Дания: Бёрглум — Видберг — Лёккен
Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту
Жанр топографического детектива — настоящий рай для путешествующего аналитика. Авторы часто добавляют интриги, шифруя географическую привязку своих произведений, и у каждого — свой особенный код, так что и методику «взлома» приходится для каждого изобретать свою. Скажем, в «Преступлении и наказании» Достоевского географические наименования сокращены до первых букв, и, чтобы восстановить события на местности, нужно неплохо ориентироваться в петербургской топонимике. В «Зеленых берегах» Алексеева городские объекты вообще описываются «грубыми мазками» — выхваченными из общей картины характерными деталями («задний плоский, будто срезанный пилой, фасад театра»), так что догадаться, о чем идет речь, можно только хорошо зная Петербург визуально. И так далее.
Подход Андерсена в этом смысле предельно прост. Ему даже никаких усилий прикладывать не приходится — время и особенности развития национальной культуры делают все за него. Он просто ничего не объясняет — очевидные же все вещи; а потом всего за каких-то пару веков топонимика, ландшафт, список общедоступных источников, а то и орфография языка меняются настолько, что мама родная не узнает — и ищи потом свищи, если ты в этой среде годами не варился. С исландскими сагами, например, такой номер не прошел бы: там мало того что топонимы за тысячу лет не претерпели изменений, так даже забор, отделяющий Хёскульдов двор от Хрутова двора, до сих пор стоит на том же самом месте. В Дании же все куда быстротечнее. Было Дикое болото — и нет Дикого болота. Была буква «j» в названии города Кёге (Андерсен пишет «Kjøge» — отсюда и «Кьёге» в некоторых переводах) — и упразднили ее. Называлась улица «Kjødmangergade», а теперь она «Købmagergade». Расследуй не хочу.
В истории епископа Бёрглумского1 таких загогулин целых три; к счастью, все они завязаны друг на друга, и одна помогает вытянуть другую. Существенно упрощает жизнь и то, что история эта не просто подлинная, но и хорошо в тех местах известная и даже зафиксированная в исторических документах — как раз с одного из них Андерсен и списал ее во время своего ютландского вояжа 1859 года (того самого, во время которого была написана «На дюнах»). Добрые бёрглумские хозяева поселили Андерсена в комнате самого епископа и наутро вежливо поинтересовались, не беспокоили ли его ночью привидения (слухи о том, что там нечисто, ходили по всей Северной Ютландии). Андерсен признался, что спал превосходно, однако заподозрил-таки неладное и параноидально обследовал всю комнату и прилегающий двор на предмет реквизита для мистических фокусов, даже приставил к стене снаружи лестницу и влез по ней к своему окну — но так ничего и не нашел. Пришлось отыгрываться в тексте: «Мало ли что рассказывают, мало ли что видят, когда боятся сами или хотят напугать других!»
На холме возвышается большое старинное здание; это бывший Бёрглумский монастырь; в самом большом флигеле его до сих пор — церковь.
К моменту визита Андерсена от прежнего богатства и величия Бёрглумского монастыря (Børglum Kloster) не осталось и следа — после Реформации он быстро съежился до обычной фермы. Историки до сих пор недоумевают, как Бёрглум мог стать единственной резиденцией епископа в Дании, вокруг которой не вырос крупный город (как это было, например, с Виборгом или Орхусом), но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Впрочем, с точки зрения погружения в тогдашнюю реальность это, наверное, даже лучше: проще вообразить себе несохранившиеся здания, чем «развидеть» окружающие тебя городские кварталы. Бёрглумский монастырь дожил до наших дней в том самом виде, каким его увидел Андерсен: кучка белых строений (Илл. 1) на вершине холма (хотя его и холмом-то не особо назовешь) жмутся друг к другу, как робкие овечки, и диву даешься — что, прямо, что ли, здесь? Среди вот этого вот канареечного рапса? (Илл. 2) Обещанного Андерсеном воя моря тоже не слыхать: до побережья далековато, километров семь, хотя кое-где фрагменты синей полоски все-таки просматриваются вдали между прибрежными дюнами. Где-то там же прячется и Лёккен (Løkken) (Илл. 3) — та самая рыбацкая деревушка, жители которой спасли пассажиров разбившегося корабля в самом конце истории. Но ее тоже от монастыря не видно: она окопалась среди дюн от ветра, как и многие ей подобные в Западной Ютландии. В общем, если не подготовиться заранее, то почти все первичные ощущения — мимо. Единственный способ избежать естественного вопроса «Ну и за каким лешим нас занесло в такую даль?» — упредить его и предварительно заглянуть в учебник. И там внезапно находишь две детали: одну просто интересную, а вторую — ключевую для понимания сюжета.
Интересная деталь заключается в том, что события «Епископа Бёрглумского» фактически начались с рассказанного в «Колокольном омуте» (см. соответствующую главу). Именно здесь, на Бёрглумском холме, в XI веке находилась королевская резиденция, откуда бежал из Ютландии, спасаясь от бунта, король Кнуд IV Святой. Бунтовщики настигли короля в Оденсе, но резиденцию в Бёрглуме на всякий случай тоже сожгли. Когда она была отстроена заново, там обосновались сначала католические монахи-августинцы, затем премонстранты (они же норбертины, они же белые каноники), а затем, в начале XIII века, туда была перемещена резиденция епископа Венсюссельского. Пользуясь активной поддержкой короля, Бёрглумский монастырь быстро набрал силу и стал одной из самых влиятельных религиозных организаций страны: в семинарии при нем учились отпрыски многих знатных датских семей, епископ являлся по совместительству членом Государственного совета, а земельные владения монастыря были самыми крупными во всей Северной Ютландии. И вот тут всплывает вторая, ключевая, деталь: в число подведомственных Бёрглумскому епископату земель входила вся территория Ютландии севернее Лим-фьорда, а именно регионы Венсюссель (Vendsyssel) и Тю (Thy) — то есть в том числе и земли, которые должна была по закону унаследовать безутешная вдова епископского родича.
...Погода стоит ясная, ночи светлые, так что можно ясно видеть на много много миль кругом; с холма открывается вид на поля и болота вплоть до Ольборгского фиорда, на степи и луга вплоть до темно-синего моря.
Теперь становится не то чтобы совсем понятно, но уже понятнее, что именно епископ Олаф Глоб «написал на гладком пергаменте, запечатал восковой печатью и перевязал шнурком» и почему. На андерсеновский аргумент из разряда «что может смыслить в хозяйстве баба?» папа римский вряд ли бы отреагировал, а вот на возможность присоединить к монастырским владениям приличный кусок земель, и так уже находящийся в ведении епископата, — почему бы и нет. Являясь родственником умершего, епископ Олаф Глоб вполне мог претендовать на наследование его недвижимого имущества — но у ближайших родственников, конечно, был приоритет, и, чтобы получить желанное наследство, от них нужно было избавиться. Ближайшими родственниками являлись вдова покойного, его сын Йенс и дочь (про последнюю в тексте ни слова, но, как мы знаем, у Йенса Глоба был зять, Олаф Хасе, а значит, должна была быть и сестра). Однако на момент тяжбы сын находился на службе за границей, а дочь жила с мужем по ту сторону Лим-фьорда (подробнее об этом чуть ниже), так что оставалось управиться лишь со вдовой — и дело в шляпе. Или подождите...
Вдова, как мы знаем из сюжета, тоже не лыком шита и просто так сдаваться не собирается. В ганзеновском переводе читаем, что она оказывается во Франции (возможно, переводчики сделали такой вывод из-за упоминания винограда), но в оригинале у Андерсена написано «Franken», то есть Франкония, что на юго-востоке Германии, — и это наводит на мысль, что вдова на самом деле направлялась в Рим, чтобы оспорить решение папы. Как она умудрилась случайно встретить сына, пересекая Европу с севера на юг, — одному богу известно, хотя и не исключено, что их встреча на самом деле случайной не была. Также не совсем понятно, почему мать с сыном не доехали вместе до Рима (если они вообще туда собирались) и повернули назад с полдороги — здесь история не оставляет никаких зацепок, и можно только фантазировать. Как вариант — сын смог убедить мать в утопичности ее затеи с апелляцией, поскольку тягаться по закону с епископом, входящим в Государственный совет, прикрытым папской буллой, да еще и за земли его же собственного епископата — дохлый номер. А раз так, то остаются только чуть менее честные пути с привлечением лояльных родственников — но для этого нужно сначала вернуться домой. И вот тут-то как раз и начинается самый топографический детектив.
Место, где Йенс Глоб планировал прищучить епископа, везде упоминается как «Видбергская церковь». В оригинале «Видберг» пишется «Hvidbjerg», и тут сталкиваешься с первой загвоздкой: мест с таким названием в одной только Ютландии четыре штуки; два из них, правда, находятся слишком уж далеко, на широте Фредерисии (Fredericia), а вот остальные два расположены в округе Тю. Вроде бы все сходится: согласно Андерсену, епископ направлялся из Бёрглума как раз «на юг, в Тю», да и вдова тоже жила именно там. Однако от Бёрглумского монастыря до ближайшего из этих Видбергов полторы сотни километров — что могло заставить епископа проехать пол-Ютландии посреди зимы? Не рождественская же месса в каком-то захолустном городишке? (Тем более что есть мнение, что на самом деле события происходили вообще в августе, а Рождество было приплетено уже потом, для пущего драматизма.)
Ночью у Лёккена, маленькой рыбачьей слободки, застроенной домиками с красными черепичными крышами, — ее видно отсюда из окон — разбился корабль. Он сел на мель далеко от берега, но спасительная ракета перебросила мост между тонущим судном и твердой землей. Все спаслись, вышли на берег и нашли себе приют и ночлег у рыбаков.
В поисках ответов начинаешь раскручивать вторую линию — маршрут Олафа Хасе, зятя Йенса Глоба, призванного им на помощь. В том же ганзеновском переводе он значится как «Олаф Хасе Саллингский», и это немножко сбивает с толку, потому что за излишком поэтики не сразу распознаешь подсказку. В оригинальном же тексте Андерсена написано просто «Олаф Хасе из Саллинга», а Саллинг (Salling) — это полуостров в Лим-фьорде, как раз напротив Тю. Мало того, на самом юге Тю, у полуострова Тюхольм (Thyholm), как раз есть достаточно узкий пролив, через который вполне реально перебраться вплавь. Казалось бы, бинго — но тут всплывает вторая загвоздка: к административной единице Саллингсюссель (Sallingsyssel), кроме самого Саллингского полуострова, в те времена относился еще и остров Морс (Morsø), который тоже граничит с Тю и с которого теоретически тоже можно переправиться туда вплавь через пролив (правда, он более широкий: тысяча метров против четырехсот). Таким образом, получается не только два Видберга, но еще и два Саллинга и две возможных переправы.
Предчувствуя перспективу увязнуть в изучении датской топонимики и родовых хроник семьи Хасе, на всякий случай перечитываешь текст Андерсена — и, к счастью, находишь еще две подсказки: Олаф Хасе перед переправой «останавливается у Оттезунда», а после переправы ему «остается еще четыре мили пути». Вторая часть слова «Оттезунд» — а точнее «Оттесунн», конечно, — говорит о том, что это название пролива, но (внимание, третья загвоздка) конкретно такого пролива в Лим-фьорде не существует! В попытках проследить этимологию названия закапываешься еще на три века назад — и выясняется, что топоним «Оттесунн» (Ottesund) действительно существовал. Своим происхождением он был обязан императору Священной Римской империи Оттону I Великому: в его честь Оттесунном был назван пролив, через который его войска переправлялись через Лим-фьорд в 947 году во время ютландского похода. А располагался этот пролив... правильно, к югу от полуострова Тюхольм, который после тех событий даже некоторое время носил название «Оттония» (Ottonia). Увеличив карту южной части полуострова Тюхольм до масштаба «стометровки», получаешь последнее подтверждение: пролив между полуостровом и материком, через который сейчас перекинут железнодорожный и автомобильный мост, и оба соединяемых этим мостом встречных мыса носят имя Оддесунн (Oddesund). «Odde» в переводе с датского означает «перешеек» — не исключено, что таким образом из исторического топонима выкинули имя императора-завоевателя, сохранив при этом сходство звучания и физико-географическую достоверность. В любом случае второй пролив — тот, через который Олаф Хасе переправлялся бы с острова Морс, — называется Нессунн (Nessund), а это на «Оттесунн» похоже еще меньше. И окончательно расставляет все на свои места андерсеновская подсказка про «четыре мили пути»: даже если бы Олаф Хасе переправлялся через Нессунн, до ближайшего из двух Видбергов ему оставалось бы еще семнадцать километров, то есть почти одиннадцать миль, а никак не четыре. От Оддесунна же до того Видберга, что расположен на полуострове Тюхольм, всего девять километров, то есть пять с половиной миль. Тоже, конечно, не совсем джекпот, но ближе к четырем, чем десять. Попался, который кусался?
Труби в свой медный рог, трубач в лисьей шубе! Звуки гулко разнесутся в морозном, ясном воздухе. Поезд продвигается вперед по степям и болотам, где летом расстилаются луга Фаты-Морганы; направляется он к югу, к Видбергской церкви.
Все эти выкладки были сделаны еще «на берегу» и требовали проверки на месте — да и в этом же, в конце концов, вся суть. К тому же зачастую один беглый взгляд и пара минут болтовни с местными дают больше, чем неделя теоретизирования над десятком источников2, — вот только тут у топографического детектива есть немалый шанс стать топографическим анекдотом, потому что разница между теорией и практикой, как известно, в теории гораздо меньше, чем на практике. Так вышло и в этот раз.
До тюхольмского Видберга я добирался из Ольборга — та еще, к слову сказать, морока. Зональная карта датских автобусных маршрутов напоминает груду разноцветных леденцов, а карта Королевских железных дорог показывает только факт наличия рельсов в указанных местах, так что до появления онлайн-планировщика маршрутов DSB3 расчет оптимальных стыковок требовал чуть ли не аэрокосмической квалификации. Как ни крути, до Видберга со всеми перекладными выходит три с лишним часа — если не вставать чуть свет, добираешься уже за полдень. Ощущение удаленности от цивилизации и так преследует здесь неотступно, но когда выходишь на станции, появляется смутная ассоциация с Сайлент Хиллом. Узкая одноколейка, маленькое аккуратное здание станции из темного кирпича — все как будто от детской железной дороги. Велопарковка забита под завязку, свободных мест нет: все жители города утром встали, выпили кофе при свечах, докатили на своих велосипедах до станции и уехали на работу в другой город, побольше. Ни машин, ни прохожих, ни мороженщиков, ни газетчиков. На двери здания местной христианской общины — висячий замок. Посреди всей этой картины довольно странно смотрится городское туристического бюро, но когда заходишь, понимаешь: нет, все нормально. Единственная комната кубической формы, вдоль безупречно белых стен — полки с листовками и буклетами на датском и немецком. И вокруг — ни души.
Фитили восковых свечей горят красными языками; еще краснее свет разливается по полу. Тут плавает в крови епископ с раздробленным черепом; убиты и все его спутники. Тихо, безмолвно в Видбергской церкви в ночь под Рождество.
Церковь (Илл. 4) находишь почти сразу — от станции до нее метров триста по прямой. Солидная, строгая, большая. За булыжной оградой — ухоженное кладбище: вокруг могил — живые изгороди, дорожки посыпаны галькой правильной округлой формы и однотонной расцветки (чувствуешь себя как на доске для игры го), кругом цветущие деревья, кипарисы, разноцветные клумбы. Подходишь к церкви, тянешь на себя дверь, заходишь внутрь. В притворе слева — старинный памятный камень с надписью, справа — информационный стенд с множеством приколотых листков; все, естественно, на датском. Кое-где читается «Jens Glob», но ведь не знаешь же — вдруг там написано, что «по одной из версий, именно здесь, но на самом деле...»? Заглядываешь в храм (Илл. 5) — никого. Ощущение дурацкое: животом уже готов поверить, что вот эту-то дверь меч Олафа Хасе и расщепил, а вон там, у алтаря, «плавает в крови епископ с раздробленным черепом», но голова осаживает: погоди, может, это вообще не тот город. Вот так отпустишь воображение, дашь слабину — попробуй потом все это забудь.
Отправившись за катарсисом за тридевять земель и получив вместо него сдавливаемое предвкушение и нечитаемый информационный стенд, конечно, огорчаешься. Но делать нечего — да и есть же, в конце концов, фотоаппарат, а на свете наверняка найдутся люди, умеющие читать по-датски. Тщательно сфотографировав все, что на стенде и памятном камне, выходишь их церкви с ощущением «мда, работать еще и работать» — и вдруг краем глаза замечаешь человеческий силуэт: женщина-садовник подстригает кусты. Спецовка со светоотражателями, резиновые сапоги, секатор. И первая мысль: чем черт не шутит? Подходишь и говоришь: здравствуйте, скажите, пожалуйста, есть ли здесь кто-нибудь, кому можно было бы задать один, как бы это поточнее выразиться, сомнительной адекватности исторический вопрос? Женщина пожимает плечами и на чистом английском отвечает: ну, давайте начнем с меня, а там будет видно. Хорошо, говорю, тут такое дело... в общем, вот эта церковь, перед которой мы с вами стоим, — это, случайно, не та ли самая церковь, в которой в 1260 году Йенс Глоб грохнул епископа Бёрглумского? Прекрасная садовница снова пожимает плечами и не моргнув глазом выдает: не, ну а что вы хотите, епископ же зажрался совсем. Занавес.
Уезжаешь из Видберга настолько довольный, что даже притупляется желание для полноты ощущений переправиться вплавь через Оддесунн. Хотя теоретически это возможно: метрах в трехстах от моста есть съезд с шоссе, выводящий прямо на побережье, — там даже парковка есть, почти у самой воды. Я ехал поездом и поэтому увидел Оддесунн только мельком из окна — и направился себе дальше в сторону Рингкёбинга в счастливом неведении, что через два с половиной года найду статью одного датского историка, в подробностях разъясняющую, почему Андерсен был неправ относительно места переправы Олафа Хасе4. Впрочем, сказки тем и хороши, что впечатления в них важнее правоты. А пролив Нессунн и остров Морс от нас никуда не денутся.
Илл. 1. Бёрглумский монастырь
Илл. 2. Рапсовые поля близ Бёрглумского монастыря
Илл. 3. Лёккен
Илл. 4. Видбергская церковь в Тю
Илл. 5. Внутри Видбергской церкви
Примечания
1. На самом деле, конечно, Бёрлумского: согласный «g» в слове «Børglum» — непроизносимый.
2. Я так однажды неделю искал на картах Исландии холм Раудаскридум (в переводе «Саги о Ньяле» М.И. Стеблин-Каменского — «Красные Оползни»), а когда приехал туда и огляделся, выяснилось, что там вообще один-единственный холм в радиусе километров двадцати.
3. http://www.dsb.dk/rejseplanen — к слову, один из лучших логистических планировщиков, которые мне доводилось видеть. Если вы работаете в этой сфере, берите пример с датчан (только, ради бога, делайте еще и английскую версию).
4. Если любопытно, см. «Исторический ежегодник Тистедского округа» (Historisk Årbog for Thisted amt) за 1933 год, с. 345—370.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |