Сокровища природы становятся нашим достоянием часто благодаря случаю. Собака запачкала нос о раздавленную пурпурную улитку, и — была открыта драгоценная пурпуровая краска. Пара диких буйволов взрыла в драке рогами золотоносную почву Америки, и — из-под развороченного дёрна заблестела богатая золотая жила.
«Да! Всё это случалось в старину!» — скажут люди. «Тогда всё делалось иначе, само собою! В наше время таких открытий уже нет! Приходится всё добывать кровью и по́том, рыться в глубоких шахтах, чтобы отыскать драгоценные руды, — запасы их всё более и более истощаются!» И вдруг... высунулся золотой перст земли из полуострова Калифорнии, и мы узрели воочию баснословные богатства Монте-Кристо, узрели пещеру Алладина! Сокровищница природы неистощима; мы, говоря попросту, сняли пока одну верхушку, а самая мера ещё полна! То же самое и с сокровищницей науки, — перед нами ещё целый мир открытий!
«Зато в стране поэзии обшарены уже все уголки, всё лучшее, прекраснейшее взято!» — ноет какой-нибудь поэтик. «Счастлив, кто родился в древние времена! Тогда ещё поэзия была почти нетронутою, девственною страною, сокровища её блестели, как золотые жилы на поверхности земли!»
Не говори так! Счастлив и ты, современный поэт! Ты унаследовал все великие сокровища, обретённые в стране поэзии твоими предшественниками! Ты можешь учиться у них, что только истина будет жить вечно.
Наше время — время великих открытий. Откроется и в стране поэзии своя Калифорния.
«Где же её искать?» — спросишь ты.
Она так близко, что тебе и в голову не приходит считать её за новую неоткрытую страну. Переплыви же вместе со мною, подобно новому Леандру, отделяющий нас от неё пролив; чёрные слова на белой бумаге понесут тебя на своих хребтах, как волны; каждая точка — удар волны.
Огромная зала библиотеки, открытая для всех и каждого; кругом по стенам полки с книгами — и старыми и новыми. Рукописи навалены горами; всюду карты и глобусы. За маленькими столиками сидят и пишут труженики мысли и пера. Труд их нелёгок! И вдруг всё меняется: полки превращаются в террасы, на которых растут чудные деревья, покрытые цветами и плодами; тяжёлые гроздья винограда повисают между осыпанными листвою лозами; кругом жизнь и движение!.. Старые фолианты и запылённые рукописи превращаются в цветущие богатырские курганы; откуда ни возьмись встают закованные в доспехи рыцари и конунги в золотых коронах, звучат арфы бардов, история проникается жизненностью поэзии — в залу вошёл поэт! Он увидел живые видения, вдохнул в себя аромат цветов, сдавил виноградные гроздья и напился чудодейственного сока. А он и сам ещё не знал, что он поэт, носитель светоча поэзии перед поколениями и веками!...
Свежий, душистый лес; прощается чета влюблённых. Прощальный поцелуй является для поэта таинством посвящения! И аромат в лесу ещё усиливается, щебетанье птиц звучит дивной гармонией, проглядывает солнышко и веет прохладный ветерок. Природа становится вдвое прекраснее, чуя присутствие поэта!
И вот он стоит там, подобно Геркулесу на распутьи: перед ним две фигуры. Обе готовы вести его и служить ему. Одна — сморщенная старуха, другая — юноша, светлый, как ангел-путеводитель Товии. На старухе плащ затканный цветами, фигурами животных и людей, сплетающихся причудливыми арабесками. Она в очках, а в руках держит фонарь и мешок; в нём старые, золотообрезные карты, разные волшебные снадобья и талисманы — словом все атрибуты суеверия. Она опирается на палку, как дряхлая старуха, и в то же время воздушна и легка, как болотный туман.
«Коли хочешь быть поэтом, видеть мир, как нужно поэту — иди за мною!» — говорит она. «Я зажгу свой фонарь; он лучше Диогеновского!» И огонёк заблестел, старуха подняла голову и словно вдруг выросла, перед поэтом очутилось могучее видение; имя ему — Суеверие. «Я владычествую в царстве романтизма!» — говорит она и сама этому верит. Фонарь осветил землю, как полная луна, и земля сделалась прозрачною, как воды океана в штиль, как стеклянная гора в сказке. «Всё моё царство к твоим услугам! Воспевай, что видишь, воспевай, как будто до тебя не воспевал этого никто!»
И поэту чудится, что декорация местности перед ним всё меняется. Вот плывут величественные готические соборы с покрытыми живописью стёклами, звучат полуночные колокола, встают из могил мертвецы... Под плакучей ивой сидит умершая мать и кутает своё нерождённое дитя; старые разрушенные рыцарские замки подымаются из болотной почвы, подъёмные мосты опускаются, и поэт смотрит в увешанные картинами пустынные залы, в галереи, где бродит вестница смерти — Белая дама... В глубоких подземельях обитает василиск, чудовище вылупляющееся из петушиного яйца, неуязвимое никаким оружием, но бессильное вынести свой собственный вид; увидя своё отражение, он разрывается на куски, как гадюка от удара дубинкой. Видения плыли, сменяя одно другое, а старуха в это время мурлыкала свои таинственные песни, сверчок подтягивал ей, во́рон вторил, и на свечке в фонаре нагорали стружки. «Смерть! Смерть!» — проносилось и шелестело по всему этому полному призраков царству.
«Следуй за мною в жизнь на поиски истины!» — вскричал юноша, светлый, как херувим. От чела его исходило сияние, в руке у него сверкал огненный меч. «Я гений науки!» — сказал он. «Мой мир куда выше, он доходит до царства истины!»
И ясный свет разлился вокруг. Призраки побледнели, расплылись: фонарь старухи освещал не действительность, а лишь отбрасывал туманные картины на стены старых развалин, картины, которые образовал болотный туман, гонимый ветром.
«Я обогащу тебя знанием и опытом! Истина во всём творении, истина в Боге!»
И луч света проник в глубь тихого озера, откуда подымался под звуки колоколов затонувшего за́мка призрачный туман, проник и — осветил мир подводных растений. Капля воды из лужи, освещённая этим лучом, явилась миром живых существ, самых диковинных форм; существа эти боролись, наслаждались, жили!.. В водяной капле был целый мир. Острый меч гения науки рассёк своды глубокого подземелья, где убивал людей василиск, осветил подземелье, и — чудовище расплылось в смертоносные испарения, когти его превратились в газы от бродящего вина, глаза в светильный газ, вспыхивающий от прикосновения струи свежего воздуха. Меч гения выковал из золотой песчинки лист, тонкий, как налёт, оставляемый на стекле нашим дыханием. А от лезвия меча исходил такой свет, что нить паутины казалась якорным канатом. И голос гения науки зазвучал на весь мир, как будто вернулось время чудес. По всей земле протянулись тонкие железные ленты, а по ним окрылённые паром летят с быстротою ласточек нагруженные тяжёлые вагоны. Перед современною мудростью расступаются горы, поднимаются ложбины. А по металлическим нитям летят с быстротою молний мысли и слова, летят из города в город. «Жизнь! Жизнь!» — звучало в природе. «Вот каково наше время! Поэт, оно принадлежит тебе, воспой разум и истину!»
И гений науки опять взмахнул сверкающим мечом. Что за зрелище! Словно луч света прорвался сквозь щёлочку в тёмное пространство и образовал длинный крутящийся столб из мириад светлых пылинок. Но здесь каждая пылинка была целым миром: перед поэтом открылось звёздное небо. Снова зазвучал голос гения: «Ты дивишься величине земли, а каждая точка здесь, каждая пылинка равна земле! Всё это лишь пылинки и в то же время звёзды-миры! Как крутящийся столб из мириад пылинок, образуемый солнечным лучом, прорвавшимся сквозь щёлочку в тёмное пространство — вертится в мировом безграничном пространстве столб из светил, который ты зовёшь звёздным небом. А за ним светится ещё туманный млечный путь — новое звёздное небо, другой столб, и оба они только два радиуса, две спицы в колесе вселенной. Как же велико оно само и сколько радиусов исходит из вечного центра — Бога!
«Так вот, что видит ныне глаз твой, вот, как обширен горизонт, открывающийся нашему веку! Сын века, выбирай же, за кем из нас двух тебе идти! Я поведу тебя по новому пути! Иди по нему вслед за великими людьми своего века, впереди остальных! И ты будешь светить им, как утренняя звезда, светлый Люцифер!»
Да, наука открывает нам в стране поэзии новую Калифорнию! Правда, тот, кто предпочитает оглядываться назад и мало смотрит вперёд, какое бы он высокое и почётное положение ни занимал — скажет, пожалуй, что сокровищницей науки пользуются уже давно, и она почти вся уже исчерпана великими бессмертными певцами, прозревавшими будущее значение науки! Положим; но не забудем также, что и в то время, когда Феспис говорил со своей колесницы, и тогда жили в мире мудрецы. Гомер давно уже спел свои бессмертные песни, но после него явились новые поколения, породившие Софоклов и Аристофанов. Древние северные саги и предания лежали как бы нетронутыми, неизвестными сокровищницами, пока не явился Эленшлегер и не указал, какие можно вызвать оттуда мощные образы!
Мы не хотим сказать этим, что поэт должен излагать стихами разные научные открытия. Дидактическая поэзия и в эпоху своего расцвета была только механической куклой, а не имела в себе настоящей живой души. Поэт должен только просветиться светом науки, постичь ясным взором истину и гармонию и в малом и в великом. Тогда разум и фантазия его очистятся, просветятся и укажут ему и новые формы, и более одухотворённые слова. Даже отдельные открытия в состоянии окрылить его мысли. Что за сказочный мир открывается, например, под микроскопом, если наложить его на наш человеческий мир! Электромагнетизм может стать жизненной нитью в новейшей комедии и романе, а сколько можно создать юмористических творений, если вознестись с нашей крошечной, как песчинка, земли, заселённой мелким заносчивым человечеством, в бесконечное мировое пространство, где рассеяны млечные пути! Недурной иллюстрацией к нашей мысли могут послужить слова одной старой знатной барыни: «Если каждая звезда есть такая же планета, как наша земля, с разными государствами и Высочайшими дворами, то какое бесконечное множество дворов! Голова закружится от одной мысли!»
Мы не скажем, как одна французская писательница: «Я рада умереть, не предстоит больше открытий в мире!» Осталось ещё столько неизвестного, неисследованного и в море, и в воздухе, и в земле, столько чудес, которые должна открыть наука, чудес, каких не создаст и фантазия поэта.
И вот, народится поэт с детскою душою, и, как новый Алладин, вступит в волшебную пещеру науки; мы говорим «с детской душой»: не будь у него детской души, великие силы природы поработят его. Новый Алладин зажжёт лампу поэзии, которою всегда есть и будет человеческое сердце, и явится господином природы, добудет из пещеры дивные плоды и построит, с помощью духов, новый дворец поэзии в одну ночь.
События повторяются, характер человеческий не меняется и с тысячелетиями и повторяется в отдельных личностях, одна наука вечно производит новое! Наука озаряет весь мир светом истины!
Мощный образ Божий, освещай человечество! И когда его духовный взор привыкнет к этому блеску, появится и новый Алладин, и Ты будешь с ним, когда он краткими, ясными и мощными стихами воспоёт истину и красоту, откроет новую поэтическую Калифорнию!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |