— Ты пустая голова, а мне не стоило бы общаться с тобой, — сказала курица. — Поверь мне, я желаю тебе добра, поэтому и браню тебя — так узнаются истинные друзья. Старайся же нести яйца или научись мурлыкать, да испускать искры!
Гадкий утенок
Весь день в доме Йоргенсена царила суета. Соседи валили толпой, якобы попрощаться с Хансом, а на самом деле позубоскалить.
— Какой простачок этот мальчик, — неосторожно сказала жена пекаря. — Я слышала, как он читает пьесу, которую сам написал, где всех в конце концов убивают. Ребенок будет убийцей, а не актером.
— По моему мнению, он будет и тем и другим, — вставила старая тетка торговца рыбой. — Посмотрите на него! Любая роль в пьесе, которую он будет играть, станет убийственной.
Жена пекаря разразилась громким смехом над этой остроумной шуткой, и последние остатки хорошего настроения Анны-Марии потонули в гневе.
— Убирайтесь! Убирайтесь из моего дома! Ты, Амелия Йенсен, завидуешь, потому что твой сын-балбес не может писать пьес, как мой Ханс! Вы все думаете, что мой мальчик странный, потому что его голова забита историями, а не тем, как озорничать перед бургомистром! Он вам еще покажет! Однажды он вернется в Оденсе, и тогда вы уже не будете смеяться над ним! Вы упадете к его ногам, а ему будет на вас наплевать! Запомните это! А теперь убирайтесь!
Молча они поспешили прочь, проглотив свои болтливые языки, трескотню которых сменил шорох деревянных ботинок спешащих из дома людей.
Анна-Мария хмыкнула, вполне довольная собой.
— Вот и все! Теперь, сынок, я должна подготовить тебя к дальней дороге.
Дорога! Магическое слово, которое заставило Ханса Кристиана вскочить на ноги. Он не обратил внимания на слова сварливых женщин, так как в тот момент был очень занят своим кукольным театром, сочиняя новую пьесу, в которой бедный мальчик уже завоевал большой город и женился на принцессе.
Ханс Кристиан с радостью подбежал к двери. Маленький сад купался в солнечных лучах, а ленивое тепло ранней осени наполнило небо мягкой синевой. В саду уже отцвели кусты смородины и крыжовника, над которыми Ханс, бывало, натягивал матушкин фартук как тент. В его тени он просиживал долгие летние дни, сочиняя свои истории. Если бы он только мог выйти на несколько минут, чтобы попрощаться со всем, что ему так дорого: с лужайкой, где белые лютики и желтые маргаритки переплетались между собой, образуя чудесной красоты покрывало над зеленой травой; в лесу с буковым деревом с пустой сердцевиной, внутри которого жили эльфы. За ними присматривал добрый гоблин, корчащий ужасные рожи. С норой, которую он вырыл у реки в определенном месте, указанном ему старой прачкой. Она говорила, что дыра находилась как раз над Китаем и из нее обязательно когда-нибудь вылезет китайский принц.
Но Ханс не осмеливался выйти из дома, особенно сейчас, когда все знали, что он уезжает из деревни. Мальчишки могли бы устроить ему особенные проводы. Его худое лицо привалилось к косяку двери. В маленькой комнате позади него мать, бормоча себе под нос, что-то доставала из буфета, складывая в полотенце тонкие кусочки хлеба и сыра.
— А теперь я хочу увидеть улыбку на твоем лице, Ханс Кристиан!
Мальчик замер от удивления, услышав знакомый голос.
— Бабушка, ты так тихо вошла! Ты принесла мне небольшой букетик цветов из сада!
— Да, они украсят твой костюм для конфирмации1. Это все, что я могу подарить тебе.
— Я одену свой костюм для конфирмации? Да, мама? — воскликнул Ханс, прыгая вокруг бабушки.
Анна-Мария положила в рот кусочек сыра и, жуя, произнесла:
— Да, ты должен выглядеть как можно лучше. Не каждый день человек отправляется на поиски судьбы.
Ханс Кристиан рассмеялся и начал танцевать по комнате, громко напевая. От былой печали не осталось и следа. Йоргенсен снял у двери свои деревянные башмаки. Он надеялся, что все приготовления закончатся до его возвращения. Но сейчас казалось, что назревал кризис. Йоргенсен потер подбородок, чтобы скрыть улыбку, но ни мать, ни бабушка не заметили этого. Все их внимание было приковано к Хансу. Он появился перед ними в костюме для конфирмации, перешитом из старого костюма Андерсена. Но хорошее качество материала и фасон меркли перед неуклюжим видом самого Ханса. Его длинная шея торчала из воротника, как шея гуся, уши все еще горели от тщательного мытья грубым мылом, а соломенные волосы напоминали одуванчик после сильного ливня. Рукава костюма оказались ему сильно коротки, а под пиджаком не было рубашки, которая могла бы прикрыть его запястья. Однако кожаные башмаки сияли.
— Разве штаны не должны быть поверх ботинок? — поинтересовалась бабушка. Она была так поглощена странным видом этих башмаков, что не заметила улыбки Ханса.
— Нет, нет, я не должен закрывать башмаков, иначе люди подумают, что их у меня нет.
— Шейный платок, — воскликнула мать и метнулась к буфету. — Платок, который мне вчера дала мадам Гульдберг, он изменит вид.
С полным ртом булавок она приступила к работе, и в скором времени половина огромной шеи была спрятана в белоснежных складках.
Улыбка Ханса Кристиана внезапно погасла. Он схватил мать за руку.
— Я что, уколола тебя, сынок?
— Нет, мама, я просто подумал, как потом я это буду делать сам.
Пальцы Анны-Марии замерли в нерешительности. Доброе лицо бабушки внезапно погрустнело от осознания отчаянного положения мальчика. Как он будет одинок!
— Я знаю! — воскликнул он. — Я вообще не буду его снимать, пока не смогу купить себе новую рубашку! А это будет совсем скоро, через неделю или две, но не позже! Если ты уже закончила, мама, то я причешусь. О, из меня получится прекрасный юный господин!
Но внезапно, словно обжегшись, он выронил расческу из рук.
— Мама!
Три пары глаз уставились на него с удивлением.
— Мама, у меня же нет шляпы!
Йоргенсен поудобней устроился на своем верстаке, бабушка заворачивала в полотенце хлеб и сыр. Но Анна-Мария нырнула под кровать, оставив снаружи только ноги, и вытащила оттуда большую квадратную коробку.
— Шляпа Андерсена! — воскликнула она.
Это была шляпа, позеленевшая от времени, но все еще сохранившая свою форму.
— Я ее очень хорошо помню, — почтительно произнесла бабушка. — Андерсен надевал ее только по воскресеньям в церковь. Примерь-ка ее, Ханс Кристиан.
Мальчик натянул шляпу на голову. По бокам она повисла на ушах, а сзади оперлась на воротник.
— Она слишком большая, — сказала Анна-Мария с сомнением, покусывая мизинец.
— Да, но он вырастет, — вставила бабушка.
— Конечно, я же вырасту! А если нет, то очень скоро я смогу купить себе новую шляпу. Теперь я готов! Где моя сумка?
— Тебе не нужна сумка, — запротестовала мать. — Тебе нечего положить в нее, кроме нескольких чистых носовых платков, которые спокойно уместятся у тебя в кармане.
— Но никто не путешествует без сумки! Сумка отца под кроватью. Пожалуйста, мама, достань ее. Я знаю, что положу в нее. Мой кукольный театр!
Йоргенсен бросил через плечо пренебрежительный взгляд.
— Конечно же ты возьмешь с собой кукол! Маленький мальчик, отправляющийся покорять мир!
— Оставь его! — рявкнула Анна-Мария из-под кровати. — У него будет достаточно времени, чтобы поиграть со своими куклами и подумать о Шекспире. Вот сумка, Ханс Кристиан.
Ханс поспешно начал заполнять сумку куклами.
— У меня будет достаточно времени выбросить их, когда я буду играть на сцене Королевского театра.
Анна-Мария кивнула и смахнула слезу.
— Ты забыл разбить свою копилку, сынок. Это сейчас важнее всего.
— Разбей ее за меня, мама. Я боюсь опоздать.
Анна-Мария нанесла сильный удар по глиняной свинке кухонным ножом, и она разлетелась на куски. Монеты покатились по столу.
— Тринадцать риксдаллеров! — воскликнул мальчик. — Я богат!
Он сложил монеты в носовой платок и аккуратно завернул.
— Они скоро закончатся. Хоть ты и напоминаешь аиста, но ты не сможешь питаться лягушками, — заметил Йоргенсен.
— Но эти тринадцать риксдаллеров и нужно-то мне всего, чтобы добраться до Копенгагена. После этого мне не придется много тратить. А совсем скоро я уже начну зарабатывать деньги.
Бабушка зашнуровывала сумку, а Анна-Мария склонилась над Хансом.
— Ты же тогда пришлешь немножко своей бедной матушке. Правда, сынок?
— Конечно, мама. Мы все будем богаты!
— Хорошо.
С этими словами Анна-Мария надела деревянные башмаки и взяла сумку.
— Пойдем, мы проводим тебя до ворот и посмотрим, как ты сядешь в дилижанс.
С болью в сердце мальчик в последний раз окинул взглядом комнату. Он уходил, действительно уходил. Но внезапно он почувствовал, что совсем не хочет этого. Копенгаген! Это слово звучало для него странно и незнакомо, как имя, которое он никогда не слышал раньше. В данный момент самым важным для него оставались его мать и бабушка, китайский принц и кусты смородины. Ханс уже было открыл рот, чтобы крикнуть матери, что он не может уехать, что он останется и станет портным, когда поймал взгляд Йоргенсена, сфокусированный на нем с пристальным вниманием.
«Так, значит, мальчик отступает», — вот что думал Йоргенсен.
Ханс высоко поднял голову, и его лицо озарила смелая улыбка.
— Что же, прощай, Йоргенсен! Желаю тебе счастливого будущего среди твоих гвоздей и игл!
Мужчина поклонился с издевкой.
— Я могу пожелать тебе того же среди грима и пудры! Без сомнения, к тому времени, когда ты вернешься, я уже умру. Но даже под землей будет звучать эхо приветствующих тебя почитателей. И я узнаю об этом. Прощай, Ханс Кристиан!
Он махнул ему своим молотком, Ханс помахал ему в ответ рукой и побежал на улицу догонять мать и бабушку.
Никто больше не пожелал ему счастливого пути. Проходя мимо других домов, он видел, как дергались занавески и отовсюду на него смотрели любопытные насмешливые глаза. Однажды он вернется, как предсказала гадалка, и они уже не будут смеяться над ним. Он должен помнить об этом.
Семейство Андерсенов подошло к городским воротам, где ожидал дилижанс. Солнце касалось верхушек буков, отбрасывая на землю длинные тени. Ханс забрал сумку из рук матери. Рядом стояли другие люди, и он не хотел делать из себя посмешища. Ханс Кристиан улыбнулся и обратился к своим родным:
— Вы не должны думать о том, как долго меня не будет. Вы должны верить в то, что я скоро вернусь! 5 сентября 1819 года — великий день для нас всех!
Анна-Мария сглотнула, а бабушка плотно сжала губы. По ее мягким морщинистым щекам текли слезы. Она больше никогда не увидит своего мальчика. Она знала это, ей оставила знак Снежная королева. Но старушка не испытывала сожаления к себе. Ей было жалко Ханса Кристиана.
Вид двух плачущих женщин оказался слишком тяжелым зрелищем для мальчика. Бросив свою сумку, он обхватил их обеих длинными руками и разрыдался. Другие пассажиры уже заняли свои места и высовывали головы из окон, чтобы понаблюдать за происходящим. Старый Клаус, кучер, закинул сумку на крышу вместе с другим багажом. Затем он нежно отстранил Ханса от его родных и помог забраться на сиденье рядом с собой. Бабушка передала ему узелок с едой.
Клаус взял кнут, натянул вожжи, и дилижанс тронулся в путь. Ханс Кристиан так сильно махал своим платком, что чуть не свалился с сиденья. Его глаза застилали слезы. Он так и не увидел печальной прощальной улыбки бабушки.
Они уже повернули за угол, но Ханс все еще глядел назад. Скоро дилижанс пересек реку и оказался на дороге, ведущей в Нюборг. Встречный ветерок осушил слезы мальчика. За спиной Ханса Кристиана исчезал город с невысокими домишками под крутыми крышами и огромным шпилем башни собора Святого Кнуда. Таким он навсегда запомнил Оденсе. С крыш вспорхнули аисты и направились за дилижансом. Они лишь на мгновение поравнялись с ним, а затем устремились дальше. Ханс поднял голову, наблюдая за птицами. Они тоже летят в Копенгаген! Это хороший знак!
Мальчик напрягал глаза, следя за их полетом, пока аисты не скрылись в безбрежном небе. Затем, почувствовав внезапный прилив голода, он достал кусок хлеба и стал его жевать. А тем временем дилижанс увозил его в огромный мир.
1. Конфирмация — обряд приобщения к церкви детей, достигших определенного возраста. Таинство миропомазания.
— Я думаю, мне лучше уйти отсюда куда глаза глядят, — сказал утенок.
Примечания
Предыдущая страница
К оглавлению
Следующая страница
