1858

В последние годы мне так часто твердили, будто мои сказки немало выигрывают в исполнении самого автора, что я и сам в конечном итоге готов в это поверить. При этом, чем больше собрание, перед которым я выступаю, тем якобы лучше удается мне чтение. Хотя во время подобных опытов сам я испытываю невероятный страх. Поначалу я даже не мог уснуть всю ночь накануне, а когда наступал сам вечер выступления, меня лихорадило.

Страх у меня вызывают не отдельные, пусть даже самые именитые слушатели, а толпа, сама людская масса. Она как бы отуманивает мой рассудок, лишает воли. Тем не менее встречают меня всегда с радостью и провожают шумными аплодисментами. В последние годы в Копенгагене был образован Рабочий союз; я имею в виду не тот, что известен сейчас, а другой, организованный ранее. С ним активно сотрудничали, выступая перед его членами с лекциями общеразвивающего содержания, два человека: врач профессор Э. Хорнеманн и редактор Билле. Они обратились ко мне с просьбой прочесть в Союзе несколько моих сказок.

В Копенгагене тогда царили неспокойные и тревожные времена. На чтение пришло намного больше народа, чем вмещал большой зал. За пределами его, прижавшись к окнам, толклись множество людей, требовавших, чтобы окна открыли. Мной овладело неспокойное и нервное настроение. Тем не менее стоило мне встать за кафедру, как от страха не осталось и следа.

Я начал чтение с предварительного вступления, которое счел необходимым.

«В число познавательных чтений, которые проводятся в Рабочем союзе, сочли необходимым включить лекцию, посвященную искусству поэзии, тому искусству, благодаря которому мы видим и познаем красоту, доброту и истину.

В английском Королевском военно-морском флоте через все снасти, большие и малые, пропущена красная нить, означающая, что канаты эти принадлежат короне. Жизнь всех людей на свете также пронизана одной нитью — невидимая, она указывает, что все мы принадлежим Господу.

Находить эту нить в малом и в большом, в собственной жизни и во всем, что существует помимо нас, — вот в чем призвано помочь нам искусство поэзии, воплощенное в самых различных формах. У Хольберга оно проявляется в его комедиях, которые показывают людям их слабости и комичные недостатки, благодаря чему мы можем научиться многому.

С самых древних времен искусство поэзии было неразрывно связано с тем, что ныне мы называем сказкой. В самой Библии истины и мудрости облечены в аллегории и притчи. В наше время все мы, без исключения, знаем, что притчу не следует понимать буквально. Всегда следует искать глубинный смысл, заложенный в ней и соответствующий той невидимой нити, которая нас пронизывает. Мы хорошо знаем, что, когда слышим эхо, отраженное стеной, лесом или горой, это кричит нам не стена, лес или гора, — мы слышим отзвук собственного голоса. Точно так же и в сказке, и в притче нам следует искать самих себя — то есть познавать смысл, поучение и радость, сосредоточенные в них.

Таким образом, искусство поэзии встает в один ряд с наукой в процессе познания нами красоты, доброты и истины. Потому-то послушайте теперь несколько сказок!»

Я читал сказки, чувствуя, что публика внимательно слушает: до меня доносились отдельные наивные и непосредственные возгласы. Я был рад, что пришел читать этим слушателям, они мне понравились. Потом я читал сказки еще несколько раз, и другие писатели последовали моему примеру.

В 1860 году был создан нынешний Союз рабочих, развернувший более широкую деятельность. Я выступал в нем с чтением своих произведений регулярно каждую зиму и неизменно встречал со стороны слушателей огромное внимание и одобрение. Помимо меня, на таких встречах выступали еще многие наши поэты и писатели, а также известные актеры, читавшие стихи и драматические произведения. На одном из ежегодных праздников, когда Союз отмечал дату своего образования, провозгласили тост за украшение датской сцены ныне покойного Микаэля Вихе. Именно ему, как было сказано, принадлежала честь первому взломать лед равнодушия и впервые познакомить членов Союза рабочих с дарами поэзии. Его примеру последовали другие. И действительно, Вихе первым выступил с чтениями (насколько я помню, стихотворения Эленшлегера) в Союзе рабочих, организованном в 1860 году, но за год до этого, когда рабочие впервые объединились, первым им читал я, и этой чести никому уступать не намерен.

В Студенческом обществе я прочитал мои первые сказки, еще будучи молодым студентом. С тех пор прошли годы. Теперь, в 1858 году, я снова читал их и получил такой сердечный и теплый прием, что мой страх от выступления перед большой аудиторией если не исчез совсем, то, во всяком случае, сгладился: я знал, чувствовал, что и здесь, среди рабочих я читаю для молодых, горячих сердец, для здоровых от природы людей, превращая эти вечера в прекрасные праздничные мгновения.

В последние годы накануне каждого Рождества или в начале весны я печатал по тоненькой книжке сказок, на желтой обложке которой красовалось изображение аиста, который летел, неся Весну на своей спине. В последнюю из вышедших книжек вошла большая сказка «Дочь болотного короля». О ней Ингеманн писал:

«Сорё, 10 апреля 1858 г.

Дорогой друг!

Вы — счастливый человек! Упав в сточную канаву, Вы тут же находите в ней жемчужины, а на этот раз — в болоте — нашли драгоценный камень! Благотворный Фантазус подносит розу к нашему носу как раз в том месте, где пахнет хуже всего, обнаруживая в болоте истинно королевское сокровище. То, что дочка прекрасна, я уже слышал от других. С удовольствием повидаюсь с ней после бани и семи ополаскиваний, которые Вы ей устроили. Я проникся такой любовью к ее старшим братьям и сестрам, а также к вкусу ее банщика и его утонченному эстетическому светочу, что уверен, ни к самой девушке, ни к половине королевства в придачу, которое она, конечно же, принесет, не пристанет ни одного пятнышка от грязного королевства ее папаши. А вот в нашем собственном королевстве грязи достаточно. Хорошо бы Ваша принцесса сумела показать, что из доброго и прекрасного способно породить подобное королевство. Счастья Вам и благодати в новом году Вашей жизни! Возможно, я непоследователен, но как бы высоко я ни ценил факт рождения человека как условие продолжения жизни и всего, ради чего еще стоит жить, все же дни рождения как таковые я не ценю. Впрочем, дату второе апреля мы помним по другой причине — из-за настоящего провозвестника мира, летящего на спине у аиста — виньетке выходящих в этот день Ваших сказок и историй. Орден Даннеброга тоже подоспел почти к этому же дню, и данную награду мы также находим естественной и прекрасной. Сердечный привет от нас обоих.

То, что театр не погубил Хауха, для меня вести радостные. Я бы на такой должности погиб, да и Вы тоже, будь Вы даже паче чаяния практичны, как сам черт. Когда я был директором, то тоже отличался практичностью, однако власть забирает силы, и еще один год я не выдержал бы. А теперь нам остается счастливая частная и творческая жизнь и яркие, сильные крылья Психеи, которые позволяют порхать над цветами или, как Вам, нестись в коляске по болотному королевству, чтобы потом вознестись в наш освещенный яркими лучами летнего солнца мир.

Сердечно преданный Вам
Б.С. Ингеманн».

В июне я снова пустился в путь — отправился навестить супругов Серре и друзей в Бруннене.

Но радостям дорожной жизни вскоре наступил конец. Дома же меня ожидало известие, которое потрясло, наполнило меня скорбью, болью и ужасом. Воспоминание о нем мучает меня до сих пор каждый раз, когда друзья из Америки зовут меня посетить страну, находящуюся по ту сторону мирового океана. На первых страницах «Сказки моей жизни» я уже рассказывал о доме адмирала Вульфа в Копенгагене, о его жене и детях и о его старшей дочери Хенриетте, которая всегда, как в тяжелые, так и в радостные для меня дни, принимала живейшее участие во всем, что со мной происходило. После смерти родителей она жила вместе со своим младшим братом Кристианом, лейтенантом военно-морского флота. Более доброго и самоотверженного брата, чем он, наверное, не видал свет. Хенриетта очень любила путешествия, они, можно сказать, стали для нее необходимостью или даже залогом хорошего самочувствия; особенно любила она морские поездки. В нескольких дальних путешествиях брат сопровождал ее. С ним она посетила Италию, Вест-Индские острова и американский континент. Во время предпоследней своей поездки они попали на судно, на котором началась желтая лихорадка. Брат заболел, и Хенриетта, девушка хрупкая, стала его сиделкой, проводила у его изголовья все свое время, вытирала платком его горячий, потный лоб и потом утирала тем же платком слезы со своих глаз. Тем не менее организм ее оказался сильным — она не заразилась, в то время как брата болезнь доконала. Охваченная болью потери, Хенриетта удалилась оплакивать свое горе в Иглвуд, поблизости от Нью-Йорка, в дом Маркуса Спринга и его замечательной жены, с которыми ее познакомила писательница Фредрика Бремер. Через год Хенриетта Вульф вернулась на родину, и мы виделись с ней чуть ли не ежедневно. Потеря брата стала для нее чрезвычайно большой утратой. Мыслями она часто уносилась туда, где покоился его прах, и хотела непременно туда вернуться. Летом 1858 года она наконец решилась и в сентябре отправилась в путь на гамбургском пароходе «Австрия». Последнее свое письмо сестре она отправила из Англии. В нем рассказывалось, что на борту судна множество пассажиров, но ни с кем из них она не сдружилась, и еще — когда они сошли в Англии на берег, она вдруг почувствовала такое сильное желание отказаться от дальнейшей поездки, что чуть было не отправилась обратно домой, однако, устыдившись своей слабости, все же осталась на корабле.

Вскоре после этого мы прочитали в газете о том, что пароход «Австрия» погиб в результате пожара, случившегося на нем в Атлантическом океане. Это известие повергло меня в отчаяние. Сестра Хенриетты и ее старший брат, все ее родственники и знакомые были объяты тревогой и мучились от неизвестности: никто не знал, какая ее постигла судьба. Вскоре появились первые описания ужасных сцен, происходивших в момент гибели судна; они исходили от тех, кому удалось спастись; но кто были эти люди? Неужели ей, такому нежному и хрупкому созданию, посчастливилось остаться в живых? И вместе с тем не было никаких определенных известий о ее гибели в морской пучине. Я вложил всю мою боль в слова, которые записал в первые же моменты скорби:

Хенриетте Вульф
(погибшей на пароходе «Австрия» 13 сентября 1858 г.)

Там, на судне горящем над бездной морской,
Ты ужас познала, нам непостижимый,
И как ты страдала, и смертью какой
Погибла в сражении с неодолимой.

Ты, смелую, сильную душу тая
В столь хрупких покровах, всегда над толпою
Стояла — им пламенность сердца твоя
Претила — но Небо гордится тобою.

Была ты сестрой мне, добра и тверда,
Ты знала меня, ты меня понимала,
От смерти не раз ты спасала, когда
Поэта ногами толпа попирала.

Пустой же, болтливый, что твой бубенец,
Толпой защищен, и тропою овечьей
Бредет без конца, но приходит конец —
Кончается жизнь, словно сон человечий.

Прощай же, подруга начальных тех лет!
Добра ты была ко мне не по заслугам.
Тоскуя по брату, ты брату вослед
Ушла — и теперь вы едины друг с другом.

Могила твоя — океан, океан,
А камень надгробный в груди моей бьется.
Душа твоя на Небе, там тебе дан
Покой — там за муки стократ воздается.

На судне горящем над бездной морской
Ты ужас познала, нам непостижимый,
И как ты страдала, и смертью какой
Погибла в сражении с неодолимой.

Дни и ночи мысли мои были заняты только этим событием. Я не мог думать ни о чем ином и не раз ночью в период неизвестности от всего сердца просил Господа: если связь между миром духовным и физическим все-таки существует, пусть даст мне знак, какой-нибудь сигнал оттуда, свыше, пусть даже это случится в сновидении. Но, несмотря на то что все мои помыслы, когда я бодрствовал, целиком и полностью были поглощены подругой моей юности, ничего, что могла бы связать с ней моя фантазия, в моих снах так и не появилось. Навязчивые думы о случившемся настолько владели всем моим существом, что однажды днем, когда я шел по улице, мне показалось, что дома на ней превратились в огромные волны, катившиеся навстречу друг другу. Я явственно видел их движение; и в этот миг меня объял настоящий ужас — я испугался себя самого настолько, что, собрав всю волю в кулак, заглушил наконец снедавшую меня постоянно мысль об одном и том же. Я чувствовал, что в противном случае сошел бы с ума. И тогда чувства мои неожиданно посетил покой, я с надеждой стал уповать на Господа, а моя скорбь растворилась в печали.

Ингеманн писал мне:

«Сорё, 19 октября 1858 г.

Чем богаче душа, заключенная в малом и слабом теле, тем легче ей перейти из фазы горения в фазу затухания и тем свободнее ее вознесение в великое Царство духа, туда, где единственно мы можем передохнуть и найти настоящее упокоение. Впрочем, автору «Умирающего дитя» и «Быть или не быть» излишне напоминать о светлой стороне картины, живописующей гибель смертного, какой бы подчас ужасной она нам ни казалась, в какое бы отчаяние ни повергала. Вы уже сами описали все это, и поскольку к тому же дали волю чувствам боли и любви в своей прощальной песне освобожденной душе, то тем самым лишили боль ее разящего жала еще задолго до того, как это письмо дойдет к Вам. Мы с Люси искренне сочувствуем Вашей боли, одна картина того ужасного, что, вероятнее всего, произошло, заставляет нас полностью разделять ее с Вами, но, хвала Всевышнему, мы знаем также, где и как Вам искать и где Вы найдете не только утешение, но также и вдохновение, которые может даровать лишь такая возвышенная любовь, как Ваша. Господь благословит Вас и даст Вам силу не только обрести утешение самому, но и разделить его с сестрой усопшей».

Старший брат фрёкен Вульф, капитан военно-морского флота Петер Вульф написал письмо одному из спасенных с парохода офицеров, но единственное, что ему удалось узнать таким образом — Хенриетту Вульф видели в тот день за столом на завтраке. Потом она обычно удалялась в свою каюту и выходила из нее, как было известно, только к обеду. Катастрофа произошла как раз в этот промежуток времени. Судно окуривали, поджигая деготь, бочка с дегтем опрокинулась, и растекшаяся горящая жидкость быстро распространила вокруг дым и пламя, которые вскоре охватили весь корабль. Следовало полагать, что Хенриетта Вульф, задохнувшись от дыма, умерла в своей каюте и та стала ее могильным склепом на дне Атлантического океана.

Примечания

Они обратились ко мне с просьбой прочесть в Союзе несколько моих сказок. — Речь идет о Рабочем союзе — общественной организации, созданной в Копенгагене в 1853 г. для просветительской деятельности среди рабочих. Первое выступление Андерсена состоялось в нем не в 1858 г., как следует из его записей, а в 1860 г.

Орден Даннеброга — Орденом «Серебряный крест Даннеброга» Андерсен был награжден 31 марта 1858 г.