ind i det tredje kaminer! — Nej det var ækelt! (1.2, 9)
(Теперь он вошел в третью комнату! — Это было ужасно (букв.: отвратительно)!)
Ганзены точно схватывают интонацию эмоционального восклицания, которая не передается при буквальном переводе:
— Затем солдат пошел в третью комнату. Фу, ты, пропасть! (2.2, 4)
В переводе Порозовской восклицательная интонация практически нивелируется формой предложения, носящего характер утверждения, констатации:
— Потом он вошел в третью комнату. Нет, здесь так действительно было страшно! (3.2, 3)
Безусловной удачей Ганзенов является перевод лексемы «snakke sig» в сказке «Klods-Hans» как «выговорить себе»:
— Til hove for at snakke os kongedatteren til! (1.1, 91)
(На лошадей, чтобы сговорить за себя королевскую дочь!)
— Едем ко двору «выговорить» себе королевну! (2.1, 452)
Однако, на наш взгляд, удачней было бы употребить глагол «сговорить» — появляется семантика свадебного сговора, который и является целью всех братьев.
У Порозовской — крайне неудачно:
— Мы едем ко двору — добывать языком руку королевской дочери. (3.1, 195)
Следующий отрывок также специфичен с точки зрения лексики:
— ...har du virkelig mod til at krybe med mig gennem kakkelovnen både gennem tromlen og røret? så kommer vi ud i skorstenen og der forstår jeg at bruge mig! (1.6, 43)
(Действительно ли у тебя хватит мужества вскарабкаться со мной через печку, пролезть через все ходы и колена дымохода? Тогда мы попадем в самую трубу, а там я знаю, что мне делать!)
В датском языке существуют две лексемы для обозначения трубы: rør (труба) и skorsten (дымовая труба), благодаря чему и возможно такое перечисление, какое мы видим в оригинале («gennem... røret... ud i skorstenen». Букв.: «через ... трубу... в дымовую трубу»). В русском языке неизбежно возникает тавтология или путаница. Этого успешно избегают Ганзены, здесь и во всех аналогичных случаях в сказке «Пастушка и трубочист» изменяя текст:
— Хватит ли у тебя мужества вскарабкаться со мной в печку и пробраться по коленчатым переходам трубы? Там-то уж я знаю, что мне делать! (2.6, 289)
У Порозовской:
— Действительно ли ты решилась пройти вместе со мной через печь, железный ящик и трубы? Оттуда мы выберемся в дымовую трубу, а там уж я, как у себя дома. (3.6, 9)
Так же удачен перевод Ганзенов в следующем примере:
— han kunde de allerdejligste historier og klippede sådanne morsomme billeder: hjerter med små madammer i, der dansede... (1.5, 16)
(он умел рассказывать чудеснейшие истории и вырезать такие забавные картинки: сердечки с маленькими танцующими дамами внутри...)
Ганзены компактно и изящно передают андерсеновское описание фигурок «med små madammer i, der dansede» (букв.: «с маленькими дамами внутри, которые танцевали») как «сердечки с крошками-танцовщицами внутри» (2.5, 20—21).
У Порозовской — менее удачно: «сердечки с танцующими в них маленькими дамами» (3.5, 63).
Удачно Ганзены переводят и den lille jomfru (дословно — маленькая девушка) как красавица, сохраняя живой разговорный стиль реплики стойкого оловянного солдатика, усиливая впечатление разговорным оборотом («по мне будь хоть»):
— Ak sad dog den lille jomfru her i båden, så måtte her gerne være engang så mørkt endnu! (1.3)
(Ах, если б здесь в лодке сидела та малютка, пусть здесь было бы хоть еще темнее!)
— Ах, если бы со мною в лодке сидела та красавица, по мне будь хоть вдвое темнее! (2.3, 113)
Напротив, у Порозовской непосредственность живого разговорного языка утрачена, реплика приобретает несвойственный ей высокопарный характер:
— Ах, если б со мной в лодке сидела та прекрасная дама, тогда бы уж я примирился с темнотой. (3.3, 174)
В следующих двух примерах видно, как Ганзены умеют воспроизводить разговорную интонацию, избегая жесткой привязки к тексту и при этом точно отражая смысл высказывания:
— Men dronningen var nu en meget klog kone, der kunne mere, end at køre i kareth. (1.2, 13)
(Но королева была очень умной женщиной, которая могла больше, чем ездить в карете.)
— Но королева была женщина умная, мастерица на все, а не только в каретах разъезжать. (2.2, 8)
У Порозовской — корректно:
— Но королева была очень умная женщина, умевшая кое-что поболее, чем разъезжать в каретах. (3.2, 6)
Однако переводчики говорят скорее о мастерстве королевы, нежели о ее уме. В русском языке глагол «мастерить» имеет семантику обладания какими-либо материальными навыками, это, хотя и в меньшей степени, касается и глагола «уметь», в то время как глагол «мочь» передает более широкий спектр значений, присутствующий в первоисточнике.
В следующем отрывке Ганзены точно передают простой язык солдатика, переводя «noget fornem» («что-то знатное, благородное») как «из знатных»:
— «men hun er noget fornem...» (1.3)
(но она благородная штучка)
— «Только она, как видно, из знатных...» (2.3, 111)
У Порозовской — с несвойственной андерсеновскому тексту высокопарностью:
— но она слишком важная особа... (3.3, 173)
С другой стороны, вольное отношение к тексту ведет в ряде случаев к подавлению авторского стиля; так, характерным явлением следует признать не всегда оправданное употребление Ганзенами просторечных выражений, «опрощение» и без того простого андерсеновского языка:
— Der var engang en kone, som så gerne ville have sig et lille bitte barn, men hun vidste slet ikke, hvor hun skulle få et fra... (1.4)
(Жила-была одна женщина, которой очень хотелось иметь маленького ребеночка, но она совершенно не знала, где его взять...)
— Жила-была женщина; ей страх как хотелось иметь ребеночка, да где его взять? (2.4, 27)
— ...og Tommelise frøs i den kolde luft... (1.4)
(...и Дюймовочка мерзла на холоде...)
— Тут было страсть, как холодно... (2.4, 36)
— Der skulle være rigtigt net for den nye svigerdatter... (1.4)
(Здесь должно было быть действительно приятно новой невестке.)
— ...надо же было приукрасить все для молодой невестки! (2.4, 29)
— Ja det var rigtignok en mand, anderledes, end skruptudsens søn og muldvarpen med den sorte fløjlspels. (1.4)
(Да, это был действительно муж, не то что сын жабы и крот в черной бархатной шубке.)
— Вот это так муж! Не то, что гадкий сын жабы или крот в бархатной шубке! (2.4, 37)
— ...kommer da professoren ud i haven, så er der ikke en eneste blomst, og han kan slet ikke forstå, hvor de er henne. (1.5, 18)
(...придет тогда профессор в сад, а там ни одного цветка, и он понять не может, куда они делись.)
— ...профессор придет в сад, а там ни единого цветочка, и он в толк не возьмет, куда они девались! (2.5, 22)
Склонность к редактированию в сочетании с тенденцией к сжатию, сокращению текста порождает также многочисленные купюры в переводах Ганзенов:
— Så mødte han en gammel heks på landevejen; hun var så ækel, hendes underlæbe hang hende lige ned på brystet. (1.2, 7)
(На дороге он встретил старую ведьму; она была так безобразна, ее нижняя губа свисала ей на грудь.)
— На дороге встретилась ему старая ведьма; нижняя губа висела у нее до самой груди. (2.2, 3)
— Det ville nu kongen ikke sige nej til, og så tog soldaten sit fyrtøj og slog ild, en, to, tre! og der stod alle hundene, den med øjne så store, som thekopper, den med øjne som et møllehjul og den, der havde øjne så store som rundetårn! (1.2, 14)
(В этом король не стал отказывать, и тогда солдат взял свое огниво и высек огонь: раз, два, три — и здесь появились все собаки: с глазами, большими, как чайные чашки, с глазами как мельничное колесо и та, у которой глаза были большие, как Круглая башня!)
— Королю не захотелось отказать, и солдат вытащил свое огниво, ударил по кремню раз, два, три — и перед ним стояли все три собаки. (2.2, 9)
— Tommelise måtte synge og hun sang både «Oldenborre flyv, flyv!» og «Munken går i enge», så blev muldvarpen forlibt i hende, for den smukke stemmes skyld, men han sagde ikke noget, han var sådan en sindig mand. (1.4)
(Дюймовочке пришлось петь, и она спела и «Майский жук, лети, лети!», и «Монах идет в лугах», так что крот влюбился в нее из-за ее красивого голоса, но ничего не сказал: он был такой благоразумный.)
— Девочке пришлось петь, и она спела две хорошеньких песенки, да так мило, что крот пришел в восхищение. Но он не сказал ни слова, — он был такой степенный и солидный господин. (2.4, 32)
— den skulde sættes op i brudekammeret, før hun selv kom der. (1.4)
(Ее надо было поставить в спальню невесты, прежде чем она сама попадет туда.)
— и поставить ее в спальне невесты. (2.4, 29)
— ...det gled da meget hurtigere afsted og hun med, for hun stod jo på bladet. (1.4)
(...тогда он заскользил намного быстрее, и она тоже: она ведь стояла на листке.)
— ...и листок поплыл еще быстрее. (2.4, 30)
— Nu skal jeg derfor sige dig noget! Så vil han blive så forbauset, den botaniske professor, der boer ved siden af, du kender ham jo nok? (1.5, 18)
(Теперь я все же скажу тебе кое-что! Вот он тогда удивится, профессор ботаники, который живет тут рядом, ты ведь его знаешь?)
— Вот что я скажу тебе, — то-то удивится потом профессор ботаники, который живет тут рядом! (2.5, 22)
С этим явлением (купюры) не имеет ничего общего цензурирование, производимое, вероятно, по морально-этическим соображениям. Так, Ганзены стараются избегать того, что называется упоминанием имени Божия всуе:
— «Gud, hvor han er smuk!» hviskede Tommelise til svalen. (1.4)
(«Боже, как он красив!» — прошептала Дюймовочка ласточке.)
— Ах, как он хорош! — шепнула Лизок с вершок ласточке. (2.4, 37)
Порозовская в подобных случаях не прибегает к заменам:
— Боже, как он хорош! — шепнула Дюймовочка ласточке. (3.4, 200)
— Gud, hvor den stakkels Tommelise blev forskrækket... (1.4)
(Боже, как испугалась бедная Дюймовочка...)
— Ах, как перепугалась бедняжка... (2.4, 30)
У Порозовской:
— Боже, как испугалась бедная Дюймовочка... (3.4, 192)
— ...nej Gud bevares! hvor der var meget guld! (1.2. 9)
(...Боже сохрани! Сколько там было золота!)
— ...Батюшки! Сколько тут было золота! (2.2, 4)
У Порозовской:
— ...Господи! сколько там было золота! (3.2, 3)
Однако есть случаи, в которых переводчики считают подобное упоминание оправданным:
— «Nu danser vist alle blomsterne derinde!» sagde hun, «o Gud, hvor jeg dog gerne ville se det!» (1.5, 20)
(«Теперь наверняка там танцуют все цветы! — сказала она, — о Боже, как же мне хотелось бы посмотреть на это!»)
Считая, вероятно, что в данном эпизоде маленькая Ида действительно обращается к Богу с просьбой (молитвой), Ганзены переводят:
— Это верно цветы танцуют! — сказала Ида. — Господи, как бы мне хотелось посмотреть! (2.5, 24)
У Порозовской:
— Верно, там танцуют теперь все цветы! — подумала она. Ах, Боже мой, как бы мне хотелось поглядеть на это! (3.5, 66)
Другим негативным фактором ганзеновского подхода является изменение структуры текста, в частности дробление. Абзац, фраза дробятся на более мелкие части не всегда оправданно, что приводит, во-первых, к изменению интонации, во-вторых, к изменению логики изложения. Несмотря на то, что изменение структуры предложения во многих случаях совершенно необходимо (в частности, оно может быть связано с оформлением прямой речи), Ганзены злоупотребляют этим приемом, что, в целом, находится в рамках концепции свободного отношения к тексту. К этому примыкает явление перестановки частей сложного предложения, а также деление сложной конструкции, замена сложного предложения простым. В ряде случаев это изменяет заданный автором темп повествования, смещает смысловые акценты, а также может нарушать причинно-следственные связи, установленные автором.
— Såsnart foråret kom og solen varmede ind i jorden, sagde svalen farvel til Tommelise, der åbnede hullet, som muldvarpen havde gjort ovenover. Solen skinnede så dejligt ind til dem, og svalen spurgte, om hun ikke ville følge med, hun kunne sidde på dens ryg, de ville flyve langt ud i den grønne skov. (1.4)
(Как только пришла весна и солнце согрело землю, ласточка попрощалась с Дюймовочкой, которая открыла дыру, сделанную кротом. Солнце так чудесно светило им, и ласточка спросила, не хочет ли Дюймовочка последовать за ней, она может сесть ей на спину, они улетят далеко в зеленый лес.)
Можно видеть, как тонко Ганзены переводят такие обороты как «solen varmede ind i jorden» (солнце согрело землю) «пригрело солнышко» и «solen skinnede så dejligt ind til dem» (солнце так чудесно светило им (букв.: сияло на них через отверстие)) — «солнце так славно грело». У Порозовской менее удачно, ближе к дословному воспроизведению; соответственно «солнце согрело землю» и «солнце так чудесно светило туда» (3.4, 197). Однако Ганзены разбивают единый у Андерсена абзац на две части, разрушая смысловое единство высказывания:
— Когда настала весна и пригрело солнышко, ласточка распрощалась с девочкой, и Лизок с вершок ототкнула дыру, которую проделал крот.
Солнце так славно грело, и ласточка спросила, не хочет ли девочка отправиться вместе с нею, — пускай сядет к ней на спину, и они полетят в зеленый лес! (2.4, 34)
В следующем отрывке Ганзены изменяют структуру высказывания таким образом, что оно становится более ярко эмоционально окрашенным (интонация взволнованного сопереживания) и прерывистым по изложению. Исчезает плавная повествовательная неторопливость авторской речи. Превращая первую часть сложного предложения в простое, переводчики дистанцируют действие Дюймовочки («принесла воды») от рассказа ласточки. Далее рассказ ласточки как бы обрывается (следует многоточие). За счет этого и привносится большая эмоциональность:
— Hun bragte da svalen vand i et blomsterblad, og den drak og fortalte hende, hvorledes den havde revet sin ene vinge på en tornebusk og kunne derfor ikke flyve så stærkt, som de andre svaler, som da fløj bort, langt bort til de varme lande. Den var da tilsidst faldet ned på jorden, men mere kunne den ikke huske, og vidste slet ikke, hvorledes den var kommet her. (1.4)
(Тогда она принесла ласточке воды в цветочном лепестке, и та попила и рассказала ей, как она порвала одно свое крыло о терновый куст и потому не могла летать так быстро, как другие ласточки, которые в то время улетели далеко-далеко, в теплые страны. Под конец она упала на землю, но остального она не помнила и совсем не знала, каким образом попала сюда.)
— И Лизок с вершок принесла птичке воды в цветочном лепестке. Ласточка попила и рассказала девочке, как поранила себе крылышко о терновый куст и потому не могла улететь вместе с другими ласточками в теплые края, как упала на землю и ... Да больше она уж ничего не помнила, и как попала сюда — не знала. (2.4, 33—34)
Характерным явлением, как уже было сказано, является деление сложной конструкции на части. Так, в следующем примере два сложноподчиненных предложения объединены сочинительным союзом «од». Таким образом достигается непрерывность повествования, создается некая вязь, одно перетекает в другое в авторской речи — это своеобразная манера повествователя рассказывать что-то занимательное вслух. Ганзены разделяют две части сложного предложения, создавая эффект большей дробности, однако это нельзя однозначно трактовать как недостаток:
— ...men da han så, at der var skrevet et kors på porten, hvor soldaten boede, tog han også et stykke kridt og satte kors på alle portene i hele byen, og det var klogt gjort, for nu kunne jo hofdamen ikke finde den rigtige port, når der var kors på dem allesammen. (1.2, 13)
(...но когда он увидел, что на воротах, где жил солдат, нарисован крест, он тоже взял кусок мела и поставил кресты на всех воротах в городе, и это было умно сделано, потому что теперь ведь придворная дама не могла найти нужные ворота, когда кресты стояли на них на всех).
— Но собака, когда понесла принцессу назад, увидала этот крест, взяла сейчас же кусок мела и наставила крестов на всех воротах в городе. Это было ловко придумано: теперь фрейлина не могла больше отыскать настоящих ворот, — повсюду стояли кресты. (2.2, 7)
— ...så smeltede tinsoldaten til en klat, oq da pigen dagen efter tog asken ud, fandt hun ham som et lille tinhjerte... (1.3)
(...и оловянный солдатик сплавился в комочек, и когда горничная днем позже выгребала золу, она нашла его в виде маленького оловянного сердца...)
— А оловянный солдатик растаял и сплавился в комочек.
На другой день горничная выбирала из печки золу и нашла его в виде маленького оловянного сердечка... (2.3, 114)
Равным образом разделяются конструкции с подчинительной связью:
— ...og så flød bladet ned af åen, bort med Tommelise, langtbort, hvor skruptudsen ikke kunne komme. (1.4)
(...и листок с Дюймовочкой поплыл вниз по реке, далеко, далеко, куда жабе было не добраться.)
— ...листок с девочкой поплыл по течению, дальше, дальше... Теперь уж жабе ни за что было не догнать крошку! (2.4, 29)
— «God aften» sagde soldaten og tog til kasketten, for sådan en hund havde han aldrig set før... (1.2, 9)
(«Добрый вечер», — сказал солдат и взял под козырек, ведь такой собаки он прежде никогда не видел...)
— Мое почтение! — сказал солдат и взял под козырек.
Такой собаки он еще не видывал. (2.2, 4)
Здесь Ганзены разрушают также причинно-следственную связь: солдат взял под козырек, потому что такой собаки еще никогда не видел, то есть от удивления. Более того, разделяя предложение, переводчики усугубляют разрыв, начиная новый абзац со второй его части.
Эта особенность перевода, присущая Ганзенам, в меньшей степени свойственна Порозовской. Например, три отрывка, процитированные выше, она переводит в соответствии с авторской синтаксической структурой:
— Тогда и оловянный солдатик сплавился в один комок, и когда на следующий день горничная выгребла из печки золу, то нашла его в виде маленького оловянного сердца. (3.3, 176)
— В ту же минуту лист поплыл вместе с Дюймовочкой вниз по ручью, далеко-далеко, где жаба уже не могла настигнуть ее. (3.4, 192)
— Добрый вечер, — сказал солдат и сделал под козырек: такой собаки он еще никогда не встречал. (3.2, 3)
Однако и у Порозовской можно встретиться с изменениями структуры оригинального текста, что, впрочем, часто является неизбежностью при переводе. Ниже приведен отрывок текста, представляющий собой в оригинале единое предложение, в переводах корректно разделенное у Ганзенов — на две, у Порозовской — на три части:
— Men da han hver dag gav penge ud, og fik slet ingen ind igen, så havde han tilsidst ikke mer end to skillinger tilbage og måtte flytte bort fra de smukke værelser, hvor han havde boet, og op på et lille bitte kammer, helt inde under taget, selv børste sine støvler og sye på dem med en stoppenål, og ingen af hans venner kom til ham, for der vare så mange trapper at gå op ad. (1.2, 11)
(Но поскольку он каждый день тратил деньги и совсем ничего не получал, под конец у него осталось не больше двух скиллингов, и он должен был переехать из красивых комнат, где жил, наверх, в крошечную каморку, прямо под крышей, сам чистить свои сапоги и зашивать их штопальной иглой, и никто из его друзей не приходил к нему, ведь надо было подниматься по стольким лестницам.)
— Так он все тратил, да тратил деньги, а вновь-то взять было неоткуда, и осталось у него в конце концов всего-навсего две денежки! Пришлось перебраться из хороших комнат в крошечную каморку, под самою крышей, самому чистить себе сапоги и зашивать на них дыры; никто из друзей не навещал его, — уж очень высоко было подниматься к нему! (2.2, 6)
— Но так как он ежедневно тратил деньги, а новых не наживал, то наконец остался лишь с двумя серебряными монетами в кармане. Он принужден был оставить прекрасную квартиру, в которой жил до сих пор, и переселиться в маленькую каморку на чердаке; должен был сам чистить свои сапоги и зашивать на них дырки штопальной иглой. Ни одни из его прежних друзей не навещал его более — ведь для этого пришлось бы взбираться так высоко. (3.2, 4)
Характерным примером замещения подчинительной связи у Ганзенов является отрывок, в котором соответствующее высказывание трансформируется в предложение с однородными сказуемыми:
— Jeg skal binde dig en strikke om livet, for at jeg kan hejse dig op igen, når du råber på mig! (1.2, 7)
(Я обвяжу тебя веревкой вокруг пояса, чтобы вытащить назад, когда ты крикнешь мне!)
— Я обвяжу тебя веревкой вокруг пояса и вытащу назад, когда ты крикнешь мне. (2.2, 3)
(В оригинале ясно указана цель действия: «обвяжу, чтобы вытащить». В переводе Ганзенов это значение нивелируется, трансформация происходит в сторону простого перечисления предполагаемых действий: «обвяжу и вытащу».)
У Порозовской:
— Я обвяжу тебя веревкою, чтоб вытащить наверх, когда ты мне крикнешь. (3.2, 2)
Также встречается трансформация подчинительной связи в конструкцию с обстоятельством времени. В приведенных ниже примерах это относится скорее к достоинствам перевода в силу стилистической оправданности таких действий (умело используются все возможности русского языка):
— «Du skal bare tage til mig et gammelt fyrtøj, som min bedstemoder glemte, da hun sidst var dernede!» (1.2, 8)
(Ты только должна захватить для меня старое огниво, которое забыла моя бабушка, когда была там в последний раз.)
Только принеси мне старое огниво, которое позабыла там в последний раз моя бабушка! (2.2, 4)
У Порозовской — в соответствии с авторской структурой, но в результате менее выразительно:
— Ты только должен достать мне оттуда старое огниво, которое моя бабушка позабыла под деревом, когда была там в последний раз. (3.2, 2)
Muldvarpen var allerede kommet, for at hente Tommelise... (1.4)
(Крот уже пришел, чтобы забрать Дюймовочку...)
— Крот пришел за девочкой. (2.4, 35)
Предложение с придаточным определительным трансформируется в предложение с словосочетанием «певуньи-птички», что является характерным примером тенденции к компактной передаче текста у Ганзенов:
— ...således gik sommer og efterår, men nu kom vinteren, den kolde, lange vinter. Alle fuglene, der havde sunget så smukt for hende, fløj deres vej, træerne og blomsterne visnede... (1.4)
(...так прошли лето и осень, но теперь пришла зима, холодная, длинная зима. Все птицы, которые так красиво пели ей, улетели (букв.: улетели своей дорогой), деревья и цветы увяли...)
Сложное предложение с придаточным определительным Ганзены передают словосочетанием «певуньи-птички»:
— Так прошло лето и осень; но вот, дело пошло к зиме, длинной холодной зиме. Все певуньи-птички разлетелись, кусты и цветы увяли... (2.4, 31)
Однако, несмотря на недостатки переводов, супруги-переводчики очень тонко чувствуют дух и стиль андерсеновской прозы.
В отличие от Ганзенов, для Порозовской характерно своеобразное сочетание буквализма и тенденции к искажению текста. Это было бы неуместно называть принципом, однако именно такой характеристикой определяется подход переводчицы в целом.
Так, традиционный сказочный зачин «жили-были» у Порозовской переведен буквально, соответствие в русском языке не найдено:
— Der var engang en Kone... (1.4)
(Жила-была одна женщина...)
— Жила однажды женщина... (3.4, 190)
Датское «solskin» (букв.: «солнечное сияние») в зависимости от контекста может переводиться как солнышко, солнечный свет и т. п. Однако Порозовская переводит стилистически некорректно, неверно подобрав эквивалент в русском языке:
— «...snart får jeg mine kræfter og kan flyve igen, ude i det varme solskin!» (1.4)
(Скоро ко мне вернутся силы и я опять смогу летать на теплом солнышке (букв.: в теплых лучах солнца).)
— ...скоро я опять соберусь с силами и сумею летать на воздухе в теплом солнечном сиянии. (3.4, 197)
Удачно у Ганзенов:
— Скоро я совсем поправлюсь и опять вылечу на солнышко. (2.4, 33)
Hun fik slet ikke lov at komme ud i det varme solskin... (1.4)
(Ей совсем не разрешали выходить на солнце (букв.: на теплый солнечный свет)...)
— Ей не позволяли выходить на солнечный свет. (3.4, 198)
У Ганзенов:
— Ей совсем не позволяли выходить на солнышко... (2.4, 34)
Другой пример отсутствия языкового чутья у переводчицы:
— «O!» sagde hun, «det er så koldt udenfor, det sner og fryser!» (1.4)
(— О! — сказала она, — снаружи так холодно, идет снег и подмораживает!)
В русском языке при буквальном переводе возникает избыточность, которой нет в датском тексте благодаря синонимичным конструкциям «det sner» и «det fryser»: «идет снег» и «морозно». Порозовская не уделяет должного внимания этому обстоятельству, в результате чего реплика сводится к формальному невыразительному перечислению:
— О! — сказала Дюймовочка: — на дворе теперь холодно, снег идет, морозно. (3.4, 197).
Исходя из принципа сохранения всех характеристик оригинального текста, которого, вероятно, придерживалась переводчица, уместно было бы воспроизвести синонимичность конструкций средствами русского языка и перевести «det sner og fryser!» — «там снег и мороз!».
Ганзены же, напротив, учитывают языковые отличия:
— Ах, — сказала девочка: — теперь так холодно, идет снег! (2.4, 33)
Следующий пример также показателен в отношении недостатков излишнего буквализма, ведущего к утрате компонентов смысла:
— ...og hundene sad med til bords og gjorde store øjne. (1.2, 15)
Совершенно адекватный по смыслу перевод у Ганзенов:
— ...собаки тоже сидели за столом и таращили глаза. (2.2, 9)
У Порозовской — буквальный перевод:
— ...а собаки сидели за столом и делали большие глаза. (3.2, 8)
Наряду с этим у Б.Д. Порозовской часто появляются ничем не мотивированные вставки и искажения текста, которые правильно было бы назвать «фантазиями»:
— «Her er mit hus!» sagde svalen; «men vil du nu selv søge dig en af de prægtige blomster ud, som gror dernede, så skal jeg sætte dig der og du skal få det så nydeligt, du vil ønske det!» (1.4)
(«Вот мой дом! — сказала ласточка, — но не хочешь ли ты сама выбрать себе один из этих великолепных цветов, которые растут внизу, тогда я посажу тебя туда, и ты сможешь наслаждаться, как только пожелаешь!»)
— Вот мой дом! — сказала ласточка. — Но тебе не подобает жить в нем вместе со мной; у меня не так устроено, чтобы тебе было удобно. Выбери себе сама один из прекраснейших цветов, которые растут внизу; тогда я тебя посажу туда, и тебе будет так хорошо, как только ты можешь пожелать себе. (3.4, 200)
Данный пример является, кроме того, прекрасной иллюстрацией типичного для перевода Порозовской сочетания неоправданных изменений (вставки) и наносящего вред художественности текста буквализма (последнее предложение).
Ср. у Ганзенов:
— Вот мой дом! — сказала ласточка. — А ты выбери себе один из этих великолепных цветов внизу, я тебя посажу туда и ты заживешь чудесно! (2.4, 36)
Изобилует немотивированными вставками сказка «Klods-Hans» в переводе Порозовской:
— Ude på landet var der en gammel gård, og i den var der en gammel herremand, som havde to sønner, der vare så vittige, at det halve var nok... (1.1, 90)
(За городом была одна старая усадьба, и в ней жил один старый помещик, у которого было два сына, таких умных, что и половины было бы довольно...)
— В глубине страны, далеко от большой дороги, стояла старая усадьба; в ней жил старый помещик, а у помещика было два сына, считавших себя такими умными, да разумными, что ума хоть бери, да отбавь. (3.1, 194)
— Den ene kunne udenad hele det latinske leksicon og byens avis for tre år, og det både forfra og bagfra... (1.1, 90)
(Один знал наизусть весь латинский словарь и городскую газету за три года, и это и сначала, и с конца...)
— Один знал наизусть весь латинский словарь и местную ежедневную газету за целых три года, да так твердо, что мог пересказать все, в каком угодно порядке и с начала, и с конца. (3.1, 194)
— «Det er noget snak!» sagde faderen, «dig giver jeg ingen hest. Du kan jo ikke tale! nej, brødrene det er stads-karle!» (1.1, 91)
(«Это болтовня, — сказал отец, — тебе я не дам лошади. Ты же не умеешь говорить! нет, вот братья, те — молодцы!»)
— Не болтай вздору! — сказал старик. — Не дам я тебе лошади. Ты ведь ничего не знаешь и говорить-то не умеешь толком. Где тебе! Вот твои братья — это дело другое. Уж они-то не ударят лицом в грязь. (3.1, 195)
— ...og det har vi lige ud af oldermandens avis — og den er ikke til at stole på! (1.1, 94)
(...и это мы узнали прямо из газеты старшины — а на нее нельзя полагаться!)
— Всю эту историю мы узнали из газеты обер-писца, когда она только что вышла из печати и была еще совсем сырая. Но ведь газетам-то не всегда можно верить. (3.1, 199)
Здесь, кроме того, происходит генерализация смысла, обобщение: у Андерсена нельзя верить газете старшины (никогда), у Порозовской — всем газетам (но не всегда).
Можно констатировать, что в ряде случаев изменения текста у Порозовской носят характер домыслов.
«Nu skal du i sommer sye på dit udstyr!» sagde markmusen til hende, for nu havde naboen, den kedelige muldvarp i den sorte fløjlspels, friet til hende. «Du skal have både uldent og linned! Du skal have at sidde og ligge på, når du bliver muldvarpens kone!» (1.4)
(«Летом ты должна шить себе приданое!» — сказала ей полевая мышь, так как сосед, скучный крот в черной бархатной шубе, посватался к ней. «У тебя должны быть и белье, и одежда (шерстяная)! У тебя должно быть всего вдоволь (букв.: в чем сидеть и лежать), раз уж ты станешь женой крота!»)
— Вот ты и стала невестой, Дюймовочка! — сказала полевая мышь. — Сосед просит твоей руки. Какое счастье для бедной девушки! Теперь ты должна сшить себе приданое, как из шерсти, так и из полотна; ты не должна отказывать себе ни в чем, раз ты будешь женою крота! (3.4, 198)
В этом примере присутствует еще одна неточность: авторская речь (пояснение о сватовстве крота) у переводчицы превращается в прямую.
— «Ja, det må i, som en fornuftig mand, nok sige», sagde markmusen. «Hvad har fuglen for al sit quivit, når vinteren kommer? Den må sulte og fryse; men det skal vel også være så stort!» (1.4)
(«Да, это вы говорите, как рассудительный человек, — сказала полевая мышь. — Что получит птичка за все свое «квивить», когда придет зима? Ей придется голодать и мерзнуть; но ведь это же так величественно!»)
При всем свойственном переводу Порозовской буквализме, перевод последнего предложения трудно даже счесть ошибкой: это совершенно немотивированная и не имеющая смысла вольность:
— Да, вы говорите, как рассудительная особа, — сказала полевая мышь. — Что получает птичка за все свое чирикание и щебетание, когда наступает зима? Она должна голодать и мерзнуть. И это еще, говорят, считается аристократичным. (3.4, 196)
Для следующих примеров характерно наличие разъяснений, которых нет в оригинале:
— «Tak skal du have!» sagde konen og gav heksen tolv skilling... (1.4)
(«Спасибо тебе!» — сказала женщина и дала ведьме 12 скиллингов...)
— Благодарю! — сказала женщина и дала колдунье 12 шиллингов: такая уж у той полагалась плата за совет. (3.4, 190)
— ...men at lade ham skære ud det var også noget. Dog nu var han der jo! (1.6, 40)
(...но и вырезать его тоже было непросто. И все-таки ведь он там был!)
— ...но ведь и вырезать такого человека — тоже штука нелегкая. Так ли, иначе — но он стоял себе на своем месте, посредине шкафа... (3.6, 7)
Неоправданные изменения текста, как уже говорилось раньше, встречаются и в переводах А. и П. Ганзен. Однако там это имеет преднамеренный характер, в соответствии с отношением переводчиков к тексту в целом, о котором говорилось выше, и, кроме того, не ведет к искажению оригинала или к погрешностям против смысла и стиля, существуя как некий параллельный текст с опорой на первоисточник.
К сказанному следует добавить, что стилистические погрешности в переводах Порозовской нередко приводят к искажению первоначального смысла и некоторой «корявости» текста.
— ...soldaten kunne slet ikke lade være, han måtte kysse hende, for det var en rigtig soldat. (1.2, 12)
(...солдат не мог сдержаться, он должен был поцеловать ее, это ведь был настоящий солдат.)
Здесь Порозовская употребляет стилистически неуместный эпитет:
— Солдат не утерпел и поцеловал ее — он был истым военным. (3.2, 5)
Не слишком удачный (в плане адекватности) перевод этого места и у Ганзенов:
— ...солдат никак не мог удержаться, чтобы не поцеловать ее, — он был, ведь, бравый воин, настоящий кавалер! (2.2, 7)
Ошибка того же порядка — в следующем отрывке:
— ...så blev muldvarpen forliebt i hende, for den smukke stemmes skyld, men han sagde ikke noget, han var sådan en sindig mand. (1.4)
(...так что крот влюбился в нее из-за ее красивого голоса, но ничего не сказал: он был такой благоразумный.)
У Порозовской происходит снижение видимой авторской оценки, приводящее к потере иронии, заключенной в высказывании (как раз той самая ирония, с помощью которой Андерсен «подмигивает ... взрослым через головы детей»9):
— Тогда крот влюбился в нее за ее прекрасный голос, но ничего не сказал о своих чувствах, потому что был малый рассудительный. (3.4, 196)
— «Han kan klinkes endnu!» sagde skorstensfejeren. «Han kan meget godt klinkes! — Vær bare ikke så heftig!» (1.6, 45)
(«Его еще можно починить!» — сказал трубочист. «Его прекрасно можно починить! — Только не горячись так!»)
Абсолютно адекватный перевод у Ганзенов:
— Его можно починить! — сказал трубочист. — Его отлично можно починить! Только не горячись! (2.6, 290)
Порозовская использует вариант, не совпадающий с авторским стилистически (высокопарный) и по смыслу (у Андерсена — апелляция в большой степени к поведенческому стереотипу, у Порозовской — попытка утешения):
— Его еще можно починить! — сказал трубочист. — Не принимай же этого так близко к сердцу! (3.6, 11)
Обращение «lille soldat» (1.2, 15) (буквально — маленький солдат, на русский язык переводится с помощью уменьшительного суффикса: солдатик) Порозовская переводит как «добрый солдат!» (3.2, 8) — в то время как «den lille Ida» переведено как «Идочка», — обнаруживая этим непоследовательность и небрежность в работе с языком. Следует отметить, однако, что указанное обращение и у Ганзенов переводится не вполне адекватно как «милый солдат» (2.2, 9), в то же время «den lille havfrue» — как «русалочка», что также говорит об отсутствии последовательности (подробнее об этом речь идет в первом разделе).
Ниже приведен ряд примеров, которые не являются ни ошибками, ни искажениями текста, но свидетельствуют о несколько прямолинейном восприятии переводчицы. Союз for переводится как потому что, так как, однако, в зависимости от контекста может соответствовать также русскому ведь, заменой ему может служить двоеточие. Порозовская, однако, пренебрегает стилистическими нюансами, «утяжеляя» высказывания:
— ...hun skulle bo med ham, dybt nede under jorden, aldrig komme ud i den varme sol, for den kunne han ikke lide. (1.4)
(...она должна была жить с ним, глубоко под землей, никогда не выходить на теплое солнце: крот ведь не любил его.)
— Теперь она должна будет жить у него, глубоко под землей, и никогда не выходить на теплое солнышко, потому что крот терпеть не мог солнца и света. (3.4, 199)
— ...dem snakkede han ondt om, for han havde aldrig set dem. (1.4)
(о них он отзывался дурно, он ведь никогда не видел их.)
— ...он отзывался о них дурно, потому что никогда не видел их. (3.4, 196)
— ...det gled da meget hurtigere afsted og hun med, for hun stod jo på bladet. (1.4)
(...тогда он заскользил намного быстрее, и она тоже: она ведь стояла на листке.)
В оригинале мы сталкиваемся с пояснением как констатацией само собой разумеющегося, напоминанием. Результат перевода Порозовской — в изменении оттенка смысла. Фактически имеет место избыточное объяснение, так как о том, что Дюймовочка плывет на листе, читателю уже известно:
— ...который поплыл по воде еще быстрее, а вместе с ним и она, так как она сидела на листе. (3.4, 192)
В ряде случаев стиль страдает из-за небрежности переводчицы. Приведенный ниже пример показывает, что, с одной стороны, Порозовская чувствует нюансы строения датского предложения, делая акцент на первом местоимении, обозначающем ласточку, с помощью частиц то и именно (в оригинале — уточняющая конструкция, придаточное определительное), однако одновременно с этим совершенно не учитывает того, что для обозначения животных и людей в датском языке используются разные местоимения (в данном случае den и hun):
— «Måske var der den, som sang så smukt for mig i sommer», tænkte hun... (1.4)
(«Может быть, это была та (букв.: она), которая пела мне так красиво летом», — подумала она...)
— «Может быть она-то именно и пела так славно летом», подумала она. (3.4, 196)
Характерное явление — нарушение темпа вследствие неверно выбранного лексического состава:
— ...straks vokste der en dejlig stor blomst op... (1.4)
(...тотчас там вырос чудесный большой цветок...)
Лексема «straks» выражает внезапность действия. Эквивалент, подобранный переводчицей, неудачен в том отношении, что звуковой эффект, соответствующий реально происходящему, и, как следствие, компактность выражения исчезают:
— В ту же минуту из него вырос великолепный большой цветок... (3.4, 190)
Нарушения темпа возникают и в других случаях:
— «Har du pas?» spurgte Rotten. «Hid med passet!» (1.4)
(— Паспорт есть? — спросила крыса. — Паспорт сюда!)
Создается впечатление, что переводчик забывает о различиях в грамматическом строе языков, о том, что датское предложение требует наличия подлежащего (du) и сказуемого (har); отсутствие компактности нарушает впечатление команды, приказания:
— Есть у тебя паспорт? — спросила крыса. — Подай сюда паспорт! (3.4, 174)
У Ганзенов — более компактно и, за счет этого, выразительно, однако переводы второй половины высказывания по сути не отличаются:
— Паспорт есть? — спросила она. — Давай паспорт! (2.4, 113)
— ...nu løbe de! nu løbe de!» (1.6, 42) (букв.: ...вот они бегут! вот они бегут!)
— Вот они убегают! Держите их! (3.6, 9)
Удачно у Ганзенов:
— Бегут! Бегут! (2.6, 288)
В ряде случаев в своем переводе Порозовская допускает явные ошибки:
— ...hun var ikke uden en tomme lang, og derfor kaldtes hun Tommelise. (1.4)
(...она была не больше дюйма, и поэтому ее прозвали Дюймовочкой.)
— Она была ростом не выше полудюйма, и потому ее прозвали Дюймовочкой. (3.4, 190)
Порозовская здесь переводит en tomme (дюйм) как полу-дюйм, несмотря на то, что в следующем эпизоде той же сказки перевод верный:
— ...det var en hel tyk skov for den stakkels lille pige, som jo kun var en tomme lang. (1.4)
(...это был настоящий густой лес для бедной малютки, которая ведь была ростом всего в один дюйм.)
— ...для бедной крошечной девочки, которая была ростом всего в один дюйм, это был настоящий густой лес. (3.4, 198)
...solen skinnede på vandet, det var ligesom det dejligste guld. (1.4)
(...солнце сверкало на воде, она было словно прекраснейшее золото.)
— ...солнце освещало воду, и она сверкала, как чистейшее серебро. (3.4, 192)
— ...for ham holdt hun så meget af... (1.5, 16)
(...потому что она очень любила его...)
— Она знала, что он очень любит ее... (3.4, 63)
— ...men lille Ida vidste nok, hvad hun vidste. (1.5, 20)
(...но Идочка что знала, то знала.)
— ...но маленькая Ида знала, что говорит. (3.5, 66)
— ...i det samme kom den tredje broder... (1.1, 90)
(...тут же пришел третий брат...)
— Случайно тут же очутился и третий брат. (3.1, 195)
— Der kom en soldat marcherende henad landevejen... (1.1, 7)
(Шел солдат по проселочной дороге, печатая шаг...)
У Порозовской время, в котором ведется повествование, из прошедшего превращается в настоящее:
— По большой дороге шагает солдат... (3.1, 1)
— ...og hun sang ... «Munken går i enge»...
(...и она спела... «Монах идет в лугах», 1.4)
Вместо настоящего времени в названии песни переводчица употребляет прошедшее:
...и она пропела... «Вышел поп на поле» (3.4, 196)
— «Farvel, du klare sol!» sagde hun og rakte armene højt op i vejret... (1.4)
(— Прощай, ясное солнце! — сказала она и простерла руки над головой...)
Используется единственное число вместо множественного:
— Прощай, теплое солнышко! — сказала она, высоко поднимая ручку... (3.4, 199)
— ...for der brænde over hundrede lamper. (1.2, 3)
(...потому что там горит более сотни ламп.)
— Потому что в зале горит более трехсот ламп. (3.2, 2)
Последнюю ошибку скорее можно расценить как небрежность, потому что в той же сказке верно переведено:
— ...hvor de mange hundrede lamper brændte. (1.2, 8)
(...где горело много сотен ламп.)
— Где горели сотни ламп. (3.2, 2)
Преимущества перевода Ганзенов очевидны: внимание к стилю — как к своеобразию андерсеновского индивидуального стиля, так и к стилистической чистоте языка перевода; к адекватной передаче смысловых оттенков, темпа речи — свидетельствуют о более высоком качестве ганзеновской работы по сравнению с «Иллюстрированными сказками» (равно как и с другими переводами сказок). Следует, однако, отметить, что принадлежность переводов к одной эпохе подчеркивает характерное для этого времени (как для переводов, так и для многих русских авторских сказок, вообще так называемой «литературы для детей») злоупотребление слащаво-сентиментальными определениями: хорошенькая, премиленькая, чудо как хороша. Свойственное Ганзенам в меньшей степени, чем другим переводчикам, оно имеет место и в их текстах. Так, у них нередко использование выражений с союзами и союзными словами «как», «какой»:
— Det så just dejligt ud. (1.4)
(Это выглядело поистине чудесно.)
— Все это было прелесть как мило! (2.4, 28)
То же — у Порозовской:
— Это было чудо, как красиво! (3.4, 191)
— Det var altsammen nydeligt, men det nydeligste blev dog en lille jomfru... (1.3)
(Все это было мило, но милее всего была маленькая девушка...)
— Все это было чудо, как мило, но милее всего была барышня... (2.3, 111)
— og var så dejlig... (1.2, 12)
(и была так прекрасна...)
— Принцесса была чудо как хороша... (2.2, 7)
— ...sagde, at hun var så nydelig... (1.4)
(...сказал, что она так мила...)
— ...сказал, что она прелесть какая хорошенькая... (2.4, 30)
При переводе таких прилагательных, как smuk (красивый, прекрасный), nydelig (изящный, красивый, также миленький, хорошенький, прелестный), pæn (в значении красивый, изящный), yndig (прелестный, очаровательный), и Ганзенами, и Порозовской приоритет часто отдается определениям с уменьшительными суффиксами, в ряде случаев в сочетании с префиксами со значением превосходной степени:
hendes pæne seng (ее изящную кровать, 1.4) — ее хорошенькую кроватку (2.4, 29) — ее хорошенькую кроватку (3.4, 192);
den nydelige lille seng (прелестную кроватку, 1.4) — хорошенькую кроватку (2.4, 29) — хорошенькую кроватку (3.4, 192);
i sin smukke seng (в своей красивой постельке, 1.4) — в своей колыбельке (2.4, 28) — в своей хорошенькой постельке (3.4, 191);
hvilken nydelig lille jomfrue (какая прелестная девочка (букв.: маленькая девушка), 1.4) — какая хорошенькая девочка (2.4, 29) — какая миленькая крошечная девочка (3.4, 192);
...og så var Tommelise dog så nydelig... (...а ведь Дюймовочка была такая милая..., 1.4) — А Лизок с вершок была премиленькая! (2.4, 30) — А между тем Дюймовочка была такая миленькая (3.4, 193);
en yndig lille hyrdinde af porcelain (прелестная маленькая пастушка из фарфора, 1.6, 40) — прелестная фарфоровая пастушка (2.6, 287) — премиленькая фарфоровая пастушка (3.6, 7);
...og hun sang både «Oldenborre flyv, flyv!» og «Munken går I enge»... (...и она спела и «Майский жук, лети, лети!», и «Монах идет в лугах», 1.4) — ...и она спела две хорошеньких песенки... (2.4, 32) — ...и она пропела «Майский жук, лети, лети!» и «Вышел поп на поле» (3.4, 196);
«...hun var den allersmukkeste pige, han endnu havde set...» (...она была самой прекрасной девочкой, которую он когда-нибудь только видел..., 1.4) — «...он никогда еще не видывал такой хорошенькой девочки!» (2.4, 36) — «...она была самая хорошенькая девочка, какую он когда-либо видел» (3.4, 200);
en nydelig lakeret valnødskal (изящная лакированная скорлупка грецкого ореха, 1.4) — блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха (2.4, 28) — хорошенькая лакированная ореховая скорлупа (3.4, 191);
Men hun var dog allermest bedrøvet for den smukke, hvide sommerfugl... (Но больше всего она переживала за красивую белую бабочку, 1.4) — Особенно жаль ей было хорошенького мотылечка... (2.4, 30) — Но больше всего она горевала о прекрасной белой бабочке... (3.4, 192).
II. Помимо общей характеристики особенностей переводов А. и П. Ганзен и Б.Д. Порозовской представляется важным отметить их подход к некоторым стилеобразующим факторам андерсеновской прозы
Существует ряд особенностей, которые играют большую роль в восприятии сказок Андерсена. С одной стороны, эти особенности стиля формируют интонационное богатство языка, с другой — образуют некие вехи, смысловые ориентиры для читателя. Таковы, в частности, различные способы выражения модальных значений.
Одним из средств выражения эмоции, отношения является использование эмоционально маркированной лексики. Анализировать перевод эмоционально маркированных частиц не представляется продуктивным: в силу различного употребления в русском и датском языках трудно говорить об адекватности самой передачи таковых, можно лишь констатировать удачное или неудачное воспроизведение интонации, настроения, создаваемых употреблением частиц.
Так, в ряде случаев «сохранение» частицы необходимо и возможно:
— Men Blomsterne kunne jo ikke danse! (1.5, 16)
(Но цветы же не умеют танцевать!)
— Да, ведь, цветы не танцуют! (2.5, 21)
— Но ведь цветы не могут танцевать! (3.5, 63)
Несмотря на это переводчики могут отказываться от использования частицы по своему усмотрению (такая вольность в обращении с текстом, как уже говорилось, в большой степени характерна для переводов А. и П. Ганзенов):
— Det har du jo selv set! (1.5, 18)
(Ты же это сама видела!)
— Ты сама видела их! (2.5, 22)
— Ты ведь это сама видела. (3.5, 65)
— Blomsterne kunne jo ikke tale! (1.5, 18)
(Цветы же не умеют говорить!)
— У цветов нет языка! (2.5, 22)
— Ведь цветы не могут говорить. (3.5, 65)
В некоторых случаях нет необходимости употребления частицы в русском языке — высказывание не теряет своеобразия:
— Du har jo set svanerne, der svømme hen til dig, når du vil give dem brødkrummer. (1.5, 16—17)
(Ты же видела лебедей, которые плывут к тебе, когда ты хочешь дать им хлебных крошек.)
— Помнишь, там много лебедей, которые подплывали к тебе за хлебными крошками? (1.5, 21)
— Ты видела там стаю лебедей, которые подплывали к тебе, когда ты бросала им хлебные крошки? (3.5, 63—64)
— Men såden noget kan professoren nu slet ikke lide... (1.5, 19)
(Но ведь такое профессору очень не нравится...)
— Профессору это не понравилось... (2.5, 23)
— Но профессор таких речей терпеть не может... (3.5, 65)
О передаче интонационного и эмоционального своеобразия андерсеновского языка говорилось выше.
Немаловажным фактором для формирования авторского стиля является использование междометий и обозначение степени явлений (дублирования, наречия степени). Нельзя, разумеется, рассматривать этот вопрос с точки зрения буквального воспроизведения переводчиками существующих в датском языке и используемых автором способов обозначения степени. Не преследуя цели лингвистического анализа текста, надо сказать, что переводчики, в целом, внимательно относятся к этой проблеме, однако не всегда учитывают характерные именно для Андерсена способы указания на степень явления.
Так, «ganske alene» (совсем одна, 1.4) Ганзены выразительно и точно переводят как «одна-одинешенька» (2.4, 29; 2.4, 30). Порозовская же в одном случае идет по пути ослабления значения (одна, 3.4, 192), в другом случае переводит верно (совсем одна, 3.4, 194).
В следующем примере оба варианта имеют право на существование, однако у Ганзенов — более выразительный перевод с точки зрения отражения процесса благодаря использованию частицы «да»:
— Bladet med hende svømmede længer og længer bort... (1.4)
(Лист с ней плыл все дальше и дальше...)
— А листок все плыл, да плыл... (2.4, 29)
— Лист плыл с нею все дальше и дальше... (3.4, 192)
В ряде случаев точный перевод не является лучшим вариантом или вовсе невозможен:
— ...og fløj igen bort fra de varme lande, langt bort tilbage til Danmark... (1.4)
(...и опять полетела прочь из теплых стран, далеко-далеко (букв.: далеко прочь), обратно в Данию...)
— ...и опять полетела из теплых краев в Данию... (2.4, 37)
— ...и улетела прочь из теплых стран обратно в Данию. (3.4, 201)
— ...og så flød bladet ned af åen, bort med Tommelise, langtbort... (1.4)
(...и листок с Дюймовочкой уплыл вниз по реке, далеко, далеко... (букв.: прочь с Дюймовочкой, далеко, далеко))
— ...листок с девочкой поплыл по течению, дальше, дальше! (2.4, 29)
— В ту же минуту лист поплыл вместе с Дюймовочкой вниз по ручью, далеко-далеко... (3.4, 192)
Однако в некоторых случаях переводчики пренебрегают нюансами:
— «Kan du se det store træ?» «<...> Det er ganske hult inden i!» (1.2, 7)
(— Видишь это большое дерево? <...> Оно совсем пустое внутри!)
— Видишь, вон это старое дерево? <...> — Оно пустое внутри! (2.2, 3)
— Видишь ты это большое дерево! <...> — В нем есть дупло. (3.2, 2)
Как уже говорилось, для Андерсена весьма характерно использование лексем så (так, такой), sådan (такой). Принципиальность этого отмечает И. Мёллехзве. «Børn har et overforbrug af ordene så og sådan.
Den er så sød. Hvor sød? Så sød.
Jeg glæder mig sådan. Hvordan? Sådan!» — пишет И. Мёллехэве и приводит соответствующие примеры из андерсеновских сказок10.
То, что Андерсен не случайно выбирает именно такой способ выражения, хорошо видно на примере сказки «Соловей», где активно используется и сравнительная степень в тех отрывках, которые лиричны по настроению:
og den strakte sig så langt (и он простирался так далеко, 1.7, 26);
...at selv den fattige fisker, der havde så meget andet at passe, lå stille og lyttede... (...что даже бедный рыбак, у которого было так много забот, лежал тихо и слушал..., 1.7, 26);
der var så fornem (который был таким важным, 1.7, 27); kejser vil så gerne (король так хочет, 1.7, 29); og kejseren var så glad (король был так рад, 1.7, 30);
Og spillemesteren skrev fem og tyve bind om kunst fuglen, det var så laerd og så langt... (И капельмейстер написал об искусственной птице двадцать пять томов, которые были такими учеными и такими длинными..., 1.7, 33).
Но:
i den dejligste skov med høje træer og dybe søer (в прекраснейшем лесу с высокими деревьями и глубокими озерами, 1.7, 26);
og de, som kunne digte, skrev de dejligste digte (и те, кто умели писать стихи, написали прекраснейшие стихи, 1.7, 27)
И Ганзены, и Порозовская в ряде случаев пренебрегают нюансами:
— «Jeg ville så inderlig gerne have et lille barn...» (1.4)
(«Мне бы так (сильно) хотелось иметь ребеночка...»)
У Порозовской:
— «Мне очень, очень хочется иметь маленького ребенка...» (3.4, 190)
Ср. у Ганзенов:
— Мне так хочется иметь ребеночка... (2.4, 21)
— ...men midt inde i blomsten... sad der en lille bitte pige, så fin og nydelig... (1.4)
(...но в середине цветка ... сидела крошечная девочка, такая тоненькая и хорошенькая...)
У Порозовской:
— ...но в средине цветка... сидела крошечная девочка, чрезвычайно хорошенькая и тоненькая. (3.4, 190)
Ср. у Ганзенов:
— ...но в самой чашечке сидела крошечная девочка... а так как она была такая нежная, маленькая... (2.4, 28)
— Ude i åen vokste der så mange åkander... (1.4)
(В реке росло так много кувшинок...)
— В реке росло множество кувшинок... (2.4, 29)
— В ручье росло много кувшинчиков... (3.4, 191)
— ...og hun var så fornøjet... (1.4)
(...а она так радовалась...)
— А она ужасно радовалась... (2.4, 29)
— Сама же Дюймовочка чувствовала себя совершенно счастливой. (3.4, 192)
— Der stod han med sin stige så nydeligt... (1.6, 40)
(Он так мило стоял там со своей лестницей...)
— Он премило держал в руках свою лестницу... (2.6, 287)
— Вот он и стоял на столике с лестницей в руках... (3.6, 8)
Разумеется, переводчики не всегда действуют вопреки авторской воле:
— ...«jeg er blevet så dejlig opvarmet!» (1.4)
(— ...я так чудесно согрелась!)
— Я так славно согрелась. (2.4, 33)
— Я так славно согрелась... (3.4, 197)
Но в некоторых случаях изменение текста неизбежно, поскольку продиктовано требованиями языка:
— ...han har et par øjne så store som et par theekopper... (1.2, 8)
(...у него были глаза такие большие, как чайные чашки...)
— ...глаза у нее, словно чайные чашки! (2.2, 3)
— ...у которой глаза величиною с чайную чашку. (3.2, 2)
— ...for nu var han rig da han havde så mange penge. (1.2, 10)
(...ведь теперь он был богат, когда у него было так много денег.)
— ...теперь, ведь, он был богачом! (2.2, 5)
— ...теперь ведь он был богач и мог себе все позволить. (3.2, 3)
Еще одним стилеобразующим фактором андерсеновской сказочной прозы является использование междометий.
Переводу Ганзенов свойственна тенденция в ряде случаев избегать междометий. Так, в сказке «Klods-Hans» невнятный звук-восклицание, произнесенный одним из кандидатов в женихи, — Bæ! (1.1, 93) — у Ганзенов не воспроизводится, у Порозовской адекватно (с точки зрения смысловой, а не фонетической) передается как Мэ! (3.1, 197).
Таков же подход Ганзенов к переводу всего комплекса выражений, имеющих отношение к религии (христианским святыням), а также относительно грубых выражений (проклятий, упоминания нечистой силы). Рассмотрим, например, как это проявляется при передаче смысла междометия hille den, имеющего фактическое значение проклятия (черт побери) в сильно смягченной форме. Politikens nudansk ordbog med etymologi дает в связи с этим выражением следующую этимологию: hills den восходит к hillemænd (святые угодники)11. Таким образом, hille den! можно перевести в зависимости от контекста либо как святые угодники!, либо как черт побери! Ганзенам свойственно избегать подобных выражений, даже если это приводит к изменению первоначального смысла реплики, поэтому они заменяют hille den! на эге!:
— Hille den, så må jeg nok med... (1.1, 91)
(Черт возьми, так и я тоже с вами...)
— Эге! Так и я с вами! (2.1, 452)
В данном отрывке также проявляется характерная черта манеры Б.Д. Порозовской, заключающаяся, как отмечалось выше, в удивительном сочетании тенденции к произвольным вставкам и искажениям оригинального текста с буквализмом в переводе отдельных деталей:
— Вот как! Чорт возьми! и я с вами поеду! (3.1, 195)
Вообще же при передаче междометий эквивалент далеко не всегда подбирается точно. Разночтения встречаются даже в относительно простых, несомненных случаях. Так, междометие O! (1.4) передается Порозовской и Ганзенами соответственно как О! (3.4, 197) и как Ах! (2.4, 33). Русскому Ах! формально соответствует датское Ak! (ср.: Ak (1.3) — Ах (2.3, 113; 3.3, 174)), однако в подобных случаях разночтения решающей роли не играют12. Как видно из приведенных примеров, и у Ганзенов, и у Порозовской сохраняется присущий оригиналу оттенок огорчения и сочувствия.
Однако переводчики могут быть и единодушны в своем выборе. Так, в «Дюймовочке» восклицание неодобрения fy! (фу, 1.4) передается как фи (3.4, 193; 2.4, 30). В сказке «Klods-Hans» Uh! (У!/Ух!, 1.1, 92) — возглас братьев дурака в тот момент, когда он показывает им найденную грязь, — выражает отвращение. И у Ганзенов, и у Порозовской переведено как Тьфу! (2.1, 453; 3.1, 196). Несмотря на то, что более точный эквивалент этому выражению в датском языке — междометия fy!, føj!, оттенок отвращения, брезгливости в переводе сохраняется; таким образом, некоторая неточность не влияет на конечное восприятие.
В некоторых случаях, избегая междометий, переводчик полностью меняет структуру высказывания13:
— Der sad han. Uh, hvor der var mørkt og kedeligt, og så sagde de til ham... (1.2, 14)
(Там он и сидел. Ух! Как там было темно и скучно, а потом они сказали ему...)
У Ганзенов:
— Как там было темно и скучно! Засадили его туда и сказали... (2.2, 8)
Вместе с тем, немного раньше супруги переводят это междометие:
Uh! der sad hunden med øjnene så store, som thekopper... (1.2, 8)
(Ого! там сидела собака с такими большими глазами, как чайные чашки...)
— Ай-ай! там сидел пес с глазами, точно чайные чашки... (2.2, 4)
У Порозовской:
— У! там сидела собака с глазищами, как чайные чашки... (3.2, 2)
В первом случае переводчица также адекватно передает значение междометия, но вторую половину высказывания искажает в большей степени, чем Ганзены, которые от междометия отказались:
— О, как здесь было темно и скучно! И вдобавок ему еще говорили... (3.2, 6)
В то же время к недостаткам переводов Порозовской относится злоупотребление междометиями в тех случаях, когда в оригинальном тексте их нет (часто это явление одного порядка с упоминавшейся склонностью к использованию слащаво-сентиментальных определений):
— Det er morsomt! 1.5, 17)
(Это забавно!)
— Ах, какая прелесть! (3.5, 64)
У Ганзенов:
— Вот забавно! (2.5, 22)
— Det var morsomt! (1.5, 19)
(Это забавно!)
— Ах, как это весело! (3.5, 65)
У Ганзенов — так же как в предыдущий раз:
— Вот забавно! (2.5, 23)
— «Hvor skal I hen siden I er i stadstøjet? spurgte han». (1.1, 91)
(«Куда вы собираетесь, что вы в праздничном платье?»)
— «Эге! — сказал Иванушка-дурачок. — Вы никак собираетесь в гости? Чего это вы так прифрантились?» (3.1, 195)
В данном случае перевод, как это видно, также неточен.
Ср. у Ганзенов:
— «Куда это вы так разрядились! — спросил он». (2.1, 452)
Подчас неуместно использованные междометия заменяют собой целые предложения:
— Det var jo rart det! (1.1, 93)
(Да это ведь здорово!)
— Эге! (3.1, 198).
У Ганзенов более удачно переведено как «Чудесно!» (2.1, 454).
— Hvad be — hvad? (1.1, 93)
(Что — э-э — чего? / Что, чего?)
— Жжжжа! (3.1, 198)
У Ганзенов передано верно:
— Как, что, ка...? (2.1, 454)
В других случаях междометия, напротив, трансформируются в предложения, при этом исчезает эмоциональность, интенсивность и краткость в выражении чувств, свойственная непосредственному, «живому» рассказу. Например, восклицание Eja! в сказке «Fyrtøjet» («Eja! der sad hunden med øjne så store, som et møllehjul». — «Ай-яй! там сидела собака с глазами такими большими, как мельничное колесо». 1.2, 9) в переводе Порозовской — Так и есть! (3.2, 3). У Ганзенов адекватно передается как Ай-ай! (2.2, 4)
В некоторых случаях «лишние» междометия появляются и у Ганзенов, но, как правило, использование их вызвано необходимостью:
— «Det er sandt!» sagde soldaten «det havde jeg rent glemt», og nu gik han og tog det. (1.2, 9)
(«Это верно! — сказал солдат, — о нем я начисто забыл», и вот он пошел и взял его.)
— Ах, правда, совсем было забыл про него! — сказал солдат, пошел и взял огниво. (2.2, 5)
На наш взгляд, правильнее было бы перевести с помощью частицы «И верно!» или «И правда!», поскольку междометие ах! несет в русском языке слишком сильную эмоциональную нагрузку, которой не было в авторском тексте, однако само по себе наличие частицы или междометия необходимо, так как структуры русского и датского предложений не совпадают (в датском языке есть формальное подлежащее и сказуемое). У Порозовской первая часть неверно переведена как «черт возьми»:
— Черт возьми! — сказал солдат: — совсем позабыл о нем. — И он вернулся и захватил огниво (3.2, 3).
Императивные междометия, относящиеся к темпу событий, как правило, достаточно удачно и последовательно передаются Ганзенами, в ряде случаев — и Порозовской:
— Huj! Hvor det gik. «Her kommer jeg!» (1., 91)
(Ух! И — как понесся! «Я еду!»)
— Эх, ты, ну, как понесся! — Знай наших! (2.1, 195) Однако вторая половина высказывания (прямая речь) передана неверно. У Порозовской более точно, но менее удачно — первая половина:
— Эй! гон! Вот и я! (3.1, 195).
В дальнейшем, при переводе следующих реплик, варианты в равной степени имеют право на существование:
| — Halehoj! Her kommer jeg! (1.1, 91) | — Гей! Вот и я! (3.1, 195) | — Го-го! Вот и я! (2.1, 453) |
| — Halehoj! Her kommer jeg! (1.1, 91) | — Гей! Гон! Вот и я! (3.1, 196) | — Го-го! Вот и я! (2.1, 453) |
| Halehoj! Her er jeg! (1.1, 92) | — Гей! Гон! Вот и я! (3.1, 196) | — Го-го! Вот и я! (2.1, 453) |
Междометие vips (раз в значении очень быстрого, мгновенного действия, 1.2, 11) в переводе Ганзенов звучит как раз (2.2, 6), при дублировании — два (2.2, 6). В переводе же Порозовской — в одно мгновенье (3.2, 4) — исчезает важная для создания психологического эффекта звукоизобразительная сторона, краткость, появляется налет литературности.
Тот же недостаток, как ни странно, встречается у Ганзенов при последующем переводе лексемы vips (1.2, 12) — в тот же миг (2.2, 7). У Порозовской — последовательно, но неудачно — в то же мгновенье (3.2, 5).
В целом для перевода Порозовской характерны частые немотивированные отступления от оригинала, и, несмотря на то, что Ганзены в некоторых случаях избегают употребления восклицаний и резких выражений, следует признать использование ими междометий более адекватным и стилистически корректным.
Итак, можно констатировать: переводы А. и П. Ганзенов являются более удачными, чем переводы Б.Д. Порозовской (хотя их также можно считать одними из наиболее удачных). К достоинствам переводческого мастерства супругов Ганзен относятся сохранение колорита живого андерсеновского языка, тонкое чувство стиля, адекватность передачи оттенков смысла; однако им может быть адресован упрек в недостаточном внимании к воспроизведению интонации, семантической структуры высказывания, нюансам, имеющим стилеобразующее значение для андерсеновской сказочной прозы, результатом чего является частичная нивелировка иронии, пронизывающей андерсеновские тексты. Вследствие этого переводам Ганзенов, также как и другим русским переводам сказок Андерсена, в большей степени, чем это заложено в оригинале, свойственна «детскость». Перевод Порозовской отличает тщательное воспроизведение отдельных деталей, зачастую доходящее до излишне буквального следования первоисточнику и приводящее к стилистическим погрешностям и искажениям смысла в силу несовпадения средств выражения в русском и датском языках. В то же время имеют место немотивированные отступления от оригинала, небрежность в отношении стилистики русского языка.
Принадлежность переводов к одной эпохе подчеркивается отмеченной склонностью к употреблению «сентиментальных» определений с уменьшительными суффиксами и префиксами со значением превосходной степени; для Порозовской также характерно злоупотребление междометиями.
Перевод Ганзенов имеет еще и просветительское значение, будучи первым полным и высокохудожественным собранием сочинений Андерсена на русском языке (и долгое время — единственным), дававшим русскому читателю адекватное представление о творчестве датского писателя.
Примечания
1. «Все началось не с чтения Х.К. Андерсена, потому что мы были маленькими и еще не умели читать. Все началось с того, что мы его слушали. Именно это и входило в его намерения, когда сто пятьдесят лет назад он выпустил свои первые сказки — рассказанные для детей» (Møllehave J. H.C. Andersens salt. Om humoren i H.C. Andersens eventyr. Viborg, 1995. S. 16).
2. «Об этом говорится в открывающей первую тетрадь сказке. Нам не нужно читать — нам нужно слушать. <...> «А теперь послушаем, что с ними случилось, это ведь правдивая история!» — пишет Андерсен в «Маленьком Клаусе и большом Клаусе»» (Ibid.).
3. Сильман Т.И. Наблюдения над синтаксическим стилем сказок Андерсена // Скандинавский сборник. Таллин. 1969. № 14. С. 269.
4. «som jeg ville fortælle et bam dem» (Møllehave J. Op. cit. S. 56).
5. Там же.
6. Там же. S. 63.
7. Первая цифра в скобках обозначает номер издания согласно Приложению II, вторая — номер страницы в этом издании.
8. Перевод, данный в скобках, — не художественный, максимально приближенный к оригиналу.
9. «blinker... hen over hovedet på børnene til de voksne» (Møllehave J. Op. cit. S. 57).
10. «Дети злоупотребляют словами так и такой.
Он такой сладкий. Какой сладкий? Такой сладкий!
Я так радуюсь. Как? Так!» (Møllehave J. Op. cit. S. 56).
11. См.: Politikens nudansk ordbog med etymologi. Kbhn., 1999. S. 578. Ср. также: hellige — святой.
12. Передача междометий — вопрос сложный и вызывающий много разногласий. Так, выражение «Ak, nej» в зависимости от контекста может означать «Ах нет», «Ну нет», просто «Нет», «Не может быть», «Что ты говоришь?»
13. Этот пример приводился также в связи с вопросом о стилистической адекватности перевода.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |