Утром, около половины третьего, служанка позвала меня любоваться восходом солнца. Большинство путников, закутанных в плащи и башлыки, стояло уже на горной площадке. Из каких-каких только мест ни собралась сюда эта пёстрая людская толпа, занятая теперь одною мыслью: «сейчас восходит солнце!»
Мы как будто находились на острове; облака расстилались под нами словно безграничное, безбрежное море, вдруг застывшее неподвижной массой. На голубом небе не было ни малейшего отблеска зари; солнце вставало красно-кровавым шаром без лучей, и только когда оно уже совсем поднялось над горизонтом, на расстилавшееся у наших ног облачное море разом хлынул поток света.
Старый школьный учитель, мой спутник по дилижансу, долго-долго стоял, скрестив руки и не говоря ни слова, только блаженно улыбаясь. Наконец, у него вырвалось: «Как жаль, что нет со мной ни жены, ни дочек! Да и старая Анна (их служанка) себя бы не вспомнила от радости, увидав такое великолепие! Что ж, Господи Боже мой? Места тут для всех бы хватило!.. Вот так-то я и всегда рассуждаю, когда любуюсь чем-нибудь таким особенным! Да, здесь хватило бы места и всем добрым друзьям! И они бы, небось, порадовались, глядя на это!»
Солнце подымалось всё выше и выше, и более лёгкие облачка начали уже таять; голубой эфир как будто впивал их в себя; более же тяжёлые облака ветер угонял вниз в горы, выдававшиеся из этого облачного моря островами. Скоро стало совсем светло, и мы увидели города, башни, поля и луга, казавшиеся издали прелестнейшими миниатюрами. Такого чудного утра не было ещё в этот год на Брокене.
Я вскарабкался на так называемый «Жертвенник ведьм» и на высокую «Чёртову кафедру», напился холодной воды из «Источника ведьм», купил себе брокенский букет, которым девушка украсила мой дорожный картуз, и простился с новыми своими знакомыми. Особенно сердечно распрощались мы со стариком, школьным учителем. Ему мы все так пришлись по сердцу, что он попросил и меня, и всех прочих расписаться у него в альбоме: надо же ему было показать своим домашним с какими хорошими людьми довелось ему столкнуться! Мы исполнили его просьбу и затем распростились.
Я присоединился к одному семейству из Гамбурга. Впереди шёл проводник, за ним гуськом тянулся весь наш отряд, замыкавшийся осликом, который нёс наши пожитки. У каждого из нас было в руках по зелёной ветке, которой мы по временам подгоняли нашего ленивого Пегаса, — он, по-видимому, больше помышлял о собственном удобстве, нежели о нашем. Дорога шла то густым лесом, то по краю обрыва, в глубине которого виднелись небольшие горы, тоже обросшие сосновым лесом; на дальнем расстоянии они казались холмами, засаженными картофелем. На всё, лежавшее внизу под нами, была как будто наброшена лёгкая дымка, так что мы смотрели на всё это великолепие словно сквозь огромное зеленоватое стекло. В иных же узких ущельях лежал такой густой туман, что сквозь него ничего уже нельзя было различить, а с виду-то он казался таким же лёгким и прозрачным, как самый воздух!
Птички весело щебетали; в чашечках цветов сверкали жемчужинками капли росы, весь ландшафт был залит лучами солнца. Как, однако, хорош Божий мир!
Близ Эльбингероде, горного городка, я распростился со своими спутниками. Скоро меня окружили голые скалы; узкая тропинка бежала вдоль берега маленькой речки. Я находился в Рюбеланде; это искажённое название «Räuberland» — разбойничья страна; здесь, на одной из скал, стоял в старину замок рыцаря-разбойника. Теперь от замка нет и следов.
Окружающая меня природа действительно почти подавляла своим величием, но мне показалось, всё-таки, что она глядит на меня как-то уж чересчур свысока, и я, наконец, схватил бумагу и карандаш, решившись показать ей, что всё же я господин над нею!
«Своей грозной миной меня запугать
Тебе не удастся, громада немая!
Не думай и ты от меня убежать,
Бурливая речка, шалунья живая!
И птичка, что прочь улететь норовит,
И ты, моя речка, и скалы, и горы —
Всё, всё на бумаге здесь прочно стоит!
На что мои пали пытливые взоры,
Тому не избегнуть уж власти моей;
Поэт, ведь, опасный для всех чародей!»
По ту сторону селенья Рюбеланд шла горная тропинка, подымавшаяся вверх к углублению в скале, служившему входом в пещеру Баумана... Здесь я нашёл ещё двух путешественников. Каждому из нас дали в руки по зажжённой лампочке. Проводник двинулся вперёд, и мы стали спускаться вглубь этого окаменелого фантастического царства.
Сначала пришлось пробираться по низкому проходу, напоминавшему те ходы, что прорывает от своей норы лисица; выпрямиться здесь было невозможно, и мы шли согнувшись. Затем вступили как будто в старый полуобвалившийся подвал какого-нибудь замка; здесь царила мёртвая тишина, нарушаемая лишь однообразным звуком паденья водяных капель. Начался спуск в пропасть по сырым ступеням узенькой лестницы; тут уж каждый думал и заботился только о самом себе — как бы не ступить мимо, не сорваться с лестницы! Лампочки освещали только часть лестницы, всё же остальное тонуло во мраке. Самой лестнице, казалось, не было конца. Этот мрак, мешавший нам разглядеть разверзавшуюся под нашими ногами бездну, донельзя увеличивал охватившее нас ещё при самом начале спуска жуткое чувство. Проводник то и дело напоминал нам, чтобы мы держались покрепче и ступали куда следует, уверяя при этом, что опасности нет никакой, — разве лестница сломается; тогда можно и шею свернуть!
Как в сущности человек односторонен в истинном значении этого слова! Мы ежедневно видим бесконечную бездну, как над нами, так и вокруг нас, но эта воздушная бездна ничуть не волнует нас. Напротив, стоит нам увидеть бездну под ногами, и у нас голова кружится. Вообще к спуску в недра земли мы относимся с каким-то боязливым почтением, спускаемся туда неохотно, а между тем всем нам суждено сойти туда, и только там и ждёт нас истинный отдых и покой!
Переходя из пещеры в пещеру, мы спускались всё глубже и глубже; порой проход становился до того узким и низким, что приходилось идти поодиночке и согнувшись в три погибели, порою же так раздавался и вширь и ввысь, что свет от лампочек не достигал до стен и сводов.
Кругом, куда ни взглянешь, зияли тёмные пропасти, нависали причудливыми фигурами сталактиты; фигуры эти не всегда, однако, соответствовали тем предметам, с которыми сравнивал их наш проводник. Я ведь, кажется, тоже обладаю кое-какою фантазией, а между тем никак не мог согласиться с ним! Было здесь также и много такого, на что он не обращал нашего внимания, хотя и следовало бы.
У ног наших журча струился источник; мы напились из него холодной кристально-прозрачной воды. Один из моих спутников поднял с земли какую-то кость; осмотрев её с величайшим вниманием, он объявил, что это остаток скелета какого-то животного древней породы. Я не спорил: кость была ни дать-ни взять от коровьей ноги, а коровы, ведь, как известно, очень древняя порода!
Пещера Баумана названа так в память открывшего её рудокопа Баумана. Он спустился туда в 1670 г. на поиски руды, ничего не нашёл и заблудился в её бесчисленных ходах и переходах. Двое суток плутал он, пока не нашёл выхода; душевное потрясение и голод так сильно подействовали на его организм, что он вскоре затем и умер, успев, однако, обратить внимание людей на диковинное построение пещеры.
Во время нашего странствия по этому лабиринту меня не покидала мысль о блуждавшем здесь злополучном Баумане, и сердце моё всё время усиленно билось. Я всё представлял себе, что должен он был пережить и перечувствовать за эти двое суток, один, охваченный страхом, обречённый на голодную смерть! С каким облегчением вздохнул я, выбравшись вновь на свет Божий, почувствовав себя опять между живыми людьми!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |