На дюнах

Дания: Северный Восборг — Рингкёбинг — Рамме — Скаген

Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту

Однажды по молодости у Андерсена случился диспут с Эленшлегером на тему вечной жизни. И то ли Эленшлегер действительно в ней сомневался, то ли просто подтрунивал над Андерсеном, — в общем, довел его чуть ли не до крика своими сентенциями о том, что не слишком ли тщеславно требовать вечной жизни, уже вкусив Господней милости в жизни земной. Андерсен, в свою очередь, утверждал, что вечная жизнь есть неизбежное следствие Божественной справедливости, ибо возвышенные унизятся, а униженные — возвысятся. Убедил Андерсен Эленшлегера или нет, история умалчивает, но мысли о благах небесных для оставленных милостью Господней на земле с тех пор Андерсена не оставляли — нужно было только найти для них форму.

Форма находилась впоследствии неоднократно и с различной степенью тяжести, но, пожалуй, наиболее полное раскрытие эта тема получила в истории «На дюнах». По уровню житейской безысходности эта история может соперничать разве что с романом Невила Шюта «На пляже»¹ — по словам известного датского андерсеноведа Юхана де Мюлиуса, Андерсен в ней «позволяет действительности повествовать о самой себе со всей той случайной бессмысленностью, которая может быть в ней заключена». Сам Андерсен признавался, что долго вынашивал этот сюжет, вот только подходящие декорации все никак не попадались; когда же он оказался на западе Ютландии, то сразу понял: это оно. Выбор может показаться странным и даже как будто не несущим смысловой нагрузки, но это только пока не выйдешь штормовой ночью на берег Северного моря — и мы туда тоже доберемся.

Андерсен вообще был к Ютландии неравнодушен: треть из его сказок, где действие происходит в Дании, — ютландские, да и романам тоже щедро перепадает. Даже об Италии он пишет не так развернуто и не с такой музыкой — в этом смысле с Ютландией из «На дюнах» у него может сравниться разве что Швейцария из «Девы льдов». До написания «На дюнах» Андерсен был в Ютландии четырежды, но первые три раза ни до северной оконечности полуострова, ни до западного побережья так и не доехал — то с теплой одеждой не рассчитывал, то оседал в Силькеборге (там тоже есть на что посмотреть — см. главу про «Иба и Христиночку»). Лишь в 1859 году встреча с туманным краем «величественного одиночества» наконец состоялась — и тут произошла, как говорят химики, лавинообразная кристаллизация. Впрочем, завязку истории Андерсен все же разместил в Мадриде, — очевидно, для пущего контраста. Сам он до Испании добрался только три года спустя, отсюда и размытая картинка южной идиллии. Но, возможно, так и было задумано: что называется, оставайтесь снами.

На западе же, где большие реки впадают в заливы, по-прежнему расстилаются луга и болота, защищенные со стороны моря высокими дюнами. Зубчатые вершины дюн тянутся по берегу, словно горная цепь, прерываемая в иных местах глинистыми откосами; море годы за годами откусывает от них кусок за куском, так что выступы и холмы, наконец, рушатся, точно от землетрясения.

Путь из Мадрида в Санкт-Петербург, ставший роковым для андерсеновских персонажей, лежит через Северное море и Датские проливы, то есть проходит вдоль западного побережья Ютландии и мимо мыса Гренен (Grenen), самой северной точки материковой Дании. Северное море до сих пор считается одним из наиболее опасных для судоходства: моряки говорят, там и так-то неприятно — течения сильные, волна злая, — а попадешь на западный ветер вкупе с приливным течением, так и вообще пиши пропало. Дело в том, что вдоль западного побережья Ютландии проходит полоса отмелей — так называемый Ютландский риф, он же Ютландская банка. Ее ширина доходит до нескольких десятков километров, а обойти ее с упреждением с запада невозможно из-за другой отмели, Доггер-банки (ее упоминает Андрей Некрасов в «Приключениях капитана Врунгеля»). Преобладающие ветра в том районе — северо- и юго-западные, то есть так или иначе в сторону датского побережья — поэтому-то морякам, оказавшимся «между Шотландией и Ютландией», и оставалось только молиться, чтобы пронесло. У Андерсена, однако, не проносит: долгожданный юго-западный ветер оказывается то ли слишком сильным, то ли слишком западным, и корабль с родителями Юргена налетает на риф.

Точность расчета места кораблекрушения Андерсен тут же компенсирует художественными вольностями в его описании. Такое впечатление, что он рисует собирательный портрет ютландского побережья, составляя его из черт западной и северо-западной частей. В западной части Ютландии берега низкие, и дюны похожи скорее не на горную цепь, а на земляной вал — метров десять, не выше. Сразу за ними стелется плоская равнина с описанными Андерсеном лугами и болотами — осока, тростник, тучи птиц, «немое безлюдье». Дорога часто идет прямо вдоль подножия цепочки дюн, так что видишь только песчаный склон с одной стороны и бесконечную заболоченную низину с другой, не догадываясь (если не смотреть на карту), что ты всего в сотне метров от моря. Что же до «высоких дюн с глинистыми откосами», то эта картина скорее характерна для окрестностей Лёнструпа (Lønstrup), что на северо-западе, ближе к Бёрглумскому монастырю (см. главу про «Епископа Бёрглумского и его родича»). Например, расположенный там и обласканный всеми фотографами мира маяк Рубьерг Кнуд (Rubjerg Knude Fyr) (Илл. 1) стоит на песчаной дюне высотой с девятиэтажный дом посреди огромной вересковой пустоши с ржавыми пятнами дикой облепихи. Когда подходишь к подножию маяка и смотришь вниз, на прибрежную полосу, немногочисленные люди на ней кажутся букашками. На западном побережье всей этой красоты нет — но тем правдивее атмосфера.

Ареал обитания героев «На дюнах» предсказуемо совпадает с картой ютландских визитов самого Андерсена. Бывая в тех краях, Андерсен гостил в Северном Восборге (Nørre Vosborg) и основательно излазал все окрестности — оттуда и история с замком Нильса Бугге, и зарисовки Рингкёбинга, и «курган принца Амлета» в Рамме, и даже байка про то, что водка хоронит угрей² (ее рассказал Андерсену один из местных жителей). Впрочем, тут надо рассказывать обо всем по порядку.

Северный Восборг: угри и замки

Сначала, конечно, об угрях. Здесь у Андерсена тоже небольшая нестыковка: «река Скерум, изобилующая угрями», на самом деле никакая не река. То есть в Ютландии, конечно, есть река с таким названием, но она расположена совсем в другом месте, на самом севере, чуть западнее Фредериксхавна (Frederikshavn). Река же, впадающая в Ниссум-фьорд в районе Северного Восборга, имеет другое имя — мало того, их там целых две: одна называется Стур (Storå — «Большая река»), а вторая — Лилль (Lilleå — «Малая река»). В месте их слияния расположено поселение — оно и называется Скерум (Skjærum). В поселении когда-то была водяная мельница (сейчас она работает в режиме музея); где мельница, там и шлюзы, а где шлюзы, там и угри. Андерсен навещал ее хозяев, когда гостил в Северном Восборге, и запросто мог перепутать топонимы — особенно учитывая местные гастрономические традиции.

В левом надворном крыле замка, под одной из высоких лестниц, открывался спуск в низкий сводчатый подвал. <...> В стене была пробита крошечная отдушина, но освежающий аромат душистых лип не мог через нее пробраться.

Что же до самого Северного Восборга (Илл. 2), мимо которого маленький Юрген проезжал с приемными родителями на похоронный пир и где впоследствии провел год в заточении, то он получил свое название от того самого «замка рыцаря Бугге». Замок назывался Осборгом (Oseborg, дословно — «замок у воды»), был построен Нильсом Бугге в XIV веке и изначально располагался в нескольких километрах западнее, ближе к дельте реки. Впоследствии с его хозяином вышла нехорошая история — та самая, которую Андерсен сокращает до «убийства злыми людьми». Дело в том, что Нильс Бугге был не просто современником короля Вальдемара IV (см. историю Вордингборга в главе про «Маленького Тука»), но и его противником: он выступал на стороне хольштейнского графа Герхарда III, де-факто военного диктатора Дании, обанкротившейся под умелым руководством Эрика VI Менведа и Кристофера II. После гибели Герхарда III, когда Вальдемар IV начал свою знаменитую кампанию по воссоединению датского государства, Бугге примкнул к оппозиции и настолько активно отстаивал свое право собственности, что в 1359 году после очередных неудавшихся переговоров был убит при невыясненных обстоятельствах. Король, как и следовало ожидать, оказался ни при чем (виновными были признаны местные рыбаки), о смерти Нильса Бугге сложили песню, про которую и пишет Андерсен, а замок перешел по наследству сначала к вдове хозяина, а потом и к его дочери. Последняя вышла замуж за представителя знатного рода Подебусков, и род обосновался в замке на последующие два века. Именно в этот период, в 1539 году, и произошло наводнение, которое предрекали Нильсу Бугге в виде «человека в синем плаще». Масштаб наводнения был катастрофическим; из-за своего низинного расположения замок получил неустранимые повреждения и был оставлен. Новую резиденцию было решено построить восточнее, на более защищенном от наводнений месте — там, где ее и увидел Андерсен и где она стоит сейчас. Род Гюльденстерне пришел туда уже позже, в 1548 году, когда дочь Предбьёрна Подебуска-младшего вышла замуж за епископа Кнуда Гюльденстерне. Предбьёрн Гюльденстерне, упоминаемый Андерсеном как новый владелец замка, был их сыном и к строительству уже не имел никакого отношения. Когда замок отстраивали после наводнения, его еще не было на свете, а башню, о которой пишет Андерсен (скорее всего, имея в виду надвратную башню поместья (Илл. 3) — других башен на момент его визита там не было), возвели только двести лет спустя, когда род Гюльденстерне уже вымер.

Слуга догнал строителя и сказал, что было велено, но тот, не оборачиваясь, ответил: «Башня еще не падает, но некогда придет с запада человек в синем плаще и заставит ее упасть». Так оно и случилось сто лет спустя: море затопило страну, и башня упала, но владелец замка Предбьёрн Гюльденстерне выстроил себе новую, еще выше прежней; она стоит и посейчас в Северном Восборге.

Место, где первоначально стоял Осборг, с тех пор настолько поменялось, что теперь уже сам черт не разберет, где именно Юрген играл на старых крепостных валах. Сначала река изменила русло, а затем, уже при Андерсене, была предпринята попытка осушить юго-восточную часть Ниссум-фьорда, так называемый Фельстед Ког (Felsted Код), но ничего хорошего из этого не вышло: дамбы размыло, как и во времена Бугге, и останки замка теперь покоятся на дне залива. Впрочем, остались еще валы вокруг усадьбы в Северном Восборге (Илл. 4), и, если захотите, там до сих пор можно понюхать бузину и липы, запах которых так врезался в память Юргену.

Все эти места давно были знакомы Юргену по рассказам, услаждавшим для него долгие зимние вечера, и вот теперь он сам увидел и двор, окруженный двойными рвами, деревьями и кустами, и вал, поросший папоротником. Но лучше всего были здесь высокие липы, достававшие вершинами до крыши и наполнявшие воздух сладким ароматом. В северо-западном углу сада рос большой куст, осыпанный цветами, что снегом. Это была бузина, первая цветущая бузина, которую видел Юрген.

Рингкёбинг: фьорд или не фьорд?

У тех, кто видел, скажем, норвежские фьорды собственными глазами или хотя бы читал толковый словарь Ушакова, история замка Осборг, стоявшего на берегу Ниссум-фьорда и смытого наводнением, может вызвать здоровый скепсис. Фьорд по определению — «узкий, извилистый и глубоко врезающийся в сушу морской залив со скалистыми берегами». Высота берегов фьорда может достигать километра — наводнения, способные смыть замок с такого берега, бывают разве что в «Интерстелларе». Или нет?

Так, да не так. Датские фьорды — не норвежские и даже не исландские. Ни высоких скал, ни узких заливов в Дании попросту нет, так что датчане называют фьордами что ни попадя — хоть бухту (как Калундборг-фьорд), хоть пролив (как Лим-фьорд), хоть лагуну. Ниссум-фьорд (Nissum Fjord), а также расположенный чуть южнее Рингкёбинг-фьорд (Ringkøbing Fjord) — как раз последний случай: фактически это неглубокие заливы, отделенные от моря узкой — несколько сотен метров — песчаной пересыпью. Пересыпь эта не цельная: она состоит из двух встречных кос, похожих на рычаги в пинбольном автомате, а между ними есть узкая щель, которая служит входом в лагуну и делает ее удобной естественной гаванью. Поскольку коса — образование живое, то раньше эта щель время от времени то смещалась, то зарастала совсем, то снова открывалась. Это создавало проблемы для судоходства, и в конце концов края кос закрепили, пробили между ними фарватеры и построили шлюзы (а заодно и мосты). Произошло это, правда, только в начале XX века, то есть уже после Андерсена; до этого же момента кораблем, идущим в Рингкёбинг или из него, приходилось в буквальном смысле протискиваться в щелочку. (О Ниссум-фьорде речи не идет, так как там никогда не было полноценной гавани из-за недостаточной глубины.)

Один из рыбаков встретил вчера Юргена поздно вечером на пути к жилищу Мортена, Юрген уже не раз угрожал последнему ножом — значит, он и убийца! Следовало крепко стеречь его; в Рингкёбинге — самое верное место, да не скоро туда доберешься.

Про Рингкёбинг (Ringkøbing) (Илл. 5) у Андерсена почти ничего не говорится, но побывать там надо: многое понимаешь сразу и без слов. Ветроустойчивый монолит некрашеных (из-за влажности, что ли?) кирпичных домиков-крепышей в два этажа, промозглый туман, лес мачт, деревянные пирсы, волноломы из крупного битого камня... Кое-где дорожное покрытие напоминает конкурс детского рисунка — немного ярких красок не помешает. От гавани до косы всего километров десять, но ее не видно даже в штиль: слишком приземистая. Сидишь на скамеечке у идущей вдоль берега прогулочной тропы, и создается впечатление, что ты уже у моря и оно совсем не страшное. И тут самое время выбраться на побережье.

Мы специально запланировали одну из ночевок неподалеку от шлюзов Ниссум-фьорда (Илл. 6), в Торсминне (Thorsminde), — очень уж хотелось самим прочувствовать ту самую штормовую ночь. Кемпинг расположен прямо на косе, отделяющей фьорд от открытого моря, и оттуда до места кораблекрушения, в котором погибли родители Юргена, всего километров десять. Официально Торсминне считается курортом, там даже свои рекламные буклеты есть: счастливые детишки традиционно играют с песочком на берегу... в свитерах. Сразу вспоминаешь эпизод мультфильма «Ветер вдоль берега»³, когда девочка поднимает ведерко — и куличик тут же сдувает. Впрочем, побывав в Скагене (см. ниже), уже мало чему удивляешься: датские курорты настолько суровы, что купание там запрещено под страхом смерти (я не шучу: будете в тех краях — прогуляйтесь по берегу до мыса Гренен, посмотрите сами).

Солнце стояло уже высоко, когда он подошел к узкому проливу, соединявшему западное море с Ниссум-фьордом. Оглянувшись назад, он увидел вдали двух верховых, а на некотором расстоянии за ними еще нескольких пеших людей; все они, видимо, спешили. Ну да ему-то что за дело?

Все наши планы в тот день полетели вверх тормашками: нас почти буквально засосали скагенские бродячие пески, и мы добрались до Торсминне только к сумеркам. Стойка регистрации в кемпинге уже закрылась, так что к перспективе остаться без горячей еды добавлялась еще и перспектива ночевать в машине. Как нельзя вовремя надвигался шторм: ветер крепчал, небо затягивалось, начал накрапывать дождь. В тот самый момент, когда фантазия уже прорисовала наихудший исход во всех деталях, нам вдруг удалось достучаться до хозяйки кемпинга — и это, конечно, произвело эффект джекпота. Мы заселились, обустроились, протопили домик, приготовили горячий ужин, выпили по бокалу вина, разомлели... В общем, когда я предложил моим спутникам сходить посмотреть на море, идея, мягко говоря, понимания не встретила. Мне и самому-то, если честно, не очень хотелось — но нельзя же отказываться в пользу комфорта от того, что не сможешь повторить, особенно если ради этого и приехал?

До той самой, андерсеновской, ночи погода, конечно, не дотягивала, но общее представление для офисных крыс давала очень хорошо. Закутавшись от ветра и жмурясь от летящей в лицо колючей мороси вперемешку с песком, мы какими-то темными огородами добрались до полосы дюн, затем, чертыхаясь и увязая в песке, вскарабкались на гребень... Открывшийся пейзаж был такой силы, что я невольно подался корпусом вперед и наклонил голову. Через мгновение перевел взгляд на своих спутников, чтобы «сверить часы», — признаюсь честно, мы дружим десять с гаком лет и наблюдали друг друга в разных состояниях, но такого выражения глаз у них на моей памяти не бывало. Это было то самое море, которое разбило корабль родителей Юргена:

Луна светила довольно ярко, но бушующий песочный вихрь слепил глаза. Ветер дул такой, что хоть ложись на него; только с большим трудом, чуть не ползком, пользуясь паузами между порывами урагана, можно было перебраться через дюны. На берег, словно лебяжий пух, летела с моря соленая пена; море с шумом и ревом катило кипящие волны.

Оказывается, я никогда раньше не видел морской пены. То есть думал, что видел — но ее никогда не было так много, и она никогда не была цвета мартовского снега и консистенции молочного суфле — такой, что не рвется от ветра в клочья, а упруго дрожит под ним и ходит волнами. Поначалу не разобрав в сумерках, что перед тобой, включаешь фонарь — и тут же рефлекторно отпрыгиваешь: примерно так же выглядела биомасса из фильма «Через тернии к звездам». (И тут же ловишь себя на мысли: подождите, так Афродита, она вообще кто?)

Муж с женой вошли в свою избушку и, живо поснимав с себя праздничные платья, поспешили опять на дюны, возвышавшиеся на берегу, словно чудовищные, внезапно остановившиеся на пути, песочные волны. Некоторое разнообразие красок вносили росшие на белом песке голубовато-зеленые острые стебельки песочного овса и песчанки.

Мы провели на побережье, наверное, с полчаса — просто стояли, как вкопанные, и смотрели; это был один из лучших «сеансов погружения» за всю экспедицию. Но особенно обострял ощущение контраст между беснующимся морем по одну сторону дюн и домиками местных жителей по другую. Многие из них частично заглублены прямо в песчаный склон (Илл. 7) (это защищает от ветра), так что, спускаясь с дюн, рискуешь с разбегу влететь в чью-нибудь веранду. Снаружи черт знает что творится, а внутри — дизайнерский интерьер в теплых тонах, хозяева в креслах осторожно прихлебывают горячий пунш... Какие кораблекрушения?..

Рамме: Амлет, принц датский

Продав дом и отправившись искать счастья в Скаген, Юрген, очевидно, собирался повторить в обратном направлении путь епископа Бёрглумского (см. соответствующую главу). Если переправиться через Лим-фьорд в районе Тюборёна (Thyborøn) или Оддесунна (Oddesund), то до Скагена через округ Тю (Thy) пешком порядка двухсот пятидесяти километров — считай, две недели пути. Можно, конечно, идти и через Виборг (Viborg) с переправой в Ольборге (Ålborg), но тогда не зайдешь в гости к дяде во Фьяльтринг (Fjaltring) или придется делать крюк. Так или иначе, Юрген отправился на север по прибрежной полосе (да, ракушки хрустят под ногами — все правда) и должен был перебираться через протоку между косами Ниссум-фьорда как раз в районе Торсминне. Шлюзов в те времена еще не было, да и моста тоже — переправа была лодочной. Ее-то Юрген и не успел преодолеть.

А жаль, потому что тогда он увидел бы собственными глазами то, о чем ему впоследствии рассказывал скагенский купец Бренне, — «курган Амлета» близ Рамме (Ramme), всего в паре километров на северо-восток от Фьяльтринга. Когда-то чуть западнее Рамме с севера на юг проходила оборонительная насыпь, призванная, согласно легенде, защищать дорогу вглубь страны от возможного морского десанта, — некое подобие Даневирке. Это место так и называется — Раммедиге (Rammedige) (Илл. 8), дословно что-то вроде «несущего вала», и фрагменты этого вала сохранились до сих пор. В той же легенде говорится, что однажды на берег якобы высадились англичане во главе с принцем Айнлетом (или Англем, или Ангелом, или Амлундом — а возможно, и Амледом), но были остановлены в тяжелом бою защитниками укреплений и сброшены обратно в море. Многие, включая самого английского принца, полегли в той битве и были похоронены в степи — отсюда и большое число могильных курганов в этих краях. Если же здесь вспомнить события «Саги об Амлете» из III книги «Деяний данов» Саксона Грамматика, на сюжете которой был впоследствии основан «Гамлет», то параллель напрашивается сама собой. Судите сами: в отличие от героя шекспировского ремейка, принц Амлет после успешно свершенной мести остался жив и снова отправился в Англию, за женой; по возвращении домой в Ютландию у него случился конфликт с королем Виглетом, вылившийся в вооруженную стычку — в ней принц Амлет и погиб и был похоронен на ютландской пустоши. Все сходится — и датский принц, и имя, и высадка с английской стороны, и битва, и пустошь с могильными курганами... Как тут не поверить? Андерсен и поверил — даже зарисовал в дневнике россыпь курганов и приписал к ней короткий стишок про могилу принца Амлета. А потом вложил эту историю в уста своего персонажа.

Последовавшие через полтора века раскопки, однако, показали, что курганы в Раммедиге относятся к бронзовому веку и старше оборонительного вала примерно на полторы тысячи лет. С самим валом тоже вышло неловко: современные историки склоняются к тому, что он был предназначен не для защиты от внешней агрессии, а для сбора таможенных пошлин с грузопотока через порт в районе Рингкёбинга. Так что как ни красива история, которую рассказывал у камина купец Бренне, на самом деле принц Амлет там не пришей кобыле хвост — не более чем «сказка в сказке».

Зато в доме купца было тепло и уютно; весело трещали в очаге торф и корабельные обломки, а сам купец громко читал из старинной хроники сказание о датском принце Амлете, вернувшемся из Англии и давшем битву у Бовбьерга. Могила его находится близ Рамме, всего милях в двух от того места, где жил старый торговец угрями; в необозримой степи возвышались сотни курганов; степь являлась огромным кладбищем. Купец Бренне сам бывал на могиле Амлета.

Вы спросите — ну хорошо, раз уж об этом зашел разговор, то где же тогда на самом деле похоронен прототип Гамлета? Не в Хельсингёре же? Шутки шутками, но как раз в этом-то рассаднике шекспировской бутафории могила Гамлета просто не могла не появиться. Она и появилась — причем еще при Андерсене, в середине XIX века, — в парке расположенного неподалеку от Кронборга дворца Мариенлюст (Marienlyst). Поначалу это был каменный обелиск, но после того как он дважды повторил судьбу «Чижика-Пыжика»⁴, его заменили символической пирамидой из камней: такая конструкция позволяла подкладывать камни по мере их растаскивания туристами, и никто ничего не замечал. Дворец Мариенлюст в те времена работал как гостиница, и монумент, хоть и был активно раскритикован, исправно служил ее рекламой. В 1926 году, к 500-летию Кронборга, пирамиду заменили гранитным валуном, вытесанным в форме саркофага, — он стоит там и сейчас.

Если же говорить о версиях, претендующих на правдоподобие, то самая, пожалуй, громкая история на эту тему произошла в 1932 году, когда один аптекарь из Раннерса (Randers) вдруг заявил, что знает, где находится настоящая могила принца Амлета. В десятке километров на юго-восток от Раннерса есть местечко, называемое Аммельхеде (Ammeihede), и там находится большой могильный курган, известный как «Королевский холм» (Kongshøj). Так вот, версия любознательного аптекаря основывалась на том, что, согласно Саксону Грамматику, принца Амлета похоронили не просто «на пустоши», а «на пустоши, впоследствии названной в его честь». Название же «Ammeihede» можно интерпретировать как видоизмененное «Amledshede», что как раз означало бы «Амлетова пустошь». Пресса ответила на эту гипотезу сдавленным хихиканьем, предложив поставить на Королевском холме соответствующий монумент, дабы отвадить наконец туристов от бутафорского саркофага в Хельсингёре. Никто не ожидал, что местное туристическое бюро с жаром ухватится за эту идею, — но именно так и произошло: могильный камень с высеченным на нем памятным стихотворением был водружен на Королевском холме при поддержке Датского музея фольклора уже на следующий год. А еще через двадцать лет на этом месте были произведены раскопки, показавшие, что захоронение в Королевском холме, как и в курганах в Раммедиге, относится к бронзовому веку.

Мораль: все могилы хороши — выбирай на вкус.

Скаген: разлука в песках и встреча двух морей

Скаген (Skagen), расположившийся на самой «верхушке» Ютландского полуострова, в самой северной материковой точке страны, — несомненная кульминация вояжа по Ютландии. Уже одно размещение финала истории в Скагене работает как мощный выразительный прием: более подходящие декорации — и с эстетической точки зрения, и со смысловой — трудно и вообразить. Впервые оказавшись там, поначалу не очень понимаешь, как люди вообще умудряются жить постоянно в этом городе, естественное предназначение которого — огорошить, впечататься и застыть. Такое место хочется поскорее запихать целиком за щеку, а потом крепко зажмуриться и рвануть рукоятку катапультирования, чтобы ни одна деталь не успела улетучиться.

В Скагене удивительно все. Аккуратные ярко-желто-белые дома (Илл. 9) с красными черепичными крышами посреди десятков четвертьтонов серо-желто-буро-зеленого. Редкие синие точки песчаных фиалок посреди бесконечной осоки и вереска. Полярная ива, раскрывающая свои почки в форме «скагенской розы». Корявые сосны в три человеческих роста на замшелых песчаных холмах. Яркое солнце и тяжелый морской ветер, от которого мгновенно набрякает одежда. И целых два настоящих и совершенно разных моря, которые встречаются, но не смешиваются⁵, — с водой разного цвета и даже разными ракушками на берегу.

Наконец, они достигли и Вендиль-Скага, как называется Скаген в старинных норвежских и исландских рукописях. Уже и в те времена тянулась здесь по отмели, вплоть до маяка, необозримая цепь дюн, прерываемая обработанными полями, и находились города: Старый Скаген, Вестербю и Эстербю. Дома и усадьбы и тогда были рассыпаны между наносными, подвижными песчаными холмами, и тогда взметал буйный ветер ничем не укрепленный песок, и тогда оглушительно кричали здесь чайки, морские ласточки и дикие лебеди.

Скаген расположен на узкой — с тридцать километров в длину и около четырех в ширину — песчаной косе, зажатой между Северным и Балтийским морями. Она и вправду имеет форму лезвия косы, загибаясь и сужаясь к северо-востоку; скагенский порт расположен со стороны «заточки», недалеко от «острия». Благодаря своему расположению, коса в буквальном смысле открыта всем ветрам и течениям — и это вносит в местный быт элемент пикантности. Например, течения, создавшие саму косу, постоянно намывают вокруг нее дрейфующие песчаные отмели, которые долгое время были настоящим проклятием для судоходства (в чем мы и убеждаемся на примере андерсеновских героев). По милости тех же течений купаться у «острия» косы категорически запрещено — унесет, пикнуть не успеешь.

Из-за неприветливого климата и скудности почвы (там, где она вообще есть) на косе очень неохотно приживается какая-либо флора, поэтому пески ничто не сдерживает, и их постоянно носит ветром туда-сюда. Одно время кочующие пески были для местных жителей сущей напастью: Андерсен не слишком преувеличивает, говоря, что к утру входную дверь могло замести песком так, что вылезать наружу приходилось через печную трубу. Самое массированное наступление дюн отмечалось в XVII—XVIII веках — тогда-то и занесло песком церковь Святого Лаврентия, в которой нашел себе могилу Юрген (правда, у Андерсена это произошло чуть ли не за одну ночь, а в реальности растянулось на сотню-другую лет). Сейчас этот процесс не столь разрушителен, но тоже дает о себе знать: обочины прибрежных дорог занесены песком, а на самом побережье песок не лежит, а струится под ветром, как поземка (Илл. 10). Если направление ветра долго остается неизменным, то начинает казаться, что небольшие камушки даже в отсутствии солнца отбрасывают тень: ветер обдувает их, выметая песок вокруг, но оставляя позади узкую песчаную полоску.

Бури разбивали о смертоносные рифы корабль за кораблем. Начались снежные и песочные метели; песок заносил дома, и обывателям приходилось зачастую вылезать из них через дымовые трубы, но им это было не в диковинку.

Церковь для стихии — такой же камешек, только побольше. Поэтому, когда дюны начали наступать, местным жителям в какой-то момент не осталось ничего, кроме как признать свое поражение и подыскать для городского храма другое место. В 1795 году старую церковь закрыли (и это можно рассматривать как предположительный год смерти Юргена), а новую возвели там, где она стоит и сейчас, юго-восточнее, ближе к гавани, — ее открытие состоялось в 1841 году. На старом церковном кладбище продолжали хоронить еще примерно пятнадцать лет, затем оно было окончательно занесено песком и заброшено, а вскоре под песчаной толщей оказалось полностью погребено и само здание церкви — наружу осталась торчать только верхушка колокольни.

Поверить во все это непросто, особенно услышав эту историю из уст сказочника, — уж больно смахивает на одну из баек барона Мюнхгаузена⁶. Поэтому, оказавшись в том самом месте, чудес особенно не ожидаешь: ну песок, ну осока, ну сосны на дюнах — Комарово, да и только. Когда же из-за очередного холма показывается щипец колокольни, смотришь поначалу как бы сквозь: ой какой милый домик! Будто бы нарочито пропорциональные формы, стены аккуратно выбелены, крыша из яркой черепицы — одним словом, пряничная избушка (Илл. 11). Но уже через несколько секунд догоняет: эй, погодите-ка... Подходишь вплотную, соизмеряешь масштаб и тут только осознаешь, что над песком торчит всего метров двадцать, а под тобой, в чреве дюны, еще два этажа. И Клара с Юргеном. И в этот момент реальности совмещаются, смешиваются и перестают восприниматься по отдельности. Андерсен неспроста сравнивал песчаные дюны Скагена с пепельными холмами Помпеи — хотя издалека может показаться, что сравнение пусть и красивое, но слишком громкое. Нужно подняться на эти холмы самому, чтобы у истории вдруг «схватился» фундамент, — и с этого момента веришь безоговорочно. Неудивительно, что еще при жизни Андерсена сюжет «На дюнах» перекочевал в разряд городских легенд, и местные жители говорили туристам, приезжавшим посмотреть на занесенную песком церковь: «Здесь погребен Юрген!»

От колокольни отходят несколько пешеходных троп. Те из них, которые направляются на север, восток или северо-восток, приведут в город — это не самое интересное. Правильнее всего пойти на юг или юго-восток и добраться до побережья Балтики. Весь путь — не больше километра, а увлекателен он прежде всего тем, как стремительно, буквально с каждой сотней метров, меняется окружающая природа: и без того кряжистые сосны съеживаются в стланик, шишек на песке становится все меньше и меньше, вереск сменяется мхом, потом и вовсе остаются только редкие пучки осоки на песке... А потом из-за очередной дюны вдруг поднимается море. И это не привычная нам Маркизова лужа⁷, где нужно еще пройти с километр, чтобы стало по колено, а взрослое море, с характером, с укрепленной береговой полосой (подумаешь, курорт — стихия за себя не в ответе) и грузовыми судами на горизонте.

Пески покрыли величественные своды храма, и над ним растут теперь терн и дикие розы. Из песков выглядывает лишь одна колокольня — величественный памятник над могилой Юргена, видный издали за несколько миль. Ни один король не удостаивался более великолепного памятника!

Современные навигационные технологии сделали из морских окрестностей Скагена проходной двор, но в былые времена мореплаватели шарахались от мыса Гренен, как от чумы. Деваться, конечно, было некуда — другого морского пути между Северным морем и Балтикой все равно не существует, — но постоянные кораблекрушения заставляли задуматься. Раздумья привели к тому, что в 1560 году датский король Фредерик II под давлением международной общественности распорядился-таки поставить на мысу маяк⁸. (До этого единственным навигационным ориентиром была колокольня той самой церкви Святого Лаврентия, но ее было видно только днем и в ясную погоду.) В результате на одной из дюн к северо-востоку от Эстербю (Østerby) появился первый маяк так называемого «попугайного» типа⁹ (papegøjelyr) — деревянная башня, увенчанная корзиной с горящим торфом. Толку от такого сооружения, однако, было немного: во-первых, света оно давало с гулькин нос, а во-вторых, ветер раздувал огонь до такой температуры, что от него нередко загоралась сама постройка. В результате в 1627 году (небыстро что-то в Датском королевстве) маяк модернизировали, заменив рычажной конструкцией (vippefyr) — деревянным «журавлем», который поднимал на цепи железную корзину с топливом. Это упростило обслуживание и снизило пожароопасность, но навигационных качеств маяку, конечно, не прибавило — поэтому еще век спустя, в 1747 году, ему на замену был построен так называемый Белый маяк (Hvide Fyr), работавший уже на угле и первым в Дании имевший кирпичную башню. Именно на него и шла «Карен Бренне» с Юргеном и Кларой на борту, перед тем как напороться на риф. Андерсен пишет, что маяк и колокольня казались Юргену «цаплей и лебедем на голубой воде», и это дает соблазн думать, что речь идет не о Белом скагенском маяке, а о Сером (Grå Fyr) (Илл. 12). Но Серый маяк был построен позже, в 1858 году, всего за год до визита Андерсена, а события истории, как мы уже знаем, происходили не позже 1795. Впрочем, какой бы маяк ни имел в виду Андерсен, картина все равно не рассыпается: цапли ведь тоже бывают не только серые, но и белые.

Догуляв по берегу от колокольни до гавани и пройдя весь город насквозь (не забудьте про отель «Брёндум» (Brøndums Hotel) — Андерсен останавливался именно там, а впоследствии его же облюбовали и Скагенские художники¹⁰), неизбежно выходишь к Белому маяку — он стоит как раз на северо-восточной окраине Скагена. Сейчас маяк используется как летний выставочный зал, так что если захотите попасть внутрь, придется смотреть какую-нибудь выставку. Но смысла в этом особого нет: башня очень небольшая, всего двадцать метров высотой, да и до мыса далековато — ничего не разглядеть. Сразу за Белым маяком будет крохотный круговой перекресток, от которого вдоль побережья идет прямая, как аршин, дорога на северо-восток — вот туда нам и надо. До Серого маяка оттуда примерно полтора километра пути; если успеть до четырех часов дня, то можно даже подняться наверх — и это того стоит. Серый скагенский маяк всего шесть метров не дотягивает до самого высокого маяка в Скандинавии — Бенгтшерского, что в Финляндии, неподалеку от полуострова Ханко¹¹, так что если с вертолетной экскурсией у вас не сложилось, то лучшего способа увидеть мыс Гренен с высоты не найти.

Дальше можно выбрать одно из двух: либо перебраться через дюны и пилить еще два километра пешком по песку (много людей идет босиком, но в шапках — ветер там такой, что мозги выдувает через уши), либо дождаться местного сказочного транспорта. В этой роли выступает Песчаный трактор, красивый, как игрушка, ярко-синий, с прицепленным сзади красным вагончиком, — ни дать ни взять Паровозик из Ромашково. Стартует он от парковки, что метрах в трехстах от Серого маяка, и постоянно курсирует до оконечности мыса и обратно (если сильно увеличить спутниковый снимок мыса Гренен в Google Maps, то можно даже увидеть, как он высаживает там пассажиров). Хороший аттракцион — туда пройти пешком, а обратно прокатиться в вагончике: пешая тропа на мыс идет по побережью Балтийского моря, а трактор ходит вдоль побережья Северного.

Рано утром купец Бренне отправился на маяк, что возвышается далеко в море, близ самой крайней точки мыса Скагена. Когда он поднялся на вышку, огонь был уже давно потушен, солнце стояло высоко. На целую милю от берега тянулись в море песчаные мели. На горизонте показалось в этот день много кораблей, и купец надеялся с помощью подзорной трубы отыскать между ними и свою «Карен Бренне». В самом деле, она приближалась; на ней были и Клара с Юргеном. Вот они уже увидели вдали Скагенский маяк и церковную колокольню, казавшиеся издали цаплей и лебедем на голубой воде.

Разувшись и стоя одной ногой в Северном море, а другой — в Балтийском, о цвете воды как-то не задумываешься. Когда вера есть, доказательства не нужны, а когда их невозможно разглядеть — тем более: ракурс там, что греха таить, действительно не тот, чтобы различать оттенки. Единственное, что бросается в глаза, — это направление волн: Северное море «волнуется» в сторону Балтийского, Балтийское — наоборот. Встречаясь у кончика мыса, волны образуют красивый бурун — это и принято называть встречей двух морей. Очень романтично, хотя капюшон снимать все-таки не хочется.

Возвращаясь же к Юргену и вопросу вечной жизни, с которого началась и эта история, и данная глава, — неизвестно, обрел ли герой после смерти заслуженное райское блаженство, но по крайней мере ему спалось спокойнее, чем принцу Амлету: раскопки церкви Святого Лаврентия, в отличие от курганов в Раммедиге и Аммельхеде, так никогда и не проводились. Развернутого ответа Андерсена на свои сомнения по поводу вечной жизни Эленшлегер так и не дождался, за девять лет до выхода «На дюнах» отправившись в мир иной изучать вопрос самостоятельно. Впрочем, Андерсен, должно быть, тоже в накладе не остался: как писал Горин, сегодня наш крик не для других, а для себя.

Уезжая из Скагена, хочется взять с собой «закладочку» — живые вещи освежают память куда лучше, чем альбомы с фотографиями. Для девочек, наверное, идеальным вариантом был бы серебряный кулон в виде «скагенской розы», а я влюбился с первого взгляда в часы местной марки — и ношу их до сих пор. Часов в мире много, какие-то выбираешь, потому что их носил Джеймс Бонд, какие-то — чтобы завидовал Жюль Верн, какие-то — чтобы почувствовать себя командиром лунной базы. Но эти — с секретом: кто не был в Скагене, тот может и не заметить, но кто был, тот знает: их придумал человек оттуда. Они для меня как маленький персональный телепорт: взглянул на часы — и одной ногой на дюнах.

Илл. 1. Маяк Рубьерг Кнуд и дюны на западном побережье Ютландии

Илл. 2. Замок в Северном Восборге

Илл. 3. Надвратная башня замка в Северном Восборге

Илл. 4. Остатки крепостных валов вокруг замка в Северном Восборге

Илл. 5. Рингкёбинг

Илл. 6. Пролив между Северным морем и Ниссум-фьордом

Илл. 7. На западном побережье Ютландии

Илл. 8. Раммедиге близ Бовбьерга

Илл. 9. Скаген

Илл. 10. Побережье. Балтийского моря и дюны в окрестностях Скагена

Илл. 11. Скаген. Погребенная церковь

Илл. 12. Скаген. Серый маяк

Примечания

1. Оригинальное название — «On the Beach»; в русском переводе встречается как «На берегу» или «На последнем берегу». Очень своевременная для 1957 года книга о том, как после глобальной ядерной войны в Северном полушарии на уцелевшую Австралию медленно надвигается радиоактивный фронт.

2. И тут становится понятно, почему именно в ютландском Ольборге (Ålborg), название которого переводится как «угриный замок», делают самый знаменитый датский аквавит.

3. Реж. Иван Максимов, 2004 г.

4. Первая версия памятника «Чижику-Пыжику» у слияния рек Мойки и Фонтанки в Санкт-Петербурге оказалась настолько удачной, что ее постоянно воровали. В какой-то момент авторы сдались и заменили скульптуру на более унылую, а на набережной рядом поставили киоск, торгующий миниатюрными копиями обеих версий. На этом кражи прекратились.

5. Многие популярные в Сети фотографии встречи двух морей, где виден даже бурун водораздела, ошибочно атрибутируют как скагенские, хотя на самом деле они сделаны на Аляске. Но в Скагене тоже есть на что посмотреть с высоты птичьего полета — иначе зачем бы там были вертолетные экскурсии?

6. Однажды барон Мюнхгаузен был вынужден заночевать зимой посреди заснеженного поля, привязав коня к какому-то торчащему из сугроба столбику — а тот оказался верхушкой креста колокольни, которую полностью занесло снегом. Ночью случилась оттепель, и спящий барон плавно опустился вместе с тающим снегом на землю, в то время как конь остался висеть на крыше колокольни, привязанный к кресту.

7. Она же Невская губа, т. е. восточная часть Финского залива.

8. Руководителем проекта был назначен Отте Браге (Otte Brahe) — угадайте, чьим отцом он был.

9. Этимология термина, скорее всего, такая же, как и у «стрельбы по попугаям» (см. историю Престё в главе про «Маленького Тука»): яркий предмет, закрепленный в высокой точке, напоминает попугая, сидящего на мачте парусника.

10. Творческое объединение датских художников, работавших в Скагене в конце XIX века. Сейчас в отеле «Брёндум» организован тематический музей, содержащий в общей сложности порядка двух тысяч работ этой интересной художественной школы.

11. Если считать, что Муми-дол располагался на месте нынешнего Муми-парка (Muumimaailma) в Наантали (Naantali), то Бенгтшерский маяк (Bengtskärin majakka) — тот самый, на который муми-семья ходила под парусом в «Папе и море» Туве Янссон. Но это совсем-совсем другая история.