Великий шведский король, спаситель Германии, Густав Адольф основал Салу; лесочек поблизости храним еще преданием о юношеской любви доблестного короля, о его встрече здесь с Эббою Браге*. Серебряные рудники Салы — самые большие, самые глубокие и самые старые в Швеции, они уходят вглубь на сто семьдесят саженей, что почти равно глубине Балтийского моря. Одного этого уже достаточно, чтобы вызвать интерес к городку; как-то он выглядит сегодня? «Сала, — говорится в путеводителе, — расположена в лощине, в плоской и малопривлекательной местности». И так оно и есть. Окрестности лишены всякой прелести, а проселочная дорога ведет прямо в город, у которого нет своего лица. Он состоит из длинной улицы с одним узлом и несколькими волоконцами; узел — это площадь, а волоконца — переулки, что к ней привязаны. На длинной улице, вернее сказать, длинной для маленького городка, было совершенно безлюдно, никто не выходил из дверей, никто не показывался в окнах. Наконец, к моей радости, поравнявшись со скобяной лавкой, где в окне были выставлены набор булавок, косынка и два чайника, я узрел человека — одинокого, стоящего неподвижно приказчика, который, свесившись через прилавок, глядел в открытую дверь. Наверняка он записал под вечер в своем дневнике, если у него таковой имелся: «Сегодня через наш город проехал путешественник, кто такой, известно одному Господу Богу но не мне!» Вот что говорило лицо приказчика, а лицо у него было честное.
В трактире, куда я пришел, царила такая же загробная тишина, что и на улице; ворота были закрыты наглухо, но внутри все двери стояли настежь, посреди горницы расхаживал дворовый петух и кукарекал, желая показать, что в доме все ж таки кто-то есть; впрочем, дом был весьма живописен, с открытым балконом, обращенным во двор, — на улице уж очень бурлила жизнь. Там висела старая вывеска и поскрипывала на ветру, как живая. Я видел это из моего окна, а еще я видел, что мостовой на улице завладела трава. Ярко светило солнце, но светило как будто бы в одинокое жилище холостяка, или же на горшок с бальзамином у старой девы; было тихо, как в шотландское воскресенье, хотя дело происходило во вторник; все так и настраивало к «Ночным размышлениям» Янга**.
Я заглянул с балкона в соседский двор: ни души, но перед тем там играли дети; там был разбит садик из сухих палочек, их воткнули в рыхлую землю и полили водой; там все еще лежал черепок, очевидно, служивший лейкой. Палочки означали розы и герань. То был чудесный сад! Ах! Мы, большие, взрослые люди, играемся точно так же, разбиваем сад с розами любви и геранью дружбы, поливаем их своими слезами и кровью сердца... и однако же они так и остаются сухими палочками, без корня. Это была грустная мысль, я это чувствовал и, дабы сухие палочки превратились в моем воображении в цветущий жезл Ааронов***, вышел наружу; я двинулся по волоконцам и длинной нити, то бишь по маленьким переулкам и большой улице, где оказалось оживленнее, нежели я смел ожидать; мне повстречалось стадо коров, бредущее домой или из дому, этого я не знаю, они шли без вожатого. Приказчик все еще стоял за прилавком, он через него перегнулся и поздоровался, путешественник ответно приподнял шляпу; это стало в Сале событием дня. Прости, тихий город, выстроенный Густавом Адольфом там, где его юное сердце узнало первую любовь и где серебро залегает глубоко под землей, то есть уже за городской чертою, «в плоской и малопривлекательной местности»!
Я никого здесь не знал, провожатого у меня не было, я и пошел за коровами, и попал на кладбище; коровы побрели дальше, я же перелез через каменную ограду и очутился среди могил, где росла высокая трава и почти на всех надгробных камнях стерлись надписи, лишь на одном или двух можно было разобрать: «В ... году», но каком? И кто же здесь упокоился? Все было стерто с камня, как стерт с лица земли тот, кто ныне был прахом во прахе. Какую жизненную драму разыгрывали вы, умершие, в тихой Сале? Над могилами сияло заходящее солнце; на деревьях не шевелился ни один лист; тишина, мертвая тишина царствовала в городе серебряных рудников, который в воспоминании путешественника — не более чем рама, куда заключен свесившийся через прилавок приказчик.
Примечания
*. Браге Эбба (1596—1674) — фрейлина матери Густава II Адольфа, вдовствующей королевы Кристины.
**. «Ночные размышления» Янга. — Речь идет о поэме «Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» (1742—1745) английского поэта и драматурга Э. Янга (1683—1765).
***. ...цветущий жезл Ааронов... — Аарон, в ветхозаветных преданиях, первый в череде первосвященников. Его особое избранничество подтверждено чудом: жезл Аарона был найден расцветшим (Книга Числа, 17).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |