Литературная сказка начала XIX века и фольклор Дании
Всю свою жизнь, почти от рождения и до смерти, Андерсен сочинял сказки. Он придумывал их для старух в богадельне родного города Оденсе на острове Фюн, где прошло его детство. Он радовал своими сказками товарищей по гимназии в городах Слагельсе и Хельсингёре, где, будучи великовозрастным учеником, изнемогал от придирок злобного и завистливого ректора Мейслинга. Но увидеть сказки напечатанными Андерсену удалось только в 1829, 1830 годах, когда ему исполнилось 25 лет и он проявил уже себя как поэт, драматург, эссеист и романист. Причем первая его «большая» прозаическая сказка «Мертвый человек», появившаяся в 1830 году в сборнике стихотворений молодого литератора, не встретила особо восторженных откликов читателей и критиков. А одна из приятельниц молодого сказочника писала 27 марта 1830 года: «Фюнская сказка, откровенно говоря, пришлась мне не очень по вкусу, ибо она принадлежит к числу тех произведений, которые легко утомляют. Сказочное, рассматриваемое лишь в роли приправы, мне очень нравится, но нечто цельное в таком роде я читать не люблю». Современная же датская критика неодобрительно отнеслась к изменениям, внесенным писателем в эту сказку, особенно к описаниям природы, усмотрев в них разрыв с фольклором. Критик Кристиан Мольбек говорил, что ни в одной народной сказке нельзя встретить такого описания летнего вечера, как у Андерсена. «В детстве ему не приходилось слышать (курсив наш. — Л.Б.), чтобы народные сказки рассказывали таким образом»1, — говорил он. Из этих отзывов можно прежде всего сделать, правда, довольно поверхностный на первый взгляд вывод, что литературная сказка была не очень распространена в то время в Дании и читатели не очень привыкли к такого рода произведениям. Видимо, и сказку Андерсена сочли народной. И уже совершенно очевидно напрашивается второй вывод: датские народные сказки в 1830 году, т. е. через 18 лет после того, как немецкие народные сказки были опубликованы братьями Якобом и Вильгельмом Гримм, существовали в устной традиции. Датские народные сказки не были еще записаны. Ведь критики говорили, что Андерсену «не приходилось слышать, чтобы народные сказки рассказывали таким образом». Они не говорили, что Андерсену «не приходилось читать...» такие народные сказки. Но для того, чтобы окончательно понять причину подобных отзывов современников, необходимо выяснить, что представляла собой тогда датская литература и, в частности, датская литературная, а также народная сказка, с которой сравнивали сказку «Мертвый человек». И, разумеется, каковы были самые первые произведения Андерсена, написанные в сказочном жанре.
* * *
В начале XIX века известный датский естествоиспытатель, философ и поэт Хенрик Стеффенс вместе с писателем Шаком Стаффельдом, оба побывав в Германии, познакомили знаменитых писателей Адама Готлоба Эленшлегера, Бернхара Северина Ингеманна, Николая Фредерика Северина Грундтвига и др. с принципами йенской романтической школы. В Дании уже существовали внутренние социально-исторические предпосылки возникновения романтического движения, и после Французской революции 1789 года в ней, как и во всех европейских государствах, многое изменилось. Напуганное революционными событиями во Франции, датское правительство встало на путь укрепления абсолютной власти короля. Даже мелкие политические свободы, завоеванные в конце XVIII века, были уничтожены. Несмотря на отмену крепостного права, в отдельных частях Дании, как, например, на острове Зеландия, сохранилась барщина. 27 октября 1799 года был введен закон, отменявший свободу печати и запрещавший анонимные издания. Некоторые прогрессивные писатели, в том числе Петер Андреас Хейберг и Мальте Бруун, были изгнаны за пределы страны.
Вынужденное участие Дании в наполеоновских войнах начала XIX века подорвало благоприятное экономическое положение страны, создавшееся в результате ее многолетнего нейтралитета. Первый удар по морскому и торговому могуществу Дании был нанесен в 1801 году, во время знаменитого сражения на рейде Копенгагена, когда английский флот превратил в щепки большую часть датских кораблей. Остальная часть флота была уничтожена в 1807 году, во время бомбардировки Копенгагена англичанами, которую К. Маркс и Ф. Энгельс назвали в 1854 году «самым позорным актом насилия, который когда-либо одна нация совершала над другой»2. Война с Англией окончилась катастрофой. В 1814 году Дания потеряла главного покупателя своего хлеба — Норвегию и находилась в состоянии тяжелого экономического кризиса.
Трудное политическое и экономическое положение Дании в начале XIX века, недовольство настоящим способствовали развитию национального самосознания, росту чувства национального достоинства датского народа. Особое воодушевление и подъем патриотизма вызвала битва на рейде 2 апреля 1801 года, когда жители Копенгагена проявили чудеса героизма, защищая родной город. «Как будто народное самосознание, мирно дремавшее в течение восьмидесяти лет, пробудилось благодаря могучему удару грома»3, — писал Ингеманн о значении катастрофы 2 апреля. Эленшлегер назвал этот день счастливым для Дании и для него самого. Андерсен также не раз вспоминал о героях 2 апреля.
Рост национального самосознания пробудил стремление ознакомиться с героическим прошлым Дании. Появляется интерес к изучению древностей и фольклора, к созданию романтических произведений. Началом романтической эпохи в Дании принято считать 1802 год, так как летом этого года Эленшлегер написал поэму «Золотые рога» — манифест датской романтической школы. В этой поэме писатель высказал презрение к разуму и преклонение перед древностью, «когда Север озарило сияние, когда небеса спустились на землю»4. Эленшлегер стал признанным основоположником датского романтизма. Его имя назвал В.Г. Белинский, говоря о дружном стремлении писателей разных стран в начале XIX века сбросить оковы классицизма, педантизма и т. д.: «Байрон и Вальтер Скотт раздавили своими творениям школу Попа и Блера и возвратили Англии романтизм. Во Франции явился Виктор Гюго с толпой других мощных талантов, в Польше Мицкевич, в Италии Манцони, в Дании Эленшлегер, в Швеции Тегнер».
Романтическое движение в Дании сыграло значительную роль в развитии жанра литературной сказки, которой отдали дань крупнейшие писатели того времени Эленшлегер и Ингеманн. До них оригинальной литературной сказки в Дании не существовало. Датские дети читали, в основном, появившиеся в стране еще в XVIII веке сказки Шарля Перро, Иоганна Карла Августа Музеуса. Еще в 1799 году, когда известный датский писатель и переводчик эпохи Просвещения Мортен Халлагер издал свой «Сборник сказок для детей и друзей детства в часы досуга приятного времяпрепровождения ради», там можно было встретить и отдельные произведения Перро, в частности сказку «Мальчик-с-пальчик». Причем Халлагер не просто пересказывал сказки, а строил повествование в форме назидательной беседы отца с сыном. Отец рассказывает им историю, похожую на сказку «Мальчик-с-пальчик». Он вводит детей эпохи Просвещения в мир сказки, где живут не только феи и духи, но и ведьмы, домовые, короли эльфов и гномы.
Халлагер, рассказывая сказки, преследовал прежде всего дидактические цели. По его мнению, сказка должна была «пробуждать любовь к чтению у детей... просветлять их сердца и облагораживать разум». На смену философской и дидактической сказке XVIII века с ее строгим рационализмом и схематичностью образов романтики ввели в литературу новый вид сказки, тесно связанной с фольклором. Любопытно предисловие к сборнику «Сказка разных писателей», опубликованному Эленшлегером в 1816 году для ознакомления датчан со сказками братьев Гримм, а также со сказками Иоганна Карла Августа Музеуса и Людвига Тика. Если Халлагер, писатель эпохи Просвещения, осторожно вводил в круг чтения волшебную сказку, то романтический поэт находил в ней истинную человечность, жизненную мудрость и высокую мораль, присущую фольклору: «Всякое Зло — глупо, а всякое Добро — разумно... Находчивый Ум одерживает верх над глупой Богатырской Силой...»5
Датские романтики не просто повторяли фольклорные сюжеты, а насыщали их элементами безудержной фантастики. Причем источники литературных сказок Эленшлегера и Ингеманна — непосредственных предшественников Андерсена в этом жанре на его родине — различны. Эленшлегер обращался, в основном, к древним скандинавским сагам, мечтая, по его словам, «оживить в памяти датчан древнюю, почти забытую поэзию Севера ради прославления отечества»6. В произведениях «Сказание о Ваулюндуре» (1807) и «Сказание о Роаре» (1816), которые можно рассматривать как первые датские литературные сказки, Эленшлегер использует материалы северных саг о знаменитых героях древности. Он вводит в них черных эльфов, русалок, северных богов. Чудесные силы природа всегда подчинены у него Добру, а не Злу, Свету, а не Тьме. В сказочной форме повествует писатель о победе светлых сил над темными, о торжестве Добра над Злом. Носителями идей добра у Эленшлегера выступают как люди труда, так и миролюбивые короли.
Герои «Сказания о Ваулюндуре» — сыновья могущественного короля, умные и смелые. Им знакомо мастерство рудокопов, охотников и рыболовов. Они с детства привыкли работать в горах. Даже в плену у вероломного короля Нидудра даровитый кузнец Ваулюндур не перестает изготовлять золотое оружие и драгоценности. Его основная черта — трудолюбие. Кто бы ни приезжал на остров, куда был сослан искусный кузнец, находил его обычно занятым работой.
Герой другого произведения Эленшлегера — «Сказание о Роаре» — король Роар воспитывает в народе любовь к простоте и патриархальным обычаям. «Теперь датчанин любит свою шерстяную одежду, а его жена — домотканую, льняную, — говорит Роар, — но если мы разоденемся в паутину шелковичного червя, окрашенную кровью пурпурной улитки, то это чудовище скоро оживет, и гусеница расточительности, червь роскоши... лишат нас силы».
В этой сказке много намеков на современность, на походы Наполеона. Правда, Роар миролюбив и ненавидит войны. В одной из своих речей, обращенных к народу, он говорит: «Теперь речь пойдет о том, чтобы защищаться, а не о том, чтобы завоевывать; и какую пользу принесет чужая земля, если мы не возделали еще своей собственной». Он дает клятву заботиться о благополучии страны и своих подданных. Миролюбивый Роар погиб в честном поединке с соседним королем, отстаивая право государства и народа на независимость.
Положительным героям — даровитому Ваулюндуру и миролюбивому Роару — Эленшлегер противопоставляет жестоких феодалов-завоевателей, и прежде всего Нидудра, который убивал всех неугодных ему, разорил и искалечил Ваулюндура. Ненавистны Эленшлегеру и воины Роара, враждебно настроенные по отношению к королю, так как «они мечтали о войнах и сражениях ради захвата добычи и считали ниже своего достоинства трудиться»7. Симпатии писателя к своим героям и отвращение к завоевателям особенно ярко проявляются в истории с тремя ключами, полученными Ваулюндуром и его братьями в дар от валькирий. Эти ключи открывают кузнецу доступ в горы, где скрыты несметные богатства, куда стремится и Нидудр. Но горы и болота воздвигают непреодолимые препятствия перед Нидудром и его приближенными, многие из них гибнут, и он сам с трудом спасает свою жизнь. Однако недра гор открываются Ваулюндуру. Боги Вальхаллы приходят к нему на помощь, когда он готов покончить жизнь самоубийством. Счастье приносит ему его жена-валькирия, она же помогает отомстить Нидудру.
В сказках Эленшлегера находит отражение и романтический мотив всепобеждающей любви, которая также является оружием борьбы со Злом. Мужественные и смелые Ваулюндур и его братья ради любви к женам-валькириям испытывают множество трудностей и невзгод. Эта же тема лежит в основе его восточной сказки «Али и Гульхинди» (1811), где любви подвластны все живущие на земле — короли и их подданные. В первой части сказки писатель показывает торжество прекрасного человеческого чувства над разумом. Во второй — любовь побеждает все препятствия, уничтожает волшебные чары и прекращает вражду людей. Используя сюжет пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта», Эленшлегер носителями любви делает Али и его возлюбленную Гульхинди. Носители зла в сказке — волшебники и отцы влюбленных, подвергающие их всяческим искушениям и воздвигающие препятствия на их пути к счастью. Али разрушает злые чары и спасает добрую фею, которая помогает влюбленным. «Высшая мудрость — любовь»8, — таков девиз героев. В сказке много чудес, таинственных происшествий, развалин храмов и гробниц, волшебных пещер и гротов, бескрайних пустынь, сказочных сокровищ и сил потустороннего мира. Но над злыми духами одерживает верх любовь. Идея торжества доброго начала над злым достигает своего апогея в конце сказки, где не только соединяются влюбленные, но и примиряются их отцы. Несмотря на старания злого духа разжечь их старинную ненависть, они в трудную минуту помогают друг другу, и прежняя их дружба воскресает вновь.
Эленшлегер использовал в своем сказочном творчестве лучшие образцы скандинавских саг, Ингеманна больше привлекал мир Средневековья с его христианско-рыцарскими идеалами и мрачной фантастикой. В предисловии к своим сказкам он говорит, что в основу многих из них положены средневековые сюжеты. Так, например, в сказке «Подземные духи» (1817) Ингеманн использует средневековое предание о злых гениях Борнхольма и о борьбе с ними жителей этого острова. В сказках «Хелиас и Беатриса» (1816) и «Игра не на жизнь, а на смерть» (1817) он обрабатывает средневековые легенды о силах мрака, разрушающих человеческое счастье.
Основной темой сказок Ингеманна, как и Эленшлегера, является борьба Добра со Злом, светлых сил с темными и победа или поражение последних, но интерпретация этих понятий у него иная, нежели у Эленшлегера.
В сказке «Подземные духи» показана религиозная борьба северных рыцарей христиан с язычниками. Идея христианства побеждает, черные духи уничтожены, язычники обращены в истинную веру. В сказке «Игра не на жизнь, а на смерть» сила любви героя, его ясный ум разрушают волшебные чары и уничтожают страшный договор со злым демоном. В сказке «Хелиас и Беатриса», напротив, потусторонние силы разрушают счастье людей. Все эти произведения насыщены множеством таинственных, мистических и религиозных мотивов, кровавых тайн, убийств и самоубийств. Описание рыцарских замков и турниров сменяется изображением таинственных сил потустороннего мира. Царство солнца у Ингеманна, в противоположность Эленшлегеру, представляют рыцари-завоеватели, которых он изображает в привлекательном свете, добрые и веселые молодые люди, любящие женщины, добрые силы, обитающие в недрах земли. Им противопоставлены злые волшебники, духи и горные ведьмы, исчадия ада в образе людей. В сказке «Подземные духи» один из сыновей главного героя, старого воина Бонаведе, предпочитает быть побежденным и умереть в борьбе с врагом, нежели победить и спасти жизнь с помощью темных подземных духов. Один из сыновей Бонаведе — Рудольф — подлинный, непобедимый герой Ингеманна. Он прошел со своим мечом от северных границ родины до солнечной Испании, где сражался с маврами и победил их. Ничто не может устоять перед мужеством и верой молодого героя. Он умеет противостоять всем искушениям, и даже чары прекрасной Фаты Морганы бессильны перед ним. Язычник Сигурд под влиянием Рудольфа становится христианином. Своим положительным героям Ингеманн противопоставляет могучего волшебника Ульфсона. Ради власти и богатства он предался подземным духам и отдал им своего новорожденного сына, получив взамен уродливого карлика. Писатель показывает, как силы добра и христианская вера побеждают злые чары. В семье Ульфсона ему молчаливо противодействуют его набожные жена и дочь. Даже карлик — исчадие ада изменяет ему и спасает от его гнева Рудольфа и Сигурда. В конце концов Ульфсон умирает страшной смертью. Черные подземные духи изгнаны. Рудольф и Сигурд соединяются со своими возлюбленными. Счастье и благополучие поселяются в стране, где раньше царили чума, смерть и опустошение.
Есть у Ингеманна гуманистически и демократически окрашенные произведения. Герой сказки «Игра не на жизнь, а на смерть» — веселый и легкомысленный Хольгер, проигравший в карты злому демону будущих жену и детей. Но все же он оказывается победителем. Волшебные чары не в силах устоять перед добротой, мужеством и благородством молодого человека. Он покупает на последние деньги зелье для дочери оборванного нищего, который оказывается королем-волшебником. Этот король покровительствует Хольгеру и женит его на своей дочери. Любовь Хольгера к жене и детям, его борьба за счастье уничтожают колдовство. В сказке «Хелиас и Беатриса» героиня, дочь могущественного князя, отвергает знатных и богатых рыцарей и выходит замуж за человека низкого происхождения, сына рудокопа. Хелиас становится родоначальником нового поколения. Этот выходец из народа — положительный герой сказки, и отношение к нему Ингеманна может быть выражено словами из его рассказа «Алтарь в Сорё», где знатная графиня полюбила егеря своего мужа Франца, а ее сын Отто мечтает жениться на дочери Франца, простой девушке Джулиане: «Красота и чистая любящая натура ценятся куда выше, нежели все родословные и источенные червями дворянские грамоты»9.
Сказки Эленшлегера и Ингеманна, отличавшиеся друг от друга как по характеру источников, так в некоторых случаях и в идейном отношении, позволяют понять, почему одна из современниц Андерсена писала о 1820-х годах в Дании, о периоде расцвета романтической литературы в стране, что тогда «модно было все сказочное и сверхъестественное»10.
* * *
Рост национального самосознания в Дании пробудил, как известно, интерес к изучению фольклора. Однако одной из особенностей датской романтической литературы был тот факт, что многие произведения фольклора стали известны в литературной обработке гораздо раньше, чем были записаны и напечатаны собирателями. Так, «Библиотека саг» в Дании была опубликована в 1817 году, т. е. уже после того, как многие датчане познакомились с сюжетами северных саг в произведениях Эленшлегера. А предания о подземных духах увидели свет в 1818 году, т. е. через год после того, как появилась на свет литературная сказка Ингеманна на эту тему. Что касается Андерсена, то можно с уверенностью сказать: большинство народных преданий и сказок, которые легли в основу его литературных сказок, он узнал в устной традиции, так как процесс собирания фольклора в стране затянулся до начала шестидесятых годов XIX века. Благодаря географической и культурной близости Дании с Германией датский романтизм отличался еще одной особенностью: он складывался под непосредственным влиянием немецкого. «Известно... что Дания получает всю свою литературную пищу, точно так же как и материальную, из Германии...»11 — писали К. Маркс и Ф. Энгельс. И потому большую славу в Дании завоевали сказки братьев Гримм. Они стали известны там в десятых годах XIX века и широко распространились в двадцатых, когда в 1821 году на датский язык перевели большой сборник сказок этих знаменитых немецких ученых-фольклористов.
Патриотически настроенные датчане понимали, что настала пора собирать и национальные сказки. Позднее, уже в 1850-х годах, замечательный фольклорист Свен Грундтвиг сожалел, что сказки братьев Гримм настолько распространены в Дании, что отечественные подвергаются опасности «вытеснения или смешения с ними». А между тем, по утверждению Грундтвига, датчане обладали неиссякаемым богатством сказок и у них «не было надобности прибегать к чужим»12.
Первым, кто попытался собрать датские народные сказки, был полевой хирург Маттиас Винтер, живший в то время в Оденсе. Вырос он неподалеку от Оденсе, в Виссенберге, и опубликованные им сказки, в основном, из тех, что бытуют на родине Андерсена — острове Фюн. Две сказки из сборника «Датские народные сказки», опубликованного Винтером в 1823 году, были значительно позднее обработаны Андерсеном — «Одиннадцать лебедей» и «Человек и его тень».
Интерес в этом плане — как источник сказочного творчества Андерсена 1820-х — начала 1830-х годов — представляет другой фольклорный сборник «Датские народные предания», выпущенный еще раньше, в 1818 году, известным писателем Юстом Матиасом Тиле. Предания о национальном герое Дании Хольгера Датчанине и о короле Кристиане IV, обработанные в стихотворных сказках Андерсена 1820-х годов, несомненно ведут свое начало отсюда. Даже если сказочник знал их еще раньше в устной традиции. Точно так же, как переделанное им в 1840-х годах предание о Бузинной матушке.
Датский исследователь Георг Кристенсен писал в 1905 году, что трудно установить связь между произведениями Андерсена и их народными источниками. «Нам не хватает непосредственного знания того, что рассказывали писателю в детстве в Оденсе. Мы можем установить это только приблизительно, окольным путем, принимая во внимание, что рассказы эти, вероятно, представляют значительное сходство со всем тем, что сохранилось в памяти народа Дании»13.
Изучение материалов датского фольклора (в особенности опубликованных значительно позднее, в 1854—1861 годах и в 1876, 1878 и 1883 годах, записей и сказок знаменитого собирателя Свена Грундтвига) действительно позволяет уточнить, какие именно сюжеты и мотивы были использованы Андерсеном. Очень важны при исследовании данной проблемы воспоминания, письма, дневники и отдельные произведения писателя, которые помогают выяснить, что именно знал Андерсен из богатейшей сокровищницы датского народного творчества. Причем выясняется любопытная подробность. Многие фольклорные сюжеты и мотивы, известные ему в устной традиции, датский сказочник обработал задолго до того, как они были записаны Грундтвигом. А отдельные, встречающиеся в норвежском фольклоре — прежде чем они появились в сборниках талантливых фольклористов Пера Кристена Асбьёрнсена и Йергена Ингебретсена Му.
Слово «сказка» будущий писатель впервые услыхал от отца, страстного книголюба и рассказчика. Уже гораздо позднее, вспоминая в стихотворении «Оденсе» свое детство, Андерсен писал: там в деревянных башмаках я бегал в школу бедняков, Но предо мной был целый мир, будто я носил платье графа. Нет, я не был бедняком, как не был им и мой отец. Он читал мне сказки, так что я сам стал рассказчиком. Андерсен имеет здесь в виду скорее всего арабские «Сказки тысяча и одна ночь», слушая которые он на крыльях фантазии переносился в волшебный мир, где видел дивные мраморные дворцы, висячие сады и ощущал прохладу фонтанов. С народными сказками, преданиями, поверьями и песнями Дании мальчика знакомили старухи прядильщицы и знакомая служанка Мария Янтцен, славившаяся своими сказками и историями о привидениях. Андерсен не раз говорил, что еще в детстве знал фольклорные произведения, сюжеты которых использовал во многих сказках. «К датским народным сказкам, которые я слышал ребенком, а теперь свободно пересказал, — писал он, — следует отнести «Огниво», «Маленький Клаус и Большой Клаус», «Принцесса на горошине» и «Дорожный товарищ»». И далее он отмечал, что три первых сказки «слышал в детстве в прядильной и во время сбора хмеля»14. Ему рассказывали сказки и предания о троллях, ведьмах, Ледяной деве, гордых принцессах, бедных детях, получавших в награду за содеянное добро принцессу и полцарства, об эльфах, домовых и водяном из Оденсейского озера. В окрестностях родного города Оденсе мальчик слышал о привидениях, о дьяволе с лошадиным копытом, о воскресших мертвецах. Вспоминая в 1829 году удивительные впечатления своего детства, Андерсен писал: «На больших морских валунах сидели русалки с венками на голове, на холмах в лунном сиянии танцевали эльфы, в чаще сумрачных лесов у красных пламенеющих костров колдовали ведьмы»15. В детстве Андерсен узнал также сюжеты сказок «Райский сад» и «Свинопас».
Творения народной фантазии, воссозданные им впоследствии в сказках «Дюймовочка», «Русалочка», «Волшебный холм» и «Ледяная дева», вселяли в мальчика мечту о прекрасном будущем. Когда он однажды в детстве спросил отца — что такое сказка, тот ответил ему, что в сказке, если только она настоящая, сочетаются обыденная жизнь и та жизнь, к которой стремятся люди.
Большое место среди детских впечатлений Андерсена занимают суеверия и локальные национальные предания, связанные с явлениями природы и местными памятниками старины. Оденсе — старинный купеческий город — давал обильную пищу уму мальчика. Его фантазия постоянно была в движении, он почти никогда не осмеливался ходить в темноте. Мимо Холма Монахинь и церкви Святого Кнуда, с которыми были связаны предания о таинственных происшествиях и убийствах, мальчик всегда проходил с закрытыми глазами. Его воображение занимал колокол, который, по старинному преданию, некогда сорвался с колокольни и лежал на дне озера16.
В детстве Андерсен узнал предания о церкви Святого Ханса и Серых братьев, о знаменитом купце Оле Багере и о происхождении города Оденсе, о благородной даме, затанцевавшей до смерти 12 рыцарей, и о супруге епископа, погребенной вместе со своими кошками, о разбойниках и о девушке, плачущей на могиле возлюбленного, и т. д.
В юности большую роль в ознакомлении с народным творчеством сыграло личное знакомство будущего писателя с некоторыми фольклористами и, в частности, с писателем Тиле, опубликовавшим, как уже говорилось, сборник «Датские народные предания». В одной из тетрадей Андерсена 1820-х годов сохранилась запись о том, что он читал эти произведения. Многие предания, изданные Тиле, Андерсен знал с детства. Современный фольклорист Ханс Эллекилле высказывает интересное предположение: он считает возможным, что Андерсен сам подсказал Тиле некоторые сюжеты для его сборника. О том, какое значение придавал Андерсен деятельности Тиле, свидетельствует небольшое стихотворение, посланное им вместе со сборником преданий знаменитого фольклориста в подарок одному из друзей: «Прими с поля народного поверья два четверика золотого зерна. Каждое, взятое в руки, превратится в рог изобилия»17. Позднее писатель неоднократно пользовался в своем творчестве преданиями из сборника известного фольклориста.
Андерсену был хорошо известен и сборник Кристиана Мольбека «Избранные сказки и рассказы» 1843 года. Хотя сборник этот на него заметного влияния не оказал, в стихотворении, посвященном ему, Андерсен перечислил те фольклорные сюжеты, которые особенно заинтересовали его там. «Здесь предстанет пред тобой замок с тысячей зал, на стенах которых висят говорящие картины. В садах — горы, бездонные долины с золотом и жемчугом, рассыпанным у родника. Ласточка подставит тебе спину; посети мельницу, где молотят золотые зерна, где дракон извивает свой могучий хвост; посети звезды, скрытые утесом туч. Здесь растут высокие пальмы, здесь ходит оловянный солдатик в пестрой курточке. Багряный лес, в особенности, очарует тебя. И эльфы, познакомься с ними хорошенько! Тебя растрогает история жизни сына мертвеца, а красавица научит любить животных. В камыше у болота спрятана принцесса, с окровавленным ножом стоит одичалый разбойник; подходи смело, здесь живет сказка — ее называют сказкой Мольбека в датской стране»18. В конце 1820-х годов, во время нового пребывания в Оденсе, Андерсен встретился с историком Веделем Симонсеном, и знакомство с ним также сыграло большую роль. Известный знаток старины сообщил ему, помимо конкретных данных о веке Кристиана II, над романом из жизни которого тогда работал Андерсен, о многих обычаях и преданиях древности.
То большое и плодотворное влияние, которое народное творчество оказало на юного Андерсена, нашло отражение в одном из его школьных сочинений 1825 года, где он написал, что поэзия народа — этот язык души и сердца — единственные светлые точки, при помощи которых люди учатся познавать народную культуру. Позднее он заметил, что народное предание живет в веках и в нем заключена сила, противоборствующая руке времени. Величию фольклора Андерсен посвятил одну из своих сказок 1860-х годов («Птица народной песни»): «Эта птица поет не только песни. Она знает и сказки, и пословицы, и поговорки в стихах. Она растолковывает древние руны, заставляет говорить умершие поколения... Благодаря ей люди познают свою родину. И потому-то птица народной песни бессмертна».
* * *
Литературные взгляды Андерсена формировались в годы его юности и в последующие десятилетия не только под влиянием фольклора, но и под влиянием современной ему художественной литературы. Некоторое представление о вкусах молодого писателя в 1820-е годы дает письмо одной из его покровительниц, которая заявила ему, чтобы он не льстил себя надеждой стать Эленшлегером, Вальтером Скоттом, Шекспиром, Гёте, Шиллером и никогда больше не спрашивал, кому из них следует подражать. В круг чтения Андерсена входят его соотечественник, замечательный драматург Хольберг и столь чтимый в эпоху романтизма Шекспир. В его юношеских записях встречаются цитаты из Геллерта, Лессинга, Вольтера и многих философов и поэтов XVIII века. Он читал также Гёте, Жан-Поля Рихтера и Шиллера. Эпиграфы из Тика, Шамиссо и Гофмана к его юношеским стихотворениям и цитаты из произведений, которые он вносил в тетрадь школьных лет, показывают, что Андерсен находился под сильным влиянием немецких романтиков. Особенно любил он «Детские сказки» и «Народные сказки» Тика. В конце 1820-х годов к этому списку присоединяется имя Гейне. В датской литературе его особенно привлекали произведения романтиков — Эленшлегера и Ингеманна, а позднее — Бликкера и Бредаля, в творчестве которых намечались реалистические тенденции.
В начале 1820-х годов, когда Андерсен начинает заниматься литературной деятельностью, он лично знакомится с Эленшлегером и Ингеманном, оказавшими на него большое влияние. В одной из ранних романтических драм — «Лесная часовня» Андерсен откровенно использовал целые отрывки из произведений Эленшлегера и Ингеманна. Перед Эленшлегером он, по его словам, преклонялся тогда мысленно больше, чем перед всеми остальными. Андерсен высоко ценил художественные достоинства трагедии Эленшлегера «Аксель и Вальборг» и сравнивал ее с трагедиями Шекспира и произведением Хольберга «Подземное путешествие Нильса Клима». В 1824 году он писал, что самым дорогим подарком, наряду с произведениями Вальтера Скотта, были для него новые стихи Эленшлегера, полученные от самого поэта. В 1820-х годах, когда начинают складываться общественные и литературно-эстетические взгляды Андерсена, он следует традициям датских романтиков. Молодого писателя привлекала в романтических произведениях фантазия, раскрывающая перед человеком волшебные миры и проводящая его невредимым через все препятствия. В 1825 году он писал: «Одним из высоких, благородных свойств, возвышающим человека над животным, является дар воображения». Фантазия, по его мнению, «ведет юношу через утесы и реки... и вселяет в него мужество»19. Андерсена восхищало в произведениях Эленшлегера возрождение старых сказаний и песен Севера, ему нравилась восточная экзотика, как он писал, Восток на Севере. В произведениях Ингеманна его привлекал прежде всего их национальный колорит. «С пашен народной веры, — писал Андерсен об Ингеманне, — с заросших могил прошлых веков брал он зерно, укрывал его в своем сердце, вынашивал в своих мыслях, и оно прививалось и вырастало в убогой хижине крестьянина... и приносило молодые побеги; каждый побег был для крестьянина страницей истории; он нашептывал ему в долгие зимние вечера о датской старине и о мужестве датчан... В засохшую почву будничной жизни закапывал он цветочную луковицу сказки, и она приносила плоды»20.
Романтическая литература того времени представлялась Андерсену в поэтическом свете. «Датская литература, — писал он впоследствии, — высокая и поросшая лесом гора... где простираются могучие первобытные леса Эленшлегера... а Ингеманн ведет тебя при лунном свете по благоухающим буковым лесам, где поет соловей и ручеек нашептывает древние легенды»21. Андерсен весь во власти романтических настроений, и в письме от 16 мая 1826 года он замечает, что он едва ли был настроен прозаически. В июле 1826 года Андерсен напечатал в одной из копенгагенских газет письмо о своей поездке из города Роскилле в Хельсингёр, причем описание природы и дорожных впечатлений дается в приподнятых тонах. «Корабль быстро рассекал волны, и датский берег проплыл, такой романтически прекрасный, мимо меня...» Город Хельсингёр на берегу Зеландии представлялся ему мрачным. Старая башня показалась Андерсену совершенно разрушенной и приобрела, таким образом, для него двойной интерес. «Какое впечатление произвел на меня старинный замок со своими башнями и подземными мостами... — рассказывал он о Фредериксборге в Копенгагене... — Мне представилось, что я перенесся на несколько столетий назад. «Быть может на том же самом месте, где стоишь ты, — думал я, — стоял Кристиан IV», и я мысленно видел проходивших мимо рыцарей и дам»22.
Вместе с тем Андерсен высоко ценил реальную жизнь. Вне жизни для него нет искусства. В своем школьном сочинении 1825 года он называет действительность источником вдохновения писателя. Поэтому, по мнению Андерсена, в картинах великих художников всегда отражено их время, потому что в древних картинах отчетливо ощущается дух эпохи. Утверждая, что действительность дает пищу фантазии, Андерсен приходит к выводу: в потоке времени уничтожается все посредственное и может устоять только поистине великое; поэтому могут сохраниться лишь правдивые картины.
Уже в пору увлечения романтизмом Андерсен начинает критически относиться к некоторым его эпигонам. В сентябре 1825 года он выступил против мелодраматической пьесы неизвестного автора «Уголовный процесс», поразившей его своей неестественностью и преувеличениями. Он писал об ужасных криках, доносившихся со сцены, и странном поведении героев. Блеск молнии напоминал ему извержение вулкана, а гром гремел так, словно о стенку швыряли картофелем. Это время, когда Андерсен, судя по одному из его писем, начинает увлекаться Гофманом, творчество которого интересовало его долгие годы. 4 августа 1826 года он писал Ингеманну: «Теперь я расскажу Вам о моем путешествии в Аксельштадт и о знаменитой поездке домой к озеру; если это путешествие и не сравнимо с фантастической пьесой Гофмана, то все же оно достойно внимания. Если рассказывать о нем в стихах, то следовало бы начать следующим образом: «Было это в субботу, дули ночные ветры, черный как ворон вышел я осмотреть Аксельштадт». Но Вы, вероятно, неохотно слушаете, как я фантазирую, поэтому буду изъясняться простой христианской прозой. — Итак, было три часа ночи, когда я вылетел из нашего северного города. Я смотрел на шведский берег Зунда, над которым всходило солнце, но выглядело оно в Швеции так же, как и здесь, в Дании. Я собирал по дороге чернику и землянику, читал наизусть сказки «Тысячи и одной ночи»... Солнце поднималось все выше и выше, одна моя щека совершенно поджарилась, а пыльная проселочная дорога настроила меня весьма прозаически»23.
В этом письме видны следы иронии автора над его собственными увлечениями фантастической литературой, его интерес к повседневным мелочам жизни.
Подобные устремления Андерсена, сказавшиеся в его юношеских произведениях, стихотворениях, незаконченных романах, пьесах, связаны в какой-то мере с общим литературным направлением Дании того времени. В творчестве отдельных датских писателей конца 1820-х — начала 1830-х годов уже начинают появляться реалистические тенденции, и романтизм подвергается критике, связанной с новыми веяниями в датской литературе, о которых Андерсен позднее писал, имея в виду конец 1820-х — начало 1830-х годов, что начиналось свежее новое течение и народ интересовался им.
В 20-е годы XIX века в Дании происходит промышленный переворот. В тесной связи с ним возникло либерально-оппозиционное движение торгово-промышленной буржуазии. Либеральная партия и ее лидеры — О. Леман, Д. Монрад, А. Чернинг требовали общенационального законодательного собрания, гражданских свобод, отмены цехового устройства, ликвидации остатков сословного неравенства и т. д. С расцветом экономической и политической жизни Дании этого периода в некоторой степени связано и изменение эстетических взглядов отдельных писателей. Они требовали, чтобы литература отвратила свои взоры от прошлого и больше внимания уделяла бы современной действительности. Во главе нового литературного направления стоял крупный писатель Йохан Людвиг Хейберг, создатель датской мещанской драмы, автор многочисленных водевилей из жизни современной ему Дании. К нему примыкали и другие известные писатели — Хенрик Херц и Карстен Хаук.
Попытки критики наиболее реакционных сторон датского романтизма, начатые в 1815 году Хейбергом и Хауком, были продолжены в 1820-е годы. Писатель Пауль Мёллер в повести «Приключения датского студента» (1820) и философ К. Сибберн в сочинении «Письма Габриэли» (1826) высмеяли романтически настроенную молодежь. В плане критики романтизма выступает в этот период и Андерсен, который, приехав в Копенгаген в 1827 году, часто встречался с Хейбергом и сотрудничал в его газете «Летучая почта».
* * *
Важным свидетельством общественных и эстетических взглядов Андерсена в конце 20-х годов XIX века является его книга «Прогулка пешком от Холмского канала до восточной оконечности острова Амагер в 1828—1829 годах», написанная в манере путевого очерка. Вспоминая впоследствии это произведение, Андерсен говорил, что оно полностью показывало, каким он сам был тогда и его взгляды в то время. В книге «Прогулка пешком...»*, посвященной описанию окрестностей Копенгагена, в ее композиции, в развитии образов, в расположении событий, в безудержной фантастике и авторском произволе — во всем торжествует «романтический гений». Из двух путей, которые предоставляются на выбор автору в главе «Геркулес на распутье», он избирает путь романтической литературы и следует за Музой, вокруг которой реют удивительные, пестрые фантастические картины. Андерсен отмечает, что эти картины привлекали его всякий раз, когда он с наилучшими намерениями притрагивался к какой-нибудь прозаической пище.
Вступив на путь романтической поэзии, писатель дает волю фантазии. Тема — расцвет Дании в 2128 году и чудо науки — воздушный корабль. Затем он переносится в прошлое, в век Людовика XIV, в одну из аллей Версаля, а также в эпоху Вальдемара Великого. В его распоряжении оказываются очки св. Петра, сапоги-скороходы, и он встречается с лирической музой и с Агасфером. Он видит телегу, которой правит Смерть, русалок, эльфов, ведьму, Ундину и водяного. Фантазия писателя диктует ему и странные названия глав: Глава VII. «Людовик XIV превращается в сирийского мальчика-с-пальчика; Поэтический сторож св. Петр хочет удивить читателей своим появлением; Врата жизни и смерти» и т. д. Андерсен совершенно ясно и отчетливо высказывает в книге «Прогулка пешком...» свое литературное «кредо», когда открыто признает своими лучшими друзьями Гофмана, Шамиссо и Тика. Отправляясь путешествовать, он берет с собой «Эликсир сатаны» Гофмана, чтобы, как он говорит, иметь в запасе немного фантазии, если его собственная споткнется. Многое из того, что Андерсен встречает по пути, ассоциируется в его воображении с образами из таких произведений Гофмана, как «Жизненные воззрения Кота Мурра», «Золотой горшок», «Крошка Цахес» и Тика — «Кот в сапогах». Андерсену чудится, что снег танцует в ветвях деревьев, как змеи перед Ансельмом в сказке «Золотой горшок» Гофмана, что он видит маленьких гномов, двойников «Крошки Цахеса». Ему мерещится Агасфер, предлагающий сапоги-скороходы в обмен на его тень. «При этих словах меня пробрал озноб, — пишет Андерсен, — как живые встали предо мной Эрасмус Спикерс и страдания моего предшественника Петера Шлемиля»24.
В книге «Прогулка пешком...» отчетливо ощущаются поиски писателем своего пути. Оставаясь романтиком, Андерсен подвергает довольно резкой критике преувеличения и ужасы, свойственные датской романтической литературе того времени. Он иронически описывает традиционных героев отдельных драматических и поэтических произведений — замурованных в стены дев, парящих между небом и землей людей, сумасшедших, разбойников, пигмеев, лилипутов и подземных духов. Он высмеивает и постоянные романтические аксессуары — несчастную и счастливую любовь, цветы, чувствительность, таинственность, развалины и привидения. В храме поэзии, который открывает для читателя Андерсен, в комнате сентиментальных романов пол залит слезами, в романтической долине — вечный закат и восход солнца, в помещении разбойничьих историй — руины, пещеры и духи. Все подозрительно и таинственно. В галерее ужасных человеческих судеб, в области сверхъестественного всегда царило время привидений, часы, по его словам, постоянно били двенадцать, ветер завывал в старых каминах. Дикий охотник без устали скакал по горам и долинам.
Писателя интересует сверхъестественное, и он увлекается выдумкой. «Я прошел несколько шагов по мосту, и тут мне пришло в голову, что здесь как раз была возможность сочинить что-нибудь красивое». Но он все время одергивает себя, когда видит, что слишком далеко зашел в своих фантазиях. Беседуя с Людовиком XIV, в котором он видит мальчика-с-пальчика, Андерсен слышит жалобы будущего читателя на то, что повествование превращается в пеструю сказку, что вся прогулка становится слишком фантастичной. И он решает не порхать по извилистому окольному пути фантазии, а идти прямой дорогой разума. В другом месте он начинает сомневаться, не приснилась ли ему Муза романтической поэзии, и пишет, что решил теперь немного охладить свой пыл. Писатель либо вкладывает обыденное, бытовое содержание в самые фантастические мечты и сны, либо дает реальное объяснение чудесным событиям. Котенок, который является символом поэта-романтика в этой книге и очевидным подражанием гофмановскому Коту Мурру, видит в небе вместо традиционных звезд — мышей и вспоминает о долине блаженства, где он пил молоко и сливки. Сны исправляют действительность. Они надевают подвенечную фату на голову девушки, мучают грешника, у скупца отнимают деньги, насыщают голодного на соломенном ложе. Книготорговец, выхолащивавший произведения писателей, чтобы потуже набить кошелек, мать с сыном, умершие в нищете... Загадочные события в книге находят реальное объяснение, сопровождаемое прозаическими подробностями. Привидение, рассказывающее писателю фантастические истории, оказывается лунатиком. Святой выступает в образа сторожа, а чёрт принимает облик школьного учителя. Важно проследить в этой книге те романтические перевоплощения, которые позволяют Андерсену с большей свободой высказывать свои общественные симпатии. Под видом животных молодой писатель изображает представителей светского общества — льстецов и падких на лесть дам, элегантных молодых людей и молчаливых, слывущих мыслителями мужчин. Глубокую иронию писателя вызывает их пустословие, чванство, хвастовство родословной. Причем Андерсен и не скрывает, что он создает аллегорию, в которой отражается человеческое общество: козы «злословили и болтали вздор... Забавно было смотреть, как эти представительницы прекрасного пола вертели головой и старались быть похожими на людей»25. Он высмеивает в книге и рецензентов, преследующих своим презрением неизвестных молодых писателей, и ученых-схоластов, даже обычные слова которых невозможно понять без словаря, и иезуитов, влияние которых губит молодых людей.
В книге «Прогулка пешком...» отразились прогрессивные общественные взгляды Андерсена, его отношение к Французской революции и к Людовику XIV, которого он изобразил кровавым тираном. Он сравнивает короля с нависшей в небе тучей и считает, что она похожа на этого разрушителя Франции, которого льстецы называли Людовиком Великим. Хотя время этого короля давно миновало, но имя его навечно запечатлено кровавыми буквами на памятнике революции, — заключает Андерсен. Его глубокую симпатию вызывают нищие и угнетенные. Описывая голод, холод и несчастья, которые претерпевают бедняки, он, в конце концов, делал их счастливыми. Напротив, богачи наказывались, грешники подвергались страшным мукам, у стяжателей отнимались деньги. Торжество правды и справедливости здесь, конечно, условно и осуществляется в нереальном, придуманном Андерсеном мире. Но эти настроения необычайно существенны для писателя, так как в них уже заметно стремление к созданию идеального мира, в котором торжествует высокий этический идеал справедливости и разума. Это — своего рода моральные утопии, столь существенные для всего дальнейшего творчества Андерсена.
Книга «Прогулка пешком...» понравилась современникам писателя, но не была правильно понята критикой, что отмечала в своем письме Андерсену одна из его читательниц: «Все хотят иметь «Прогулку», но я убеждена, что едва ли один из двадцати понимает ее или в состоянии следовать за Вашим поэтическим полетом. Именно Гофман кажется мне тем писателем, которого Вы напоминаете»26.
Датские критики считали, что в этом произведении Андерсен лишь следовал традициям немецких романтиков и что его книга была несколько наивным подражанием манере Гофмана. Они расценивали «Путешествие пешком...» как эпигонское и обратили внимание только на заключенную в нем фантастику. Хаук даже назвал книгу «литературным бедствием» и написал о ней: «...как будто бы сновидения, сбежавшие из сумасшедшего дома, хотели выдать за истинные произведения гения; ведь и в сновидениях можно найти фантазию»27. Хейбергу понравилась в книге манера Андерсена-рассказчика, но он не придал никакого значения ее содержанию. Он увидел здесь лишь переход от лиризма, с которого начинает каждый поэт, к более объективным изображениям природы. Современники рассказывают, что Эленшлегер воспринял книгу «Прогулка пешком...» как выпад против своих литературных взглядов.
* * *
«Я больше не тот, кем был, — сообщает в одном из своих писем начала 1830 годов Андерсен, — все в жизни приобрело для меня более глубокий смысл... великое целое ощущается мной во всей его глубине»28. Сказочник был одним из немногих датских писателей, который не прошел мимо Июльской революции 1830 года во Франции. Это событие захватило его и на целое десятилетие наложило отпечаток на все его творчество. Июльская революция имела определенный отклик в абсолютистской Дании. Представители датских реакционных кругов заявляли о своей солидарности с французской короной. У более прогрессивно настроенных датчан революция встретила горячий отклик. Литературное общество «Атеней» превратилось в политический клуб, где жадно обсуждались последние новости. Некоторые газеты, как, например, «Летучая почта» Хейберга, печатали без разрешения политические сообщения. «Я поражен, — писал епископ Мюнстер 21 августа 1830 года, — с каким легкомыслием, несмотря на ужасы прошлого, молодое поколение приветствует новую революцию».
В стране началось движение либеральной буржуазии, требовавшей ограничения абсолютизма и создания новой конституции. Напуганный революцией, король Фредерик VI был вынужден пойти на уступки и дал право каждому сословию избирать своих представителей в совещательное собрание. Ограниченный характер новых реформ вполне отвечал интересам крупных помещиков и чиновников, заинтересованных в сохранении абсолютистской власти: «Народ, отвыкший на протяжении ста семидесяти лет от политической деятельности, может лишь постепенно созреть для участия в ней. И, кроме того, для короля, привыкшего столько лет править единовластно, слишком большой жертвой было бы внезапное ограничение в правах. И, наконец, мы не желали бы этого ограничения для монарха, воля которого всегда была направлена на благо нации», — писал один из датских помещиков, высказывая общую удовлетворенность состоятельных кругов датского населения умеренным характером реформ.
Представители прогрессивной интеллигенции, составившие уже в 1820-е годы ядро либерального движения, такие как Леман, Чернинг и др., не были согласны с проектом конституции, предусматривающей лишь введение совещательного собрания. В частности, один из них писал 6 мая 1831 года: «Я не могу рассматривать все это иначе, как в высшей степени несовершенный и неполноценный скелет проекта Конституции, который лишь со временем сможет претвориться во что-нибудь действительно приемлемое»29.
Ограниченный характер датской конституции, удовлетворяющий состоятельную часть населения, объясняется привычкой датского общества к вековому абсолютизму, его косностью по отношению к передовым течениям своего времени. Писатель Фредерик Палудан-Мюллер называл 30-е годы XIX века в Дании «эстетическими». Известная артистка и автор мемуаров Йоханна Луисе Хайберг писала впоследствии о датском министре Халле, что он, как и все образованные люди того времени, в высшей степени интересовался сценическим искусством. И что политика, эта всепоглощающая гиена, была еще не в состоянии вытеснить Музы и Грации.
Июльская революция не вызвала сколько-нибудь заметных откликов в датской литературе. Только писатель Мёллер создал книгу «Художник среди мятежников», о которой известный датский критик Георг Брандес сказал, что она «своею преданностью престолу, своим чисто художественным равнодушием к событиям окружающего мира, своим презрением ко всякого рода общественным движениям изображает умственное состояние Дании в течение всей этой эпохи»30. Тем более прогрессивной является реакция Андерсена на события Июльской революции. Молодого писателя, как и многих других датчан того времени, политика занимала мало. В эти годы, по собственному признанию писателя, темой дня были литература и театр. Хотя среди друзей Андерсена были и монархисты, и сторонники конституции — такие как Леман, непосредственного участия в борьбе за конституцию писатель не принимал. Его чрезвычайно интересовали в то время события Июльской революции во Франции, воспетые им во многих стихотворениях. Уже в этот период идеал доброго и справедливого короля получает для Андерсена определенную притягательную силу. В этом сказались традиции просветительских теорий с их культом абсолютного, разумного и гуманного государя.
В это время Андерсен больше не поклоняется своему прежнему кумиру Эленшлегеру. Не удовлетворяют его и блестящие по форме, но далекие от жизни произведения Хейберга и близких к нему писателей — Херца, Хаука и др. В 1831 году, выступая против Херца, задевшего его в книге «Письма с того света», Андерсен выразил сущность своих разногласий с кружком Хейберга в словах: «Увлекайся формой цветка, расхваливай ее. Я — слепец, больше ценю его аромат»31. В другом стихотворении 1831 года «Вечное волшебство формы» он высмеивал поклонников формальной эстетской поэзии. Любимыми книгами писателя в этот период становятся народные новеллы датских писателей Стена Стенсена Бликкера, драмы Кристиана Видаля Бредаля и стихотворения Генриха Гейне, которые («Книга песен») особенно нравились ему своим лиризмом. Для Андерсена Бликкер — певец родной страны, в особенности Ютландии и ее жителей. Под непосредственным влиянием Бликкера Андерсен в начале 1830-х годов создает цикл стихотворений об Ютландии. Любил он и произведения Бредаля. Андерсен считал Бредаля народным поэтом. И то, что он жил среди крестьян и сам вспахивал свое поле, только усиливало уважение Андерсена к этому писателю. Для него Бликкер и Бредаль — подлинные представители датской демократической литературы. Он сравнивал поэзию Бредаля с цветком чертополоха, а Бликкера — с цветком бузины, обитателями родных лесов и полей.
В творчестве Гейне, восторженным почитателем которого Андерсен был в студенческие годы, его больше привлекала не социальная, а лирическая сторона. В пору юношеских любовных переживаний Андерсена Гейне всецело покорил его, так как с исчерпывающей полнотой выражал чувства и настроения датского писателя. В традиции Гейне — первый путевой очерк Андерсена «Теневые картины путешествия на Гарц, в Саксонскую Швейцарию и т. д. и т. д. летом 1831 года», увидевший свет в сентябре этого же года. «Теневые картины...»** — важное для Андерсена произведение начала 1830-х годов, которое также можно рассматривать как своеобразное выражение «кредо» писателя, ибо в нем особенно наглядно проявились его литературно-эстетические устремления этого периода. Если раньше Андерсен называл своими учителями Гофмана, Тика и Шамиссо, то в этом очерке само его название, неоднократные упоминания имени Гейне и цитаты из его стихотворений говорят о близости книги «Теневые картины...» к произведению великого немецкого поэта. Хотя книга Андерсена и обладает рядом известных достоинств, ей все же далеко до шедевра сатиры Гейне.
Андерсен поэтично воспринимает природу: леса, долины и горы восхищают его, если к тому же они связаны с какими-нибудь преданиями или населены таинственными существами. Все видится ему в волшебном свете, если горный ландшафт связан с какой-нибудь легендой. Когда почтальон рассказал Андерсену о разбойниках, обитающих в окрестностях Гослара, лес сразу же приобрел для него больший интерес. Таинственные видения, предстающие пред писателем во время его путешествия — герои датских и немецких народных сказок и преданий: говорящие цветы, эльфы и русалки, прекрасная Матильда, волшебный «цветок счастья», Фауст и т. д. Уже в первой главе очерка «Теневые картины...» писатель делится своим намерением правдиво изображать все виденное, ибо чудеснее и оригинальнее всяких выдумок — жизнь и природа. По мнению Андерсена, они так прекрасны, что даже произведения поэзии и искусства не в силах отразить их красоту и бледнеют пред ними. При виде развалин горного замка Андерсен смотрел вниз, в пропасть, и закрывал глаза, пытаясь проверить, охватил ли он взором всю бездну. Когда же он снова их открывал и смотрел вниз, бездна оказывалась гораздо глубже, чем он представлял себе.
Андерсен считает, что перо поэта в состоянии отразить только теневые картины действительности, а не ее самое. Поэзия и искусство бледнеют рядом с правдой жизни. И когда в памяти писателя встает ландшафт Гарца, озаренный дивным солнечным светом, он сетует, что не может правильно изобразить его ни в звуках, ни в песне. В письме к другу Андерсен говорил о горах: «Они не похожи ни на тучи, ни на море. Это — природа, природа, которую видишь, но рассказать о которой — невозможно».
Андерсен стремится описать все виденное им в Германии. На страницах очерка оживают Любек и Гамбург, горы Гарца, Люнебургская роща, замок Ильзенбург и пещера Баумана. В названиях глав, в отличие от книги «Прогулка пешком...», он объективно передает только виденное и слышанное. Например: Глава V «Гослар. Рудник. Паук. Сказание о прекрасной Матильде. Ильза. Брокен».
В книге «Теневые картины...» ощущается в какой-то степени и интерес Андерсена к Июльской революции. Слова, с которых начинается книга, можно расценивать как намек на недавние события во Франции. «Мы живем в такое время, когда события мирового значения следуют одно за другим, когда за год свершается больше, нежели прежде за целое десятилетие. На политическом горизонте вспыхивает метеор за метеором». Писателю всюду чудятся отзвуки революции. В немецком шахтерском городке Госларе Андерсену кажется, что изображения мадонн с младенцами на стенах домов шепчут: «Теперь не так, как раньше, когда короли и народ склонялись перед нами! И Гослар уже не прежний город, венец упал с наших голов и с головы короля!» Передавая свою беседу с Шамиссо, Андерсен приводит отзыв немецкого писателя о происходящих событиях: «Он говорит, что в эти тяжкие, ужасные времена, когда буря истории все сметает на своем пути и никто не прислушивается к нашим веселым песням, он хочет верить, что еще взойдет солнце»32.
Влияние недавней революции сказалось в книге не только в непосредственных намеках на нее. Обостряется любовь писателя к родной стране. Подлинный патриотизм проявляется в обращении Андерсена к прошлому Дании, к ее старине и во внимании к историческим преданиям. Он ощущает себя костью от кости, плотью от плоти Дании.
В путевом очерке Андерсена нашлось место и для изображения жизни народа и мрачных, печальных сторон действительности, чего не было в книге «Прогулка пешком...» и о чем напоминает заглавие книги «Теневые картины...» Недаром в одном из писем к другу в октябре 1831 года он утверждал, что писатель призван изображать жизнь с ее светом и тенью и что в мире существует, по крайней мере, столько же света, сколько и тьмы. Чем крупнее писатель, тем яснее он умеет нарисовать целое; именно благодаря могучему проникновению в человеческую жизнь Гёте есть и останется великим. Внимание Андерсена привлекает одаренность, музыкальность жителей Богемии и оборванные крестьянские дети, за ничтожную плату продающие цветы. Даже несколько сентиментальный рассказ о бедняке, которого удалось похоронить благодаря счастливой случайности, кажется Андерсену типичным. Этот эпизод производит сильное впечатление благодаря правдивому изображению темных улиц и тесных комнат, где ютится и умирает беднота. Большое место в книге «Теневые картины...» занимает правдивое описание рудника и жизни рудокопов в Госларе с первого дня работы до могилы. Однако повествование в целом приобретает несколько наивный характер; писатель ужасается однообразию монотонной жизни рудокопов, но его восхищает сам живописный вид рудника, который он сравнивает с преисподней.
В книге «Теневые картины...» ясно ощутимы литературно-эстетические взгляды Андерсена начала 1830-х годов. В этом очерке он требует, чтобы литература и искусство были как можно более естественны, чтобы они правдиво отражали жизнь. Возмущение писателя вызывает и условность, искусственность игры актеров гамбургского театра, которые в ответ на аплодисменты прерывали действие поклонами. С тонким юмором описывает он одну из таких сцен: героиня пьесы собиралась броситься в объятия своего возлюбленного, но в эту минуту раздались овации, она сделала движение вперед, поклонилась и тогда лишь кинулась в его объятия. «Искусство, — пишет Андерсен по этому поводу, — должно быть идеальной картиной природы; следует забыть, что это — искусство. Но как быть, если артист или актриса унижается до забвения естественности в искусстве ради ничтожных рукоплесканий?» Лица Мадонны и младенца на картине Рафаэля в Дрезденской галерее кажутся ему божественными, он подчеркивает их правдивость и близость к природе, свойственные настоящему произведению искусства. «Такого взгляда, таких умных глаз, — писал Андерсен, — нет ни у одного ребенка, и однако здесь — естественность, наивность, которая нас захватывает!»33 Писатель протестует против вымысла и отказа от правды жизни. В Брауншвейге, присутствуя в церкви во время венчания, Андерсен обратил внимание на то, что невеста все время искала кого-то глазами, вероятно, прежнего возлюбленного. И он иронически замечает, что в романе отвергнутый жених стоял бы смертельно бледный, опершись на колонну. Здесь же, увы, была действительность.
Датская критика не обратила внимания на черты нового в книге молодого писателя. Андерсен огорчался, что его произведение осталось непонятым, и писал по этому поводу: «Окружающие мне говорили, что в этой книге заметен прогресс в общем моем развитии. Однако их отношение ко мне вовсе не свидетельствовало о том, что они действительно признавали этот прогресс. Все то же мелочное желание выискивать мои ошибки и слабости»34.
Слова Андерсена справедливы по отношению к статье критика Мольбека, который обрушился на книгу «Теневые картины...» за беглое изображение ряда предметов и множество якобы обнаруженных им грамматических ошибок. Особенно не понравилось Мольбеку правдивое изображение городов и селений, то что все изображенные Андерсеном объекты слишком повседневны. Современники писателя не смогли по достоинству оценить его книгу. Однако значение этого очерка для дальнейшего творчества писателя 1830-х годов несомненно.
* * *
Общественные и литературно-эстетические принципы Андерсена, изложенные в его путевых очерках, отразились в его произведениях, написанных в конце 1820-х — начале 1830-х годов, и прежде всего, в немногочисленных сказках. Собственно говоря, обращение к сказке, столь естественное для писателя, воспитанного на фольклорной традиции, носит в этот период у Андерсена несколько случайный характер. Правда, в 1829 году он пишет о своем желании создать цикл сказок. Но до 1835 года желание его так и не осуществилось. Это — период поисков пути. Андерсен пишет сказки поэтические и прозаические, включает их в путевые очерки. Несомненно одно: все, что волновало его, свои общественные и литературно-эстетические раздумья писатель вольно или невольно вложил и в сказку.
В детстве Андерсен не только слушал и любил народные сказки и предания. Его фантазия претворяла и слышанное, и виденное, и прочитанное в сказочные, таинственные образы. С тех пор как он помнил себя, он сочиняя сказки. Первыми сказками Андерсена были его датские фантазии о китайском королевстве, расположенном якобы под Оденсе, о нем самом, якобы незаконном ребенке знатных родителей, и, наконец, его похожие на сказки «лекции» о строении человеческого тела, которые он «читал» старухам-прядильщицам. Известно, что и в годы учения, невзирая на запрет ректора Мейслинга, Андерсен создавал сказки.
В 1820-х и в начале 1830-х годов Андерсен, что почти не привлекало внимание исследователей, все время обращается к сказке в своих стихотворениях и путевых очерках. В стихотворениях и балладах «Каменный крест на острове Мён», «Комета», «Дочь великана», «Невеста морского короля», «Невеста в Кёрсвигской церкви», «С нежная королева», «Русалка с озера Самсё», «Хольгер Датчанин» и др. писатель обрабатывает сказочные сюжеты и мотивы.
Эленшлегер и Ингеманн, как говорилось, пользовались, в основном, в своих сказках: первый — древнесеверными и восточными, второй — средневековыми сюжетами. Андерсену с его демократическими взглядами был ближе всего датский фольклор, народные сказки и предания. Герои его поэтических сказочных произведений, построенных на фольклорных источниках — простые люди, труженики — рыбаки, охотники, портные и крестьяне, обрисованные писателем с большой симпатией. Он называет крестьян людьми великого ума, украшающими своими трудами страну, созданными для того, чтобы в зелень рядить откосы гор и сеять рожь. Андерсен восторженно относится к народному герою Хольгеру Датчанину. Богатырь, облаченный в ратные доспехи, спит в подземелье замка Кронборг, но готов в любую минуту подняться и выступить в защиту родины: «Как там в Дании? Нужна ли ей моя помощь?»35 — спрашивает богатырь даже во сне, обещая, что придет на помощь в час опасности!
Молодой писатель в свойственной ему манере пересказал предания о бледной деве утеса, полюбившей охотника; о комете, приносящей народу чуму, войну, голод; о дочери великана, обитающей глубоко под землей, в недрах мощных гор, и о русалке, возлюбленной короля Кристиана IV, о влюбленных, похороненных сразу же после свадьбы, и о Снежной королеве, отнявшей возлюбленного у молодой девушки. В фантастические сказки Андерсен вводит бытовые картины. Среди дьявольских наваждений кот спокойно завтракает селедочной головкой; одетые в праздничное платье крестьяне с женами и детьми, с книжкой псалмов в руках идут домой из церкви; в хижине девушка ожидает возлюбленного; высоко в горах пасутся овечки, на камне у воды сидит мальчик, у ног его пенятся волны. Сказочные персонажи также охарактеризованы при помощи бытовых деталей. Русалка — бледна и стара, королева Судьбы одета в простое крестьянское платье, герой сказки — человек труда, портной. Он сидит на столе и шьет, рядом с ним стоит жалкая миска с едой. Дочь великана совсем по-человечески усердно вяжет чулочки для сестриц и заботится о них. Снежная королева разъезжает на белом коне, а в бедном домике, «при огне, у сырого окна ждет красотка кого-то одна».
В этих стихотворениях появляются герои будущих сказок Андерсена — одушевленные предметы и деревья, книги, разговаривающие на полках библиотеки, дуб, рассказывающий старые сказки, и т. д. Что касается русалки, Снежной королевы и Хольгера Датчанина, то они снова оживут на страницах одноименных прозаических сказок писателя в 1830—1840-х годах. Поэтические произведения Андерсена, в которых использованы сюжеты и мотивы датских народных сказок и преданий, еще художественно незрелы и слабы. Их трудно рассматривать как литературные сказки, но они свидетельствуют о внимании молодого писателя к фольклору, а также о его интересе к действительности на заре творчества.
В путевых очерках «Прогулка пешком...» и «Теневые картины...» Андерсен продолжает дальнейшие поиски своего жанра. В книгу «Прогулка пешком...» он включает стихотворную сказку «Водолазный колокол», а в книгу «Теневые картины...» — сказочную фантастическую картину почти без действия «Эльфы в Люнебургской роще» и сказку «Король говорит: — Это ложь!» Причем все эти произведения — художественная иллюстрация взглядов Андерсена, высказанных им в очерках.
«Водолазный колокол» — сказка о необычайном волшебном путешествии на морское дно, где человек попадает в леса и города, встречает рыб, говорящих по-французски, ученых и дам. Обращает на себя внимание переплетение фантастики со множеством бытовых зарисовок, деталей и сравнений. Пока колокол погружался в воду, на берегу длинной, пестрой вереницей толпились зрителя. Небо, усеянное звездами, похоже было на золу от сожженной бумаги. Под водой, как и на земле, водолаз видел горы и долины, леса и города.
В соответствии со своими общественными взглядами Андерсен вводит в сказку и элементы социальной критики. Мирные рыбы становятся злыми и хищными, когда приближаются к берегам, то есть, иносказательно, подвергаются влиянию волчьих людских законов. Рыбы уговаривают водолаза: «Не бойся, мы не съедим тебя... только когда мы подплываем к берегам, нас заражает ваша кровожадность, и мы поедаем своих ближних, как некогда это делали ваша знать и католические священники»36. Нравы, царящие на дне морском, ничуть не отличаются от тех, что господствуют на суше. Светские дамы толкуют то об украшениях и роскоши, то о диспуте ученых, в котором смыслят не больше, чем в санскрите. Одна вставляет в свою речь множество французских слов, другая сплетничает напропалую.
В сказках «Эльфы в Люнебургской роще» и «Король говорит: — Это ложь!» писатель, пользуясь художественным приемом смешения фантастического и реального, иллюстрирует свои творческие интересы, которые обозначились в книге «Теневые картины...».
В маленькой фантастической картинке «Эльфы в Люнебургской роще» персонажи датских преданий — эльфы, обитающие в цветах, и живые люди — студенты, англичане, молодые девушки, купцы, аптекари и т. д. — равноправные герои. Эльфы навевают путешественникам весьма обыденные сны: студенту снятся экзамены, англичанину его возлюбленная, молодой девушке — печальная история из ее собственной жизни, купцу — биржа в Гамбурге, старику аптекарю — увечье и нищета.
В сказке «Король говорит: «Это — ложь!»» наряду с героями датских народных сказок — хитроумным бедняком, недоверчивым королем, принцем, красавицей-принцессой — появляются сам Андерсен, няня и дети, гуляющие в Фредериксбергском саду в Копенгагене, и персонажи известной в то время пьесы «Три дня из жизни игрока». Даже традиционный зачин и концовку народной сказки писатель иронически переделывает на современный лад. «В стране чудес, — пишет он, — много-много лет тому назад, когда еще никому не снились ни моя писательская деятельность, ни «Три дня из жизни игрока», жил-был старый седой король». В конце сказки в комнату Андерсена кто-то постучал: «Я крикнул: «Войдите!» — и представьте мое удивление! Вошел старый король в короне, со скипетром в руках!»37
В первой сказке смешение фантастического и реального позволяет Андерсену показать картины жизни бедняков и образы его современников — студентов, биржевых маклеров и филистеров с трубками в зубах и толстыми тростями в руках. Во второй сказке — забавная, неправдоподобная история помогает писателю осудить эпигонскую романтическую драматургию и противопоставить бесталанным измышлениям современных писателей народную фантастику.
Сенсационная пьеса «Три дня из жизни игрока», которую Андерсен видел в Брауншвейге, послужила поводом для создания сказки «Король говорит: Это — ложь!» Действие пьесы делилось не на акты, а на дни. Писателя возмутила искусственность и ходульность пьесы, герой которой, проигравшийся игрок, убил своего отца, а назавтра всадил пулю в живот невинному человеку. Андерсен писал тогда одному из друзей, что «вечером был в комедии и смотрел пьесу «Три дня из жизни игрока», мелодраму. Но ее содержание настолько противоречило всякому человеческому чувству, а я, кроме того, был так измучен путешествием, что ушел домой сразу после окончания второго акта». Вскоре после этого спектакля Андерсен написал сказку, явившуюся литературной пародией на мелодрамы. Использовав для этой цели различные варианты одной из известнейших датских народных сказок и изменив содержание фольклорных источников, писатель создал злободневное, глубоко современное произведение. Из множества известных ему народных сказок он выбирает «Сказку про ложь» и «Верного слугу», обличающие аристократические предрассудки, феодальное чванство, пустоту и никчемность интересов власть имущих. Старый король обещает, вопреки своему желанию, отдать дочь в жены бедняку Йеппе, если тот заставит его произнести слова «Это — ложь!». Никакие выдумки Йеппе — будто пчелы носят деревянные башмаки, будто захлебнулся громадный полк солдат и т. д. — не могут заставить короля произнести заветные слова. Только хитроумный рассказ Йеппе о том, как его отец и отец монарха встретились на небе и последний предложил бедняку сесть в его присутствии, показался королю настолько невероятным, что он воскликнул: «Это — ложь!» Андерсен полностью использует в своем произведении содержание народной сказки. И у него центральным остается социальный мотив обличения пустоты и ничтожества монарха. Но писатель привносит в этот фольклорный источник чуждый ей слой, вводит современную литературную тему, подвергает критике пьесу-мелодраму, создает резкую сатиру на произведения этого жанра. В сказке Андерсена у короля такие же никчемные интересы. Его не интересуют государственные дела. Единственный вопрос, занимающий монарха: существует ли на свете ложь. Он обещает отдать дочь в жены тому, кто солжет. Все подданные монарха старались лгать, но король все принимал за чистую монету. Прекрасный молодой принц, влюбленный в принцессу, отвечавшую ему взаимностью, девять лет изощрялся в лжи, но все напрасно! Король верил всему: что в огороде принца растет капуста, под каждым листом которой уместится полк солдат, и что пока топор с крыши долетит до земли, ласточка успеет свить гнездо и вывести птенцов, и т. д. Король благодушно отвечал, что все это — возможно. Принц и принцесса так и не поженились, а король умер с неудовлетворенным желанием услышать абсолютную ложь. После смерти он явился с того света к сочинителю Андерсену, надеясь услышать абсолютную ложь и успокоиться. Никакая фантастика волшебных сказок, которым слепо верил король, не в состоянии сравниться с содержанием пьесы «Три дня из жизни игрока». Когда Андерсен рассказал королю содержание пьесы, лицо короля прояснилось, он схватил его за руку и восторженно воскликнул: «Вот это — ложь, сын мой! Ничего такого на свете не бывает! Теперь я спасен!»38
Таким образом писатель остроумно и изобретательно использовал содержание народной сказки, чтобы в начале 1830-х годов высказать свои взгляды на искусство. Сказку «Король говорит: «Это — ложь!»» можно рассматривать как один из первых шагов на пути создания Андерсеном датской и европейской литературной сказки. Трактуя современную и злободневную тему, сделав равноправными участниками произведения самого себя и своих соотечественников, введя своеобразный зачин и концовку, писатель начал «расковывать» сказку народную, подчинять ее новым литературным законам.
В этот же период Андерсен опубликовал две прозаические сказки «Утонувший монастырь» и «Мертвый человек». Сказка «Утонувший монастырь» — переделка немецкого народного предания — написана в манере, близкой произведениям Андерсена 1820-х годов. Трудно утверждать, но возможно, что эта сказка была создана молодым писателем значительно раньше, в середине 1820-х годов и лишь опубликована в начале 1830-х годов. В пользу этого предположения говорит множество встречающихся в сказке мистических и фантастических элементов. Здесь — все аксессуары таинственного «черного» романа: лес, навевающий «жуткую печаль», «бездонная глубина озера», «дым и огонь», вырывающийся из страшной бездны, бездомный странник, злая привратница, ангелоподобная монахиня, влюбленный в нее рыцарь, мщение, ночные свидания, гибель невинных и т. д. И наряду с этим удивительно точное описание места действия (характерное для преданий), явлений природы, причин поступков людей и т. д.: монастырь расположен «неподалеку от местечка Нейенкирх, посреди темного леса», привратница отказывается открыть двери нищему старику, потому что «было очень холодно и ей не хотелось спускаться вниз»39. Все это сближает сказку с самыми ранними произведениями молодого писателя.
Андерсен указывал, что, создавая сказку «Мертвый человек», он хотел написать произведение в стиле Музеуса, «Немецкие народные сказки» которого с их остроумно-ироническими замечаниями, беззлобной насмешкой над современностью пользовались в Дании большой популярностью в то время. Ведь у Музеуса часто встречались параллели между сказочным и реальным современным миром, правда, с целью безобидно посмеяться над последними. Рассказывая, например, в одном из своих произведений о молодом рыцаре, увидавшем спящую прекрасную даму, Музеус пишет, что его современники совершенно иначе умеют пользоваться подобными счастливыми ситуациями. Одновременно в своей сказке Андерсен использовал чрезвычайно распространенную в различных областях Дании, особенно на Зеландии и в Ютландии, народную сказку «Помощь мертвеца», варианты — «Труп бедняка», «Три марки», «Принцесса и двенадцать пар золоченых туфелек», «Король и мельник», записанную Грундтвигом в 1850—1860-х и обработанную им в 1880-х годах. «В детстве я с величайшей радостью слушал сказки, большая их часть еще жива в моей памяти, причем некоторые из них известны только немногим или совсем неизвестны: одну из них я здесь и пересказал»40, — комментирует писатель.
История доброго и щедрого бедняка, который женился на королевской дочери, очевидно, не случайно привлекла внимание Андерсена, убежденного в духовной красоте представителей народа. Ему, видимо, понравилось и противопоставление щедрости героя народной сказки алчности пастора.
Из народной сказки «Помощь мертвеца» Андерсен взял основной сюжет, историю молодого Йоханнеса, все состояние которого равняется пятидесяти риксдалерам. Герой его сказки «Мертвый человек» так же щедр, как и герой народной, и точно так же вознагражден за свою доброту. Как и в народной сказке, Йоханнес добивается счастья с помощью своего попутчика. Из других фольклорных источников заимствован ряд деталей чудесных событий и превращений: отец Йоханнеса умирает, когда выгорает лампа, во дворе у принцессы клумбы выложены человеческими костями, на террасах гримасничают черепа мертвецов, а сама принцесса на орлиных крыльях ночью летает в замок тролля. Из народных же сказок попали сюда тролли и троекратное повторение различных событий, а из преданий — эльфы, призраки, воскресшие мертвецы.
Использовав основную сюжетную канву народной сказки, писатель пересказывает ее по-иному. Он обращается к фольклорному источнику, чтобы на его основе создать свое произведение, отличающееся от короткого народного прежде всего значительной длиной. Можно сказать, что все изменения, внесенные Андерсеном, сделаны в плане подчеркивания, углубления и усиления гуманистических настроений и демократических тенденций, присущих народной сказке. Вознаграждая героя, Андерсен наделяет Йоханнеса рядом достоинств, делающих его счастье особенно заслуженным. Йоханнес патриотичен и любознателен, добр и человеколюбив. Он приводит в порядок чужие могилы, подает милостыню нищему, на последние деньги спасает от поношения труп неизвестного человека, помогает старухе, сломавшей ногу. Оценку его поступков автор вкладывает в уста рассказчика, которого не было в народной сказке. Играющим в кустарнике эльфам не мешал Йоханнес, так как он был добр. После каждого достойного поступка он чувствовал себя веселым и довольным, веселым и удовлетворенным.
Полная противоположность Йоханнесу — старый король и его дочь, образы которых психологически заострены по сравнению с народной сказкой. При всей своей доброте король у Андерсена ничтожен и слаб. Он оплакивает невинных жертв дочери, но у него не хватает сил помешать ей. Узнав о сватовстве Йоханнеса, он расплакался так, что скипетр упал на землю. Дочь короля в народе называют злой ведьмой. Она играет жизнью и смертью людей, казня без сожаления всех неугодных ей. В противопоставлении доброго и благородного бедняка ничтожному королю и его злой дочери — основная идея этого произведения. Йоханнес превосходит остальных персонажей сказки не только добротой и благородством, но и мужеством, и силой воли. Старый король ничем не мог помешать своей дочери, которая вершила злые дела с помощью тролля. Бедняк — сильнее монарха, сильнее принцессы и волшебника. С помощью спутника — мертвого человека — он отгадывает все их загадки и разрушает волшебные чары, освобождает принцессу от колдовства, превратившего ее в ведьму, оказывается, по словам тролля, «гораздо большим человеком, чем мы все вместе взятые». Основная идея произведения — достоинство человека не определяется его происхождением. «Господь Бог дал ей прекрасную внешность, — рассуждает хозяин гостиницы о королевской дочери. — Но что пользы в этом? Осел останется ослом, даже если одет в золотую попону! Знатный человек без добродетели все равно, что свечка без огня»41.
Отдавая дань волшебной фантастике народных сказок, где герой просто женится на принцессе и ни о какой любви нет и речи, Йоханнес Андерсена в сказке пылает безумной страстью к принцессе: «...Словно невидимые силы тянули его за собой, он должен был видеть красавицу-принцессу и говорить с ней. Был ли во всем мире кто-нибудь прекраснее ее?»42 Упоминания и ссылки на модных литературных персонажей в сказке «Мертвый человек» свидетельствуют о вторжении автора в мир сказочных героев и нарушают художественную условность народной сказки. Описывая любовные переживания Йоханнеса, Андерсен пишет: «Похоже, что он недавно прочитал Вертера, он в состоянии был только любить и умереть». Йоханнес и его спутник приходят во время своих странствий в царство Червонного короля, близкого родственника Сильвио Бубнового короля, хорошо известного по драматической сказке Карло Гоцци «Три померанца». О жестокой принцессе писатель говорит: «Как вторая Турандот приказывала она без милости и жалости казнить» тех, кто был ей неугоден43.
Следуя иронически-романтическим приемам, Андерсен выступает в своей сказке и против лживости, надуманности и неестественности мелодрам. Героиня кукольного театра царственным жестом отдает свою золотую корону ради воскрешения супруга и придворных. Принцесса улыбается так прекрасно, что Андерсен не может не воскликнуть, что эта улыбка имела бы успех как в романе, так и в театре.
Будучи сторонником правдивого искусства, Андерсен брал из фольклора самые драгоценные его элементы, он стремился к еще большему усилению реальности, присущей народной сказке. Об этом свидетельствуют слова Гёте, взятые Андерсеном в качестве эпиграфа к сказке «Мертвый человек»:
Сказку, еще полную чудес,
Поэтическое искусство делает правдивой44.
Животным, насекомым, фантастическим существам приписывается поведение людей. Лягушки сидят важные и надутые, словно подвыпившие музыканты. Комары и эльфы отплясывают французские танцы. Блуждающие огоньки, герои датских народных преданий, играют в пятнашки. У эльфов волосы заколоты золотым гребнем, а пауки строят длинные висячие мосты и дворцы. Гости тролля — одушевленные куски дерева, в которые вдохнул жизнь тролль, очень похожи на людей, «...маленькие фрёкен, ростом едва с аршин, танцевали с очаровательными военными, которые были ничуть не выше их»45.
В сказке появляются пространные описания природы, совершенно отсутствующие в народном источнике. Описывая ночной отдых Йоханнеса, Андерсен говорит: «Ковром его было зеленое поле, вазами с цветами — кусты бузины и диких роз, а фонтаном служила речка с ее свежей, проточной водой». Все перипетии повествования сопровождаются указанием на погоду и время действия. «Стоял прекрасный августовский вечер...», «Было прекрасное утро, покрытое росой поле сверкало как отливающее золотом море в лучах утреннего солнца»46. Характерно, что герои Андерсена живут не в каком-либо фантастическом королевстве, а в хорошо знакомых датчанам местах — Богенсе, Эльвергоре, что сближает сказку Андерсена с народными преданиями.
Очень точными, в плане бытовых, прозаических подробностей, даны описания смерти отца Йоханнеса, горя и одиночества мальчика и указание на размеры доставшегося ему наследства — пятьдесят риксдалеров. Интересным с этой же точки зрения является поведение Йоханнеса, живого человека, а не выдуманного героя. Его не обслуживают, как в волшебной сказке, невидимые слуги, ему не приносят роскошного платья. Он бедняк, и все делает для себя сам. Йоханнес отправляется в королевский дворец только после того, «как вычистил сапоги и платье, вымыл лицо и руки, причесал свои белокурые волосы»47. Даже король предстает в сказке Андерсена в шлафроке, в туфлях и с яблоком в руке. Уже в этой ранней сказке Андерсена живут необычайной сказочной жизнью палки от метелок с надетыми на них кочанами капусты. Они изображают придворных.
Сказка «Мертвый человек» успеха не имела и даже вызвала недоумение. Современники не поняли, что в своем первом крупном произведении сказочного жанра Андерсен явился создателем литературной сказки, одной из составных частей которой наряду с преданием явилась народная сказка.
Андерсен в отличие от безымянных сказочников, создателей народной сказки, бытующей в устной традиции, написал сказку литературную, авторскую, именную. Он дал ей свое имя. От сказки народной литературная андерсеновская сказка отличалась своими размерами, введением психологических моральных мотивов, любовных переживаний героя, описаний природы, своеобразным приземлением сказочных героев. Андерсен несколько расширил рамки своей сказки по сравнению о народной. Он ввел туда модных литературных персонажей, злободневную литературную тему, черты бытописания и одушевление, персонификацию повседневных предметов.
Сказка «Мертвый человек» означала важный этап в творчестве Андерсена, являлась как бы итогом его литературно-эстетических взглядов в 1820-х и в начале 1830-х годов. В этом произведении писатель отошел от своих кумиров Эленшлегера и Ингеманна. Он не только не стремился следовать за ними в изображении древности и Средневековья, но и подверг довольно резкой критике искусственность и натянутость — элементы датской романтической литературы того времени. Он перенес действие сказки в современность, подчеркнул идею превосходства личных достоинств над происхождением, а главное, сделал носителем идеи добра — человека из народа. Введение тем современности, социальной критики, изображение героев из народа, оживление предметов — новшество Андерсена в области датской литературной сказки.
* * *
Уже первые сказки Андерсена свидетельствуют о том, что он расширил жанровые границы датской литературной сказки. В таких произведениях, как «Водолазный колокол», «Утонувший монастырь», «Эльфы в Люнебургской роще», «Король говорит: — Это — ложь!», и в особенности, в сказке «Мертвый человек» уже отчетливо выражено своеобразие творческой манеры Андерсена-сказочника. Сам Андерсен отмечал в 1830 году, что будет стоять гораздо ниже Эленшлегера и далеко от Ингеманна. Но здесь речь идет, конечно, не о качественном различии, а о художественном, эстетическом. Сам Эленшлегер справедливо писал, что Андерсену был свойствен в высшей степени «субъективный способ оригинального понимания сказки»48.
Оригинальность понимания сказки, о которой упоминал глава датского романтизма, заключалась в особом отношении Андерсена к народной сказке, в своеобразной трактовке проблемы Добра и Зла, в новом восприятии действительности. Молодой писатель использовал в своем творчестве народные сказки, бытовавшие в среде датского народа. Он обращался к произведениям фольклора не для того, чтобы противопоставить прошлое настоящему, а чтобы переосмыслить их и создать новые сказки в духе современных ему демократических тенденций.
У Эленшлегера и Ингеманна носителями идеи добра выступали патриархальные монархи и рыцари-завоеватели. Положительные герои Андерсена — сильные и благородные представители народа, противопоставленные ничтожным и злым коронованным особам. Эленшлегер и Ингеманн отдали в своих сказках большую дань фантастике, описаниям чудес, сверхъестественных событий и явлений. Андерсен также прибегал к элементам фантастики в 1820-е годы, но почти во всех первых сказках молодого писателя фантастические фигуры ряда героев приобретают прозаический характер.
Ученик многих чародеев романизма начала XIX века, Андерсен преодолел влияние своих учителей. Если герой известного немецкого предания, ученик чародея так и не смог превзойти своего учителя, Андерсен уже в начале 1830-х годов нашел свой собственный путь, который вскоре приведет его к славе.
Примечания
*. Так в дальнейшем мы называем книгу «Прогулка пешком от Холмского канала до восточной оконечности острова Амагер».
**. Так в дальнейшем мы называем книгу «Теневые картины путешествия на Гарц, в Саксонскую Швейцарию и т. д. и т. д. летом 1831 года».
1. Цит. по: Høeg Т. H.C. Andersen og hans Odense—Venner i familierne Iversen og Hanck // Anderseniana. Vol. 7. København, 1939. S. 53; Woel C.M. H.C. Andersens liv og digtning. Bd. 1. København, 1949. S. 281; Bredsdorff E. H.C. Andersen. København, 1987; Mylius Johan de. H.C. Andersens liv. Oslo, 19984 H.C. Andersen — et livs digtning. København, 2005.
2. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. IX. С. 490.
3. Цит. по: Østergaard V. Illustreret dansk litteratur-historie. København og Kristiania, 1907. S. 37; Bredsdorff E. Introduction // Hans Christian Andersen. 80 Fairy Tales. Copenhagen, 2004.
4. Цит. по: Norrild S. Dansk litteratur fra Saxo til Kaj Munk. Bd. 1. København, 1949.
5. Цит. по: Simonsen I. Den danske børnebog i det 19. Aarhundrede. København, 1966. S. 85, 78; Погодин А. Предисловие // Датская новелла XIX—XX вв. Л., 1967; Брауде Л. Предисловие // Эленшлегер А. Избранное. Л., 1984.
6. Breve fra og til Adam Oehlenschläger 1798—1809. Bd. 1. København, 1945. S. 99.
7. Oehlenschläger A. Schriften. Bd. 15. Breslau, 1830. S. 45, 52, 46.
8. Oehlenschläger A. Samlede dramatiske Eventyr. København, 1913. S. 231.
9. Ingemann B.S. Samlede Eventyr og Fortællinger. Bd. 1. København, 1845. S. 203; cm.: Kofoed N. Den ukendte Ingemann. København, 1996.
10. Цит. по: Høeg T. Op. cit. S. 53.
11. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2. Т. 5. М., 1956. С. 420.
12. Gamle danske Minder i Folkemunde samlede og udgivne af Svend Grundtvig, 1. Hefte. København, 1854. S. 74.
13. Christensen G. H.C. Andersen og de danske Folkeeventyr // Danske Studier, 4. Hefte, 1906; Брауде Л. Фольклорные источники скандинавской литературной сказки // Скандинавский сборник. Таллин, 1980; Литературная сказка Андерсена и фольклор // Детская литература. 1978. № 11.
14. H.C. Andersen. Eventyr og historier. Bd. 5. København, 1943. S. 385.
15. H.C. Andersen. Samlede skrifter. Bd. 6. København, 1877. S. 224.
16. H.C. Andersen. Brudstykke af en Udflugt i Sommeren 1829 // Anderseniana. Vol. 8. København, 1940. S. 15.
17. H.C. Andersen. Samlede skrifter. Bd. 12. København, 1878. S. 204.
18. Ibid. S. 251.
19. Brevveksling med Jonas Collin den Ældre og andre Medlemmer av det Collinske Hus. Bd. 1. København, 1933. S. 40—41.
20. H.C. Andersen. Samlede skrifter. Bd. 6. S. 148.
21. H.C. Andersen. En Digters Bazzar. København, 1841. S. 576.
22. Ibid. S. 17.
23. H.C. Andersen. Der Dichter und die Welt. S. 22.
24. H.C. Andersen. Samlede skrifter. Bd. 1. S. 175, 235.
25. Ibid. S. 241.
26. Høeg T. Op. cit. S. 43.
27. Цит. по: Larsen K. H.C. Andersen Leben ohne Dichtung. Berlin und Leipzig, 1926. S. 71; См.: Брауде Л. Портрет // Андерсен Х.К. Сказка моей жизни. М., 2004.
28. H.C. Andersen. Der Dichter und die Welt. S. 44.
29. Danske politiske Breve fra 1830—1840erne. Bd. 1. København, 1945. S. 2, 17, 25.
30. Брандес Г. Собр. соч.: В 12 т. Т. 3. Киев, 1902. С. 13.
31. H.C. Andersen. Samlede skrifter. Bd. 12. S. 174.
32. Ibid. Bd. 8. København, 1878. S. 3, 117.
33. Ibid. S. 14, 85.
34. Ibid. Bd. 1. S. 93.
35. H.C. Andersen. Digte. København, 1833. S. 126; См.: Hvor Skoven dog er frisk og stor. København, 1991; Mylius Johan de. Hr. Digter Andersen. Odense, 1994.
36. H.C. Andersen. Samlede skrifter. Bd. 6. S. 249.
37. Ibid. Bd. 8. S. 27.
38. Ibid.
39. H.C. Andersen. Eventyr og historier i 15 bind. Bd. 16. Odense, 1943—1945. S. 173, 174.
40. H.C. Andersen. Eventyr og historier. Bd. 5. S. 381.
41. Ibid. Bd. 1. S. 352, 345.
42. Ibid. S. 346.
43. Ibid. S. 347, 345.
44. Ibid. S. 381.
45. Ibid. S. 349.
46. Ibid. S. 333, 335.
47. Ibid. S. 333.
48. Oehlenschlägers Erindringer. Bd. 4. København, 1951. S. 144.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |