Глава XXI

— Ты несешь золото, а я яйца, — сказала аист-мама. — Но ты-то принесешь его только раз, а я несу яйца каждый год! Благодарности же не дождется ни один из нас! Вот что обидно!
— Довольно и собственного сознания, женушка, — сказал аист-отец.
— Ну, его не повесишь себе на шею. Оно тебе ни корма, ни попутного ветра не даст! — ответила аистиха.

Дочь болотного царя

Прошло две недели, а от Генриетты не было ни слова. Ханс Кристиан беспокойно ходил взад-вперед по комнате. Хозяйка с любопытством посмотрела наверх и подумала, как долго еще смогут вынести такую нагрузку протертые места в ее ковре. Затем Ханс вышел из дома и пошел бродить вдоль канала, но это не помогло ему избавиться от грустных мыслей. Он был почти уверен, что ни за что на свете не хочет оказаться в том месте на набережной, где много лет назад он впервые встретил Генриетту. Он был сильно зол на нее. Почему она решила разорвать их отношения именно в это время, когда он был влюблен и написал почти половину новой книги? Разве она не знает, что ему нужен кто-то, с кем бы он мог обсуждать свои самые потаенные чувства, что только она одна обладала способностью понимать их и отбирать наиболее ценные идеи от незначительных.

Что характерно, ему совершенно не пришла в голову мысль, почему он был влюблен в одну девушку и так глубоко ранен разрывом с другой, что даже не мог писать.

В конце концов под предлогом консультации по грамматике он пришел в дом Коллина и открыл Эдварду свое сердце.

— Наконец-то я влюбился, — произнес он, пристально глядя на потолок, на котором игра света создавала причудливые образы.

Кабинет был уютным и теплым, и вся атмосфера навеивала мысли об откровенных разговорах.

— Я видел много хорошеньких лиц, но никогда не встречал такого прекрасного, как у нее. У нее огромные карие глаза и...

Эдвард беспокойно заерзал. Он считал, что сердечные дела не терпели обсуждений.

— Ты еще не можешь жениться. У тебя нет денег, — практично заявил он и вернулся назад к рукописи, которую правил. — Вот, Ханс, здесь неправильно. Множественное число...

— Значит, я даже не могу сделать ей предложение? — простонал Ханс, выпрямляясь в кресле и хватая друга за руку в порыве душевного отчаяния. — Но я должен! Неужели деньги испортят счастье всей моей жизни?

Молодой Коллин в замешательстве отдернул руку. Он не любил этой привычки Андерсена хватать других людей за руки, или обнимать их, или даже плакаться у них на плече.

— Ради бога, Ханс, ты достаточно разумный человек, чтобы понимать, что мало жениться, надо еще и семью кормить!

— Значит, я даже не могу сделать ей предложение? — агонизировал Ханс. — Ты должен мне дать по крайней мере надежду, иначе как я смогу жить дальше?

— Что я могу сделать? Я как обычно помогаю тебе с грамматикой и готов продолжать делать это и дальше. Возможно, я мог бы дать тебе совет и в каких-то других делах. Но личными сердечными вопросами занимайся сам. — И он вновь обратил свое внимание к исписанным листам бумаги.

— Дорогой Эдвард! — воскликнул Ханс.

Молодой Коллин не придал значения его возгласу. После долгой паузы, во время которой перо Эдварда быстро бегало по строчкам, Ханс продолжил:

— Возможно, то, что я скажу тебе сейчас, будет облегчением для тебя, мой друг. Я решил бросить писать и принять духовный сан.

Эдвард потерял дар речи.

— Принять духовный сан? Но зачем?

Ханс высоко поднял голову и надменно произнес:

— Чтобы содержать жену. Ты только что сам сказал, что мое финансовое положение не позволяет мне взвалить на плечи ношу семьи. Поэтому я и хочу его улучшить.

В свете камина лицо Эдварда казалось спокойным, но мысли его бушевали. Он пристально смотрел на квадратные фигурки, которые выводил по краю рукописи. Боже, он что, смеется? Сама идея, что профессия священника хорошо оплачивается, была комична по своей сути. Андерсен ничего не понимал в коммерции, это известно. Но бросить писательскую карьеру казалось еще более нелепым поступком. Парень мог бы с таким же успехом заявить, что отказывается дышать, чтобы оставить больше воздуха другим людям. В этот кризис необходимо было вовлечь старого Йонаса Коллина.

Эдвард взглянул на своего товарища. В свете камина маленькие глазки Ханса Кристиана казались совсем узкими, а огромный нос отбрасывал чудовищную тень на половину лица. Парень был настолько безобразен, что вряд ли нашлась бы какая-нибудь женщина, готовая взять его в мужья.

— Что ж, мы обсудим это, — произнес Эдвард с такой мягкостью, что на глазах Ханса навернулись слезы. — Но ты должен помнить, что уже сформировался как начинающий писатель, хотя, возможно, пройдет еще немало времени, прежде чем ты добьешься большого успеха. Но все равно ты не должен бросать писать, хорошенько все не обдумав.

Ханс тяжело вздохнул. Но его облегчение было очевидным. Эдвард перевернул страницу.

— Эти «Фантазии и эскизы» совершенно отличаются от всего того, что ты писал раньше. Но это не важно. Мы все же сможем их опубликовать.

Ханс встрепенулся. Состояние покоя мгновенно улетучилось.

— Значит, они тебе не нравятся? Скажи мне! Скажи мне, что я напрасно трачу свое время на дешевое бессмысленное усилие, не достойное моего гения! Почему бы тебе не предложить мне, чтобы я сжег их, как... — Он прервался на полуслове. Он не будет произносить имени этой предательницы.

Ханс так внезапно вскочил на ноги, что чуть не опрокинул кресло. Эдвард с удивлением посмотрел на него.

— Откуда такие мысли? Я никогда не говорил подобных вещей! Я даже никогда об этом не думал. Да, эта книга не такая, как предыдущая. Ну и что? Она принесет тебе небольшую сумму денег. А следующая, без сомнения, будет лучше.

Ханс Кристиан начал дико скакать по комнате.

— Я излагаю на бумаге свои самые сокровенные мысли, а ты мне говоришь, что следующая книга, без сомнения, будет лучше! Что же нужно миру? Что?

— Ради бога, Андерсен, сядь и замолчи, — рявкнул на него Эдвард. — Твой гений делает для тебя все возможное. Нет необходимости разводить сантименты по этому поводу. Я закончу через пять минут, если ты, конечно, дашь мне такую возможность.

Эдвард вернулся к чтению. Ханс сглотнул образовавшийся в горле комок и сел. Юный Коллин был самым близким его другом, но это не избавляло Андерсена от прямолинейных замечаний с его стороны.

Наконец была исправлена последняя страница, и Ханс Кристиан смог уйти. Ночь была мрачной и ветреной, но это соответствовало его настроению. Сейчас он не вынес бы сияния серебристого лунного света. Спускался туман. Большие буки в парке стучали друг о друга голыми ветками. Ханс поднял воротник до самых ушей и пошел дальше, не разбирая пути.

Внезапно он почувствовал, что оказался в знакомой местности. Повернувшись спиной к ветру, он осмотрелся. Он оказался у самого входа в замок Амалиенборг! Его охватила паника. Вдруг адмирал или Гетти подойдут к двери и увидят его, похожего на одинокого ночного бродягу! Ханс бросился бежать, но у угла остановился и посмотрел назад. Только одно окно в замке горело. Это могло быть окно Гетти. Может быть, она сидела там и думала о своем ужасном отношении к такому великому и чувствительному человеку. Возможно, она макала свое перо в чернильницу, пытаясь подобрать слова извинения и пригласить его на ужин. Приободренный, он направился домой. Завтра будет прекрасный день! Он уже простил Генриетту.

Ханс Кристиан ошибся в отношении горящего окна. За ним мадам Вульф помогала мужу справиться с зубной болью. В другой комнате, в которой уже час или более было темно, лежала Гетти, глядя в темноту. В этот вечер она не писала никаких писем.

Однако следующим утром Хансу с посыльным пришло письмо. Оно было от тети Гаррет. Она сообщала, что они с Элси приехали в Копенгаген, и приглашала его навестить их после полудня.

Триумф охватил Ханса Кристиана. И это был самый подходящий момент. После разговора с Элси он мог пойти к Генриетте и сказать ей, что ее сомнение было необоснованным, что дама ответила на его любовь. Конечно, после этого она не сможет сказать, что его чувства были всего лишь увлечением.

Ханс был так счастлив, что в его голове появилась новая мысль и он тотчас же сел ее записывать. Вопрос о принятии духовного сана больше не возникал.