Глава VI

«Вот бы мне такую жену! — подумал оловянный солдатик. — Да она, как видно, из знатных, живет во дворце, а у меня только и есть что коробка, да и то в ней нас набито целых двадцать пять солдат. Ей там не место! Но познакомиться с ней все же не мешает».

Стойкий оловянный солдатик

Снаружи светило солнце и шумела толпа, но глаза и уши Ханса Кристиана равнодушно взирали на все великолепие большого города. Он слышал лишь скрип камушков под ногами и видел только, как они разлетались в стороны. Никогда раньше он не был в таком отчаянии. Он был просто убит. С огромной шляпой, постоянно сползавшей на его нос, мальчик брел по многолюдным улицам обратно к каналу. Та же самая вода омывала берега небольшого острова Фюн, что казалось ему связующей нитью между Копенгагеном и домом. Он присел на берегу на землю и свесил ноги над водой.

Теперь ему придется вернуться в Оденсе. Большой город не проявил к нему доброты. Столица отвергла его.

Если он отправится немедленно, то у него хватит денег на обратную дорогу. Но как он сможет заставить себя столкнуться с издевательскими насмешками, которыми его обязательно встретят односельчане? Какой ему сделать выбор: умереть от голода в Копенгагене или подвергнуться унижению в Оденсе, что для него было еще хуже, чем голодная смерть.

Легкий ветерок поднял с реки обрывки помятой бумаги, один из которых прилип к плечу Ханса Кристиана. Механически он потянулся за ним, прочитал, и его лицо вновь засияло. Это была театральная афиша, сообщающая зрителям, что сегодня вечером состоится опера под названием «Поль и Виргиния». Ханс Кристиан слышал о сюжете этой оперы: он очень печальный. Поль оказался разлучен со своей любимой, Виргинией, так же как и Ханс со своей мечтой — театром. Нахлынувшее на мальчика чувство меланхолии трудно было переносить в абсолютном молчании, и Ханс разразился такими громкими рыданиями, что две крестьянки, проходившие мимо, остановились возле него.

— Ребенок, должно быть, болен, — сказала женщина в белом фартуке и синей шали.

— Или голоден, — добавила вторая. У нее было приятное лицо и чепец с крылышками. Затем они подошли поближе.

— Тихо, тихо! Скажи нам, где у тебя болит?

— Здесь, — ответил Ханс, указывая прямо на сердце.

Две женщины переглянулись.

— Сердце!

Они пожали плечами и осторожно опустились перед ним на колени. Как ужасно будет, если этот бедный парнишка замертво упадет прямо у их ног!

— Синева вокруг рта, — сказала Приятное лицо.

— Очень плохо, — согласилась Белый фартук, складывая руки у себя на животе.

— Это самая ужасная болезнь, которая только может быть у человека, — уверил их Ханс Кристиан. — Когда чье-то сердце разбито, не остается ничего, кроме страданий.

С этими словами он уронил голову на руки, и его слезы слились с синей водой канала. Никто ни до него, ни после не мог плакать такими огромными слезами, а только этот мальчик-мужчина, который позднее напишет: «Моя жизнь — прекрасная сказка, полная счастливых случайностей».

Женщины насупились, они не поняли его последних слов.

— Ты слишком большой, чтобы плакать, — мягко отчитала его Приятное лицо. — Может быть, ты голоден и не понимаешь, что с тобой?

Ханс Кристиан ничего не ответил. Он молчал, хотя и чувствовал, что то место в желудке, которое несколько часов назад было заполнено сыром и хлебом, подготовленным для него матерью, давно уже освободилось. Женщина не стала ждать ответа. Она сунула ему в руку огромный сандвич с вареным мясом, в то время как Белый фартук наполнила его другую руку фруктами и кусочком пирога. Приятное лицо положила ему на колени значительного размера сосиску и поднялась.

— Не спеши и поешь, сынок, — сказала она. — Берег канала — прекрасное место для пикника.

Ханс Кристиан разразился словами благодарности. Сейчас, когда один кусок уже попал ему в рот, а другой был на полпути, он чувствовал себя намного лучше. Вместо мрачного черного цвета будущее теперь представлялось ему тускло-серым, но без розовых налетов, как раньше.

Так, сидя на берегу и наслаждаясь едой, он наблюдал за тем, как белопарусные лодки плавали туда-сюда от рыбацкой деревушки до острова Амагер. Более крупные суда, построенные для морских путешествий, стояли на якоре в бухтах, их паруса были спущены. На некоторых из них матросы драили палубы или, как обезьяны, скакали по реям. Ханс Кристиан начал сочинять про них истории. Он дошел до места, где китайская принцесса встречается с одним из матросов, который на самом деле был сыном короля, когда почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. С сосиской, зажатой в руке, мальчик резко обернулся, чуть было не сорвавшись в воду.

Толпа превратилась в компактную массу напротив театра, оставив пустой проход к каналу. На Ханса стояла и смотрела девочка примерно его возраста. Она была одета в голубое платье, перехваченное ленточками, а ее шляпка оказалась украшена искусственными розами и бантами. Из-под гофрированной юбки выглядывали маленькие сатиновые башмачки, а ее миниатюрные ручки в белоснежных перчатках держали зонтик, который представлял из себя настоящий водопад кружев. Каштановые кудряшки девочки, отливающие золотом в лучах солнечного света, спадали на маленькие плечи.

— Фарфоровая пастушка! — воскликнул Ханс Кристиан.

Девочка улыбнулась и сделала шаг в его направлении. Теперь мальчик смог разглядеть, какими синими были ее глаза и какими розовыми щеки.

— Что ты сказал?

Ее голос, как и ожидал Ханс, звучал мягко и нежно. Вскочив на ноги со скрипом башмаков, зажав сосиску в одной руке, а шляпу в другой, Ханс Кристиан сумел отвесить великолепный поклон.

— Я только подумал, что ты, должно быть, фарфоровая пастушка, такое украшение, которое мадам Гульдберг пришпиливала на пальто в тот день, когда приезжал принц. Она была слишком дорогой вещью, чтобы носить ее каждый день, поэтому мадам Гульдберг пользовалась этим украшением только в очень особенных случаях.

Девочка рассмеялась, и этот смех прозвучал для Ханса как музыка храмовых колоколов, хотя он никогда ее не слышал.

— Меня тоже выводят на прогулку только в очень особенных случаях. Это один из них. У моего отца дела с капитаном одного из кораблей, а я жду, пока он вернется.

Ханс не слушал. Внезапно ему в голову пришла мысль, что он, должно быть, кажется ей смешным. Все, кого он встречал в Копенгагене, воспринимали его как предмет для унижений. И зажатая в руке сосиска не добавляла достоинства его виду. Мальчик осторожно опустил ее и бросил, стараясь попасть как можно ближе к берегу канала. Раздался всплеск, и водяная крыса отправилась вслед за своим неожиданно появившимся завтраком.

Девочка в сине-белом платьице ничего не сказала. Она сделала вид, что увлеченно наблюдает за лодкой, на которой ее отец беседовал с капитаном, но ее сердце билось в груди, как птица. Возможно, отец отругает ее за то, что она говорила с незнакомцем на улице. Действительно, так не должна себя вести хорошо воспитанная датская девочка. Но одиночество и отчаяние этой странной фигуры были настолько очевидны, что она просто не могла пройти мимо. Кроме того, он же первый заговорил с ней. Теперь он старался ускользнуть от нее, пытаясь скрыться в толпе.

— Не убегай, — мягко сказала она.

Голова мальчика поднялась.

— Я не убегаю, я просто вспомнил, что у меня есть одно очень важное дело.

Но улыбка девочки оказалась настолько очаровательной, что вместо того, чтобы идти в противоположном от нее направлении, ноги понесли Ханса Кристиана прямо к ней, и что более всего неожиданно, он вновь почувствовал воодушевление: разрушенные замки восставали из руин. Он снова стал тем мальчиком, который верил, что нищета и унижение были даны ему лишь для того, чтобы сделать его путь к славе более знаменательным. А здесь на берегу канала рядом с ним стояла и улыбалась сама принцесса! Ханс Кристиан тяжело дышал от переполнившего его волнения.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила девочка, широко раскрыв большие синие глаза.

— Да, вполне, спасибо. Я лишь на миг улетел мыслями в будущее. Солнце так ярко сияет, что порой я сияю и сам, только лишь подумав об этом.

Он улыбнулся, и его лицо преобразилось.

Теперь настала очередь удивляться девочке. Как мог этот мальчик быть таким безобразным и в то же время таким красивым! Даже его странные слова были прекрасными и уж совершенно не походили на каждодневные разговоры ее братьев.

— Ты ведь принцесса, правда? — продолжал Ханс Кристиан. — Не говори нет, потому что это то, что ты должна будешь сказать в ответ на такой прямой вопрос, а это значит сказать неправду. Ты дочь короля, и он хочет, чтобы ты вышла замуж за отвратительного гоблина, который заколдовал тебя. Но ты не должна. Ты должна дождаться прекрасного принца, который въедет на коне через ворота.

Девочка рассмеялась и повернулась боком. Теперь Ханс Кристиан увидел то, чего не замечал раньше. У нее на спине был горб, очень маленький, чтобы выделяться, когда она стояла лицом к собеседнику, но все же заметный на фоне ее худобы, когда девочка поворачивалась боком. Вот почему она была такая маленькая. Все горбуны такие.

Девочка посмотрела на него и уловила ужас и жалость в его глазах. Немедленно она повернулась к нему, превратившись в разъяренное животное. Ее глаза метали молнии, а щеки покрыл яростный румянец. Но голос, голос остался таким же нежным, как и прежде, даже гнев не мог испортить его.

— Не смотри на меня так! Не нужно меня жалеть! Я рада, что у меня горбатая спина! Я бы не променяла ее на прямую никогда в жизни! Из-за нее отец любит меня намного больше, а люди относятся добрее, исключая, конечно, те моменты, когда они жалеют меня! Я не хочу, чтобы ты жалел меня! Слышишь! Не хочу!

Сатиновые башмачки заскрипели по песку, и она пошла в направлении трапа корабля.

Ханс Кристиан едва ли успел перевести дыхание, прежде чем она вернулась. Розы гнева все еще горели на щеках, но губ коснулась добрая улыбка.

— Я очень вспыльчива, — сказала она. — Мой папа думает, что с возрастом это пройдет. Прощай!

На этот раз она действительно ушла. Ханс Кристиан улыбнулся. Он уже совсем и забыл о ее горбатой спине и помнил лишь о том, что в свой первый день в Копенгагене встретил принцессу. Ханс очень устал. Он вернется в гостиницу и выспится, так как заходящее солнце уже коснулось шпилей Фредериксборга. А завтра он подумает на свежую голову о том, как будет ловить свою удачу.