«Я обязан своим положением только самому себе», — любил повторять Андерсен. Эти слова были для него единственным защитным средством в обществе, где ему приходилось бывать и где выше всего ценились знатное происхождение и богатство. Поэтому Андерсен мечтал о путешествиях, которые хотя бы на время вырвали его из чуждой ему обстановки светского салона, открыли бы перед ним новый, иной мир. «Путешествовать — для меня значит жить», — неоднократно говорил писатель. Путешествия обогащали его, заставляли по-иному воспринимать события современности, становиться их участником. «Во время путешествий, — писал Андерсен, — жизнь становится насыщенной и интересной, человек перестает питаться, как пеликан, собственной кровью и начинает воспринимать природу во всем ее величии».
Каждое путешествие духовно обновляло писателя, он возвращался домой помолодевшим, полным новых творческих планов. Летом 1840 года он снова поехал в Германию, на этот раз впервые в жизни — поездом. «16 миль примерно за три с половиной часа, я совершенно потрясен, — писал Андерсен, — теперь я знаю, что значит летать, теперь мне знаком полет птиц или туч... О, как я восхищен человеческим разумом! Да, он достоин бессмертия!»
Сказочник спорит с теми, кто утверждает, будто с появлением железных дорог путешествия утратили всякую поэзию: мимо самых красивых пейзажей приходится, мол «пролетать на крыльях ветра». Нет, уверяет писатель, путешествие утрачивает всякую поэзию именно тогда, когда сидишь запакованным в тесный дилижанс, глотаешь пыль и умираешь от жары. Он испытывает благоговение перед теми, кто создал это чудо — железные дороги, и поет восторженный гимн XIX веку, который превращает жизнь в сказку. «О, какое величайшее творение человеческого ума — железная дорога! — пишет он. — Благодаря ей мы поспорим могуществом с чародеями древних времен! Мы запрягаем в вагоны чудо-коня, и пространства как не бывало. Мы несемся, как тучи в бурю...»
Путешествия приносили Андерсену много новых впечатлений и встреч. Чудом была для него встреча с венгерским композитором и пианистом Ференцем Листом, игру которого ему посчастливилось слышать в Гамбурге. Писатель очень любил музыку. Слушая ее, он преображался: ему чудился то щебет птиц, то рев бури в сосновом бору... Сказочника, неоднократно слышавшего игру знаменитого немецкого композитора Роберта Шумана, потрясла манера исполнения Листа. Он показался ему демоном, прикованным к роялю.
Радостным было новое свидание с Италией в 1841 году. Андерсен веселился на карнавале в Риме, любовался заснеженными вершинами гор и окутанным дымкой Везувием.
Но из всего путешествия начала 1840-х годов самое яркое впечатление оставила Греция. Перед писателем будто развернулась арена мировой истории. Каждый холм, каждый камень рассказывали о великих событиях. «Сколько нового и интересного я пережил!» — писал он из Афин, где посетил развалины древнего Акрополя.
Впереди была скала с крепостной стеной, под ногами — глыбы мрамора с высеченными на них барельефами. Был он и на празднике свободы в Афинах 6 апреля 1841 года в честь освобождения греков из-под власти турок. Писателя поразил общенациональный характер праздника, ликование греческого народа, сбросившего с себя иноземное иго. «По всей стране, в каждой деревушке развевается ныне флаг свободы!» — отмечал Андерсен. Его трогали до слез мелодичные греческие песни, в которых слышался голос истории, вся боль народа.
Особенно понравилась Андерсену одна из песен времен турецкого ига, которую он пересказал в своем путевом очерке «Базар поэта»: «На вершине Олимпа, в сосновом бору, плакал старый олень, плакал горько, рыдал неутешно, и изумрудно-лазурные, алые слезы лились на землю ручьями, а мимо лань проходила. — Что плачешь, олень, что роняешь изумрудно-лазурные, алые слезы? — К нам нагрянули турки ордою, а с ними собак кровожадных стаи! — Я их погоню по лесам, по горам, прямо в синего моря бездонную глубь. — Так лань говорила, но вечер настал — ах, лань уж убита, и загнан олень!»
Писатель много разъезжал по Греции. Он взбирался по горным тропинкам, продирался сквозь кустарник, пересекал вброд широко разлившиеся реки, ночевал в палатке. Он неустанно любовался величественной и прекрасной природой, слушал рассказы обитателей диких гор. Один из них он воспроизвел в истории «Побратимы». Двое молодых людей заключили союз дружбы, дав клятву: «Брат мой — часть меня самого; моя святыня — его святыня, мое счастье — его счастье, я должен жертвовать для него всем и стоять за него, как за самого себя». Они сдержали эту клятву, сражаясь против турок.
Писателю очень хотелось побывать в придунайских странах, хотя его отговаривали ехать туда. Но он все-таки посетил в том же году Сербию, Болгарию, Румынию, Венгрию, Австрию и Чехию. В поступках Андерсена не раз проявлялась противоречивость его мировоззрения и характера. Так, например, он верил в добрых королей, но не мог не сочувствовать пробуждению революционных сил народа. Называл политику опасной и запрещал себе говорить о ней, но долг художника, который хочет правдиво изображать жизнь, заставлял его нарушать этот запрет. Был не из храбрых, но ехал в страны, охваченные народным восстанием.
Лучше всех об этом противоречии в своем характере сказал он сам: «Я не принадлежу к смельчакам, мне часто говорили, да и сам я знаю это. Но должен все-таки оговориться, что по-настоящему пугают меня только мелкие опасности. Напротив, когда мне угрожают более серьезные и когда есть за что бороться, во мне просыпается воля, которая заставляет меня двигаться вперед, воля, которая крепнет из года в год. Я дрожу, я боюсь, но, однако, делаю то, что считаю правильным. И я полагаю, что когда обладают врожденной трусостью и все-таки собственными силами преодолевают ее, то дело сделано».
В Болгарии Андерсен воочию увидел революционные волнения. Оттуда писатель отправился в Чехию, в Прагу, где посетил могилу своего соотечественника, астронома Тихо Браге, который жил в XVI веке. Он был изгнан из Дании и умер вдали от родины. Судьба Тихо Браге вызывала гнев и горечь у поэта, потому что и в современном ему датском обществе талантливым людям не воздавалось по заслугам. Андерсен оплакивал Браге, негодовал на его современников, рассуждая сам с собой: «Спокойнее, сын нового века! Живи ты в то время, быть может, и ты не сумел бы оценить его как следует! Быть может, величие его уязвило бы и твое тщеславие, быть может, и ты подлил бы яду в кубок его жизни!.. Дания, — восклицает Андерсен, — в гербе твоем изображено сердце! Пусть бьется оно и в твоей груди!»
Вскоре сказочник вернулся на родину. «Я чувствовал, что теперь для меня должна была начаться новая жизнь, — писал он впоследствии о своем путешествии на Восток. — Так оно и случилось. Хотя об этом и не очень много говорится в моих более поздних произведениях, но это сказалось на моем мировоззрении, на всем моем духовном развитии». Прежде всего это отразилось в новом путевом очерке «Базар поэта» (1842).
В августе 1841 года Андерсен начал записывать некоторые впечатления и мысли, навеянные путешествием. «Что касается моего путешествия, то я не собирался говорить о нем, но, увидев Восток, почувствовал своего рода влечение к нему», — говорил он.
Так появилась книга, в которой Андерсен описал достопримечательности виденных им стран и городов, изложил свои литературно-эстетические взгляды. В очерке явно ощущается сочувствие писателя простым людям, с которыми ему довелось встречаться. Палубные пассажиры, оборванные эмигранты, едущие из Болгарии в Америку, нищие на ступенях римского Колизея — вот кто стал предметом его изображения. Но, рассказывая о чужеземных странах, Андерсен не забывал о родине. С нежностью воспевал он ее леса и луга, ее славных сыновей, призывал Данию быть к ним доброй и гуманной.
Наблюдая жизнь, писатель пришел к важному для себя выводу, определившему его творческий метод: любое явление природы, любые вещи и предметы из окружающей действительности могут войти в сказку. «Беру жизнь и творю из нее сказку», — как бы говорит Андерсен. В Нюрнберге в королевском дворце внимание писателя привлекли печи с позолоченными фигурами, изображающими христианских и языческих богов. Они могли бы дать материал для диковинной сказки! Игрушка маленькой девочки-турчанки, встреченной писателем на пароходе, — кувшинчик для питья в форме лошадки с птичкой на каждом ухе — пробуждает его фантазию, и он пишет, что если бы умел говорить по-турецки, то моментально сочинил бы девочке сказку об этой игрушке. Ветер, шумящий в листьях лип, рассказывает ему предание о рыцаре — грозе богачей, а морские волны и дубовая роща нашептывают легенду о Кара-Георге — освободителе Сербии.
Книга «Базар поэта» была не обычным путевым очерком. Порой спокойное повествование сменялось фантастическими картинами: бронзовый кабан, неподвижно застывший на одной из площадей Флоренции, неожиданно срывается с места и безудержно мчится вперед; в саду соловей томно поет о своей безнадежной любви к розе; собственные копенгагенские сапоги писателя, которые вместе с ним приехали в Рим, диктуют ему свою биографию. Все эти чудеса творились в сказках и историях «Бронзовый кабан», «Роза с могилы Гомера», «Мои сапоги», «Побратимы», включенных Андерсеном в книгу «Базар поэта». Эпиграфом к ним могут служить слова из сказки «Бронзовый кабан»: «...любую картину можно перенести на бумагу...»
Хотя волшебство и фантастика сказки в обычном смысле у Андерсена отсутствуют, произведения его не становятся от этого менее сказочными. В ночном городе оживают статуи и картины. Перья танцуют по бумаге в комнате обычной итальянской гостиницы, где хозяйка каждое утро вытряхивает простыни в окно. На могиле Гомера, куда отовсюду приезжают туристы, розе снятся прекрасные сны. Вместе с тем все предметы, вещи и растения сохраняют присущие им свойства и особенности. Читатель ясно видит позеленевшего от времени бронзового кабана, его отполированный до блеска от многочисленных прикосновений пятачок, ощущает его тяжесть, когда кабан спускается с лестницы: «Бумс! бумс!» Видит он и сапоги писателя, и прекрасную розу с могилы Гомера.
Книга «Базар поэта» вызвала живые отклики современников. Некоторые датские журналы и газеты отмечали, что читатель получил возможность увидеть все, что видел сам писатель. Но никто не обратил внимания на сказки и истории, опубликованные в этом путевом очерке.
Настал 1843 год. Андерсен считал его одним из самых значительных в своей жизни. Писатель снова побывал во Франции. А в жизнь его вошла любовь, которая хотя и осталась безответной, но пробудила в сказочнике большие творческие силы. Андерсен встретил и полюбил замечательную шведскую певицу Йенни Линд.
Апрель — май этого года Андерсен провел в Париже. Гюго, с которым он подружился, прислал датскому писателю билет на представление своей пьесы «Бургграфы» и не раз сопровождал его в театр. Много внимания уделял Андерсену жизнерадостный, блестящий и остроумный Дюма-отец, автор знаменитой книги «Три мушкетера». Дюма водил датского друга за кулисы театров, которые тому казались сказочным королевством, и однажды представил его знаменитой актрисе Рашель. Расположен к Андерсену был и поэт-романтик Альфред де Виньи. «В. Гюго, Рашель, А. Дюма, Альфред де Виньи и многие другие очень способствуют тому, чтобы сделать для меня Париж дорогим и незабываемым!» — писал сказочник.
Встретился Андерсен и с Гейне, да так искренне и сердечно, что перестал, по его словам, «бояться показаться ему таким, каков я есть». Гейне очень нравилась сказка «Стойкий оловянный солдатик», и он восторженно представил жене Андерсена как автора этого чудесного произведения.
Грустно было Андерсену возвращаться на родину после всех знаков внимания, оказанных ему за границей. Ему казалось, что на родине его не признают, что там его считают, самое большее, «поэтом с талантом». «Если б в Дании меня ценили наполовину так высоко, как в Германии!..» — с горечью восклицает Андерсен. Он жалуется, что датчане строги к нему, что на него смотрят лишь как на «бедного мальчика», хотя он уже давным-давно вырос. Вместе с тем он счастлив, что любим, признан за границей, знаменит, что был гостем веймарского герцога и камергера Больё де Марконе, что со всех сторон слышал там: «Ваши сказки бессмертны! Ваше имя скоро обойдет все страны! Ваши сказки станут народными».
Узнала датского писателя и Россия, о которой он как-то сказал: «Жемчужиной всех государств Европы есть и останется могучая Россия; поздно поднялась она к культуре, но сияет уже теперь во всей своей славе». В 40-х годах восторженные упоминания об Андерсене встречаются в письмах известного ученого и популяризатора скандинавской литературы в России Я.К. Грота, по рекомендации которого его сестра Р.К. Грот перевела из книги «Базар поэта» главу «Лист» и сказку «Бронзовый кабан», а также роман «Импровизатор». Сказка понравилась Я.К. Гроту. Что касается романа, то он, вызвав несколько положительных рецензий, подвергся резкой критике В.Г. Белинского. Белинский критиковал роман «Импровизатор» за искусственность действия и слабость характера главного героя.
Журнал «Современник» познакомил русских читателей с Андерсеном, поместив перевод статьи из шведской печати: «Застенчивый нрав и неловкость в приемах причиною, что Андерсен еще не нашел должности по своим способностям, в нем все еще видят оборванного мальчика, бегающего по улицам с полужалкою, полусмешною миною; он живет в Копенгагене произведениями своего пера, и место рождения его, Оденсе, еще не дождалось иллюминации в честь его».
Справедливо считая, что на родине его ценят гораздо меньше, чем в Европе, Андерсен тем не менее постоянно повторял: «Больше всего я люблю Данию!»
Однако в середине 40-х годов писатель получает некоторое официальное признание и на родине. Его начинают приглашать во дворец короля Кристиана VIII и принца Августенбургского. Быть может, при дворе этих титулованных особ писатель встречал и некоторых своих будущих героев. Например, первого приближенного короля из сказки «Соловей» (тот напускал на себя такую важность, что, если кто-нибудь из низших осмеливался заговорить с ним, он отвечал только «Пф!») или придворную даму. В сказке «Снежная королева» предстала придворная дама в образе ручной вороны, страдающей головными болями с тех пор, как получила место при дворе и стала объедаться.
Андерсен был знаменит во всей Европе, но был ли он счастлив? Семьи у него по-прежнему не было, и он страдал от одиночества. Многие объясняли неустроенность личной жизни писателя его некрасивостью. Внешность Андерсена, судя по описаниям современников, была очень своеобразна. «Он был высок, худощав и крайне оригинален в осанке и движениях, — писал о сказочнике его биограф В. Блок. — Руки и ноги его были несоразмерно длинны и тонки; кисти рук широки и плоски, а ступни ног таких огромных размеров, что ему, вероятно, никогда не случалось опасаться, чтобы кто-нибудь подменил его калоши. Нос его был так называемой римской формы, но тоже несоразмерно велик, и как-то особенно выдавался вперед... светлые и крайне маленькие глаза его, скрытые в своих впадинах за большими веками, не оставляли по себе впечатления... Зато очень красив был его высокий, открытый лоб и необычайно тонко очерченные губы...» По свидетельству современников, лицо Андерсена поражало своей одухотворенностью. «У вас внешность настоящего поэта», — говорили ему.
Йенни Линд, которую любил Андерсен, боготворила сказки и стихи писателя, но не любила его самого. Во время первой встречи в 1840 году она не произвела впечатления на Андерсена. Когда же в 1843 году он увиделся с нею вновь, ее пение потрясло сказочника. Он понял, почему Йенни Линд называли «шведским соловьем». Когда Андерсен описывал в сказке «Соловей» скромную птичку, которая пела «так, что просто чудо», и пение которой «так и хватало за сердце», перед глазами его стояла Йенни Линд.
Андерсен послал ей письмо, в нем он объяснился в любви. Через месяц пришел ответ: Йенни Линд хотела быть только его сестрой и другом. Они постоянно переписывались и встречались то в Германии, то в Англии. «Об этих встречах, — вспоминал Андерсен, — можно было бы написать целую поэму сердца, разумеется, моего, и я смело могу сказать, что благодаря Йенни Линд я впервые познал святость искусства и проникся сознанием долга, повелевающего забыть себя самого ради высоких целей искусства». Йенни была милым и отзывчивым человеком; Андерсен запечатлел образ певицы в своей поэтической сказке «Ангел».
Жизнь отказала Андерсену в личном счастье, но у него было много друзей. Самыми близкими ему были Эдвард Коллин и его жена Хенриетта. И еще одна Хенриетта, дочь адмирала Вульфа, черты которой сказочник придал своей Дюймовочке. Из друзей старшего поколения он особенно был привязан к Торвальдсену. Великий скульптор искренне любил писателя и его сказки, особенно сказку «Гадкий утенок». Нередко во время работы Торвальдсен с улыбкой слушал сказки, которые читал ему сам автор. И часто встречал его словами: «Ну, будет нам, деткам, сегодня сказочка?»
Незадолго до смерти скульптора был торжественно отпразднован день его рождения. Друзья, в том числе и Ханс Кристиан, рано утром разбудили Торвальдсена, колотя по сковородам вилками и ножами; вдобавок они громко пели сочиненную Андерсеном потешную песенку. Вскоре из комнаты вышел скульптор и пустился вместе со всеми в пляс. Сколько жизни и веселья кипело в этом старом уже человеке! Никто не думал, что конец его так близок. Торвальдсен умер в 1844 году. Похороны скульптора стали национальным событием. Современники вспоминали, что почти все жители столицы вышли проводить своего великого соотечественника в последний путь. Студенты пели песню на слова Андерсена:
Дорогу дайте к гробу беднякам —
Из их среды почивший вышел сам!
Страну родную он резцом прославил
И память по себе навек оставил.
Верным средством от всех бед и утешением для Андерсена оставалась работа. Политикой он интересовался мало, а увлечение ею некоторых своих знакомых считал данью светской моде.
В то время, после смерти короля Фредерика VI, последовавшей в 1839 году, многие в датском обществе надеялись, что новый король Кристиан VIII даст стране и новую конституцию. Но надежды эти не оправдались. Более того, Кристиан VIII запретил без специального разрешения печатать политические сообщения в газетах.
Деятельность «Общества правильного применения свободы печати» затухала. Андерсен вышел из Общества, написав по этому поводу: «Общество превратилось в большую организацию, которая все еще каждую пятницу издает свой бюллетень под названием «Датский народный листок»; это — свидетельство того, что Общество еще не завершило своего существования. Я устал от него, да, испытал своего рода нежелание вести «светскую жизнь».
Интерес писателя привлекло тогда крестьянское движение, которое с середины 40-х годов начало развиваться в Дании. Руководил этим движением учитель Расмус Сёренсен. Ему удалось организовать Крестьянский союз, где решались вопросы обучения крестьян в народных школах, налогов, воинской повинности. Некоторые из писателей понимали, что если общий уровень самосознания крестьян поднимется, то они смогут играть важную роль в политической жизни Дании. Андерсену хотелось внести свою лепту в просвещение крестьян. В одном его письме есть такие строки: «Не собирается ли Крестьянский союз издавать произведения для крестьян? Мне бы хотелось написать для них что-нибудь».
И вот в ноябре 1845 года он начал историческое произведение из народной жизни, пьесу «Грезы короля», о замысле которой писал: «История рассказывает о старом солдате, который в темнице был единственным близким королю человеком; этот солдат умер в темнице, и король плакал горькими слезами; он и король — главные действующие лица». Старый солдат, не покинувший короля в беде, — воплощение верности и преданности. Он — «сын народа». Прототипом короля в пьесе послужил Кристиан II, последний король, объединивший в XVI веке под своей властью Данию, Норвегию и Швецию. Стремясь к абсолютной монархии, он беспощадно боролся с феодалами и запретил продажу крепостных, за что его заточили в крепость.
Король в изображении Андерсена — идеальный и гуманный монарх. В пьесе оживает старая мечта писателя о короле — друге народа, который ведет борьбу с феодальной знатью. Этот король мало чем отличается от простого солдата, горожанина или крестьянина. Он мечтает о благе Дании и о том, чтобы вырвать «с корнем сорные все травы, что пьют из почвы, из народа соки», о том, чтобы обрезать «дворянам — вранам хищным — крылья».
Следующей пьесой Андерсена, обратившей на себя внимание современников, была пьеса «Цветок счастья» (1845). «Я хотел во имя истины и к чести нашего времени показать, что тот век, который многие поэты превозносили до небес, был мрачным и убогим», — говорил он об идее своего произведения. Внимание писателя в этой пьесе с ее фантастическим, сказочным сюжетом сосредоточено на эпохе короля Вальдемара I, жившего в XII веке и известного в истории под именем «Великий». Писатель опровергает миф, созданный датскими историографами об этом короле. Он считает, что для времен Вальдемара I характерно жесточайшее угнетение крестьян и что величие короля и страны покоилось «на костях народа». Мрачным картинам тирании и угнетения крестьян противопоставлены в пьесе сцены счастливой семейной жизни лесничего. «Я хотел показать, — писал Андерсен, — что счастье в жизни там, где любят и любимы». Прогрессивные стороны пьесы «Цветок счастья» не были отмечены критикой, и драматург Хейберг с презрением говорил об ее обычности и о том, что многие из ситуаций пьесы, вероятно, «в значительной степени взяты из грубой действительности!..»
Пьесы, разумеется, не были лучшим в творчестве Андерсена, и Эдвард Коллин справедливо видел в них одну из основных причин непризнания его писательского таланта на родине: «Вы и Дания великолепно уживаетесь, — писал Коллин другу, — и уживались бы еще лучше, не будь в Дании театра». Несмотря на настойчивые увещевания Коллина, считавшего Андерсена сказочником, и только сказочником, писатель постоянно возвращался к театру, любовь к которому была в нем неистребима.
Пьесу «Грезы короля» и еще одну комическую пьесу «Первенец» он послал в театр анонимно, и они имели успех. Директор театра сказал как-то Андерсену: «Вот если бы вы дали нам такую вещицу, как «Первенец»! Это прелесть что такое, но, конечно, совершенно не в характере вашего дарования! Вы — лирик, и у вас совсем нет того юмора, который присущ автору этой пьесы».
Однажды в шутку сказочник сам написал о себе критическую статью, жестокую и придирчивую. В заключение он строго потребовал, чтобы Андерсен побольше учился и не забывал, сколь многим он обязан своим учителям. С этой критической статьей сказочник явился к Эрстеду. У того как раз были гости, и Андерсен прочитал при всех свою статью. Присутствующие нашли, что критика слишком резка.
— Резка-то резка! — заметил Эрстед. — Но... сдается мне, тут есть кое-что и основательное, показывающее верный взгляд на вас.
— Еще бы! — сказал Андерсен. — Раз я сам написал все это.
Ответом было всеобщее изумление, смех и шутки.
От несправедливой критики, от личных неприятностей Андерсена по-прежнему спасали путешествия. Редактор английской «Литературной газеты» Уильям Йердан много раз приглашал сказочника в Англию, где были переведены его романы. И вот чудесной весенней порой, в мае 1847 года, Ханс Кристиан вновь выехал в Лондон. Он проехал через Германию и Голландию. Голландские газеты сообщили о приезде датского сказочника, и его пребывание в Гааге стало сплошным триумфом.
Однажды его пригласили в празднично убранный отель.
— Что тут за торжество? — изумленно спросил Андерсен.
— Это в честь вас! — сказал ему один из голландцев.
Они вошли в большой зал, и писатель увидел, что там собралось многочисленное общество. Даже из провинции явились почитатели его таланта.
— Это все ваши голландские друзья, — сказали Андерсену, — они рады случаю провести этот вечер с вами.
В Англии и Шотландии Андерсена чествовали не менее горячо, чем в Голландии. Йердан написал о нем в газете и познакомил со многими тогдашними знаменитостями. Датского писателя приглашали в английские дома. Его радушно приняла семья Чарльза Диккенса. Окна жилища английского писателя выходили на канал и на море. Стоял час отлива, вода быстро сбегала, обнажая песчаную отмель; на маяке горел огонь. После обеда сказочника окружили дети Диккенса: они просили его рассказать сказку.
«Я был счастлив», — писал Ханс Кристиан после первой встречи с Диккенсом. Английский писатель подарил ему двенадцать томов своих сочинений с надписью: «Хансу Кристиану Андерсену от его друга и почитателя». Великий романист проводил Андерсена на пароход, когда тот покидал гостеприимные берега Англии. «Мне хотелось еще раз пожелать вам доброго пути!» — сказал он датскому писателю.
Долгие годы переписывался Андерсен с Чарльзом Диккенсом, который называл его «товарищем по оружию» и, приглашая в гости, предлагал в его распоряжение весь свой небольшой дом от крыши до погреба. Когда после десятилетнего перерыва Андерсен снова побывал в Англии, он воспользовался гостеприимством Диккенса. Датский сказочник восхищался Диккенсом-писателем и любил его как человека. Поэтому пребывание в доме Диккенса навсегда осталось для Андерсена одним из самых светлых воспоминаний его жизни.
В Лондоне Андерсен впервые столкнулся с узаконенным нищенством. Просить милостыню в столице было запрещено, и нищие либо продавали для вида коробки спичек, либо подметали улицу, а прохожие подавали им монетки.
Андерсен испытывал сочувствие к беднякам. Но высший свет Лондона с его необычайно развитым чувством кастовой замкнутости, с его чопорностью вызывал у писателя усмешку. На память приходили почему-то улитки, жившие среди лопухов в родном Оденсе. Так рождалась сказка «Счастливое семейство», где под видом улиток изображались тупые и ограниченные, всегда и всем довольные мещане из высшего общества. Улитки считали, что усадьба — а это был для них весь мир — существует только для того, чтобы их там сварили и подали на серебряном блюде. Чванные и гордые, белые улитки пренебрежительно относились к черным улиткам, которые не имели собственного домика. Старые улитки оставили молодым в наследство все лопуховые заросли, лучше которых ничего на свете нет.
Но то, что молодые улитки и их многочисленное потомство не удостоились чести попасть в усадьбу и быть съеденными, они восприняли как должное, сделав успокоительный для себя вывод, что «усадьба совсем разрушилась, а все люди на свете повымерли». Как настоящие мещане, они считали, что все в мире существует только ради них. «И вот дождь барабанил по листьям лопухов, чтобы позабавить улиток, а солнце сияло, чтобы зеленел их лопух, и все они были очень-очень счастливы». В заключительной части сказки содержалась резкая сатира на обывателей.
Путешествие в Англию усилило в творчестве Андерсена критику европейской, и особенно датской, действительности. Он начинает все больше понимать, что непризнание в Дании вызвано в основном его происхождением. Верхушка датского общества, у которой, по словам Андерсена, были «свои собственные поэты», не признавала писателя — выходца из народа. Зато к нему прекрасно относилась молодежь. Андерсен впервые выступил в это время с чтением своих сказок в «Студенческом союзе». «Аудитория была благодарной и интеллигентной, — писал он, — и доставила мне много радости. Молодые студенты мне очень преданы. Подрастающее поколение на моей стороне».
Особенно любили Андерсена дети. Стоило ему прийти в какой-нибудь дом, как там начинался праздник. Однажды, это было в Германии, он торопился в театр с одним немецким художником, и тот попросил писателя заглянуть по дороге в одно семейство.
— Дети будут так счастливы, — сказал он Андерсену.
— Но ведь представление вот-вот начнется! — возразил сказочник.
— Ну, каких-нибудь две минутки! — попросил художник и повел Андерсена в дом.
Их окружила целая толпа детей.
— А теперь расскажите им сказочку! Одну!
Андерсен рассказал сказку и поспешил уйти.
— Вот странный визит! — недовольно сказал он.
— Восхитительный! — ликовал художник. — Дети только и бредят Андерсеном и его сказками, и вдруг он сам стоит среди них, рассказывает им сказку и — исчезает. Вот это сказка для ребятишек! Они ее вовек не забудут!
Там же, в Германии, сын одного из знакомых Андерсена, маленький Эрик, подарил ему своего оловянного солдатика. Сказочника очень тронул подарок Эрика, и он вспомнил о нем в сказке «Старый дом». Ее герой — тоже маленький мальчик, — подкараулив как-то слугу одинокого старика, жившего в соседнем доме, передал его хозяину пакетик со словами:
— У меня два оловянных солдатика, так вот один — ему! Старый господин ведь так одинок, бедный!
Солнечным лучом были для Андерсена и письма Диккенса. Английский романист пришел в восторг от новой книжки сказок, полученной им на рождество. «Мальчик, старик и оловянный солдатик пользуются особенным моим расположением, — писал Диккенс о сказке «Старый дом». — Я перечел эту сказку несколько раз и все с тем же бесконечным удовольствием». Письмо Диккенса, датированное декабрем 1847 года, было самым приятным из всех полученных Андерсеном в преддверии нового года.
«Ну вот, — писал Андерсен, — наступил 1848 год. Удивительный год извержения вулкана, когда великие волны времени залили кровью и наше отечество... Перед нами предстал целый период мировой истории, великие удары волн докатились и до датского берега; серьезное время...»
В Дании вслед за французской революцией 1848 года начались так называемые «мартовские события». Либералы под влиянием рабочих и ремесленников потребовали новой конституции и правительства, которое пользовалось бы доверием народа.
Волнения в Копенгагене Андерсен воспринял как революционные выступления. «По улицам днем и вечером двигались большие толпы народа, распевавшие отечественные песни... — вспоминал в своих мемуарах писатель, — на сцену словно вступило совсем другое поколение». Андерсен не сразу понял историческое значение этих событий. Многое казалось ему преждевременным и разрушительным, но он добросовестно стремился понять смысл происходящего и доброжелательно относился к его участникам.
В 1848 году Андерсен закончил роман «Две баронессы», где рассказал об участи подневольных крестьян, которым во время крепостничества жилось в Дании «не намного лучше, чем вьючному животному», и о жестокости помещиков. Провинившихся сажали верхом на деревянные козлы — «кобылу», подвешивая к их ногам свинцовые гири. Один крестьянин сидел на «кобыле» до тех пор, пока не стал калекой. А барон в это время пировал со своими друзьями. Писатель заключает в кавычки традиционные слова «старые добрые дни». Он неоднократно высказывает мысль о равноправии людей независимо от их происхождения. «Мы все, — говорит одна из героинь романа, — созданы из одного и того же теста. Один появляется на свет в газетной бумаге, другой — в золоченой, но из этого вовсе не следует, что надо кичиться позолотой. Благородные люди встречаются в любом сословии, но благородство определяется умом, а не происхождением, потому что у всех струится в жилах одинаковая кровь».
Современная Андерсену критика оставила без внимания этот художественно слабый роман. Все подтверждало правоту Эдварда Коллина. Пьесы и романы Андерсена особым успехом не пользовались. Зато все большую известность приобретали его сказки. В Дании вошло в обычай дарить на рождество сказки Андерсена. Свое истинное призвание, пожалуй, начал понимать и сам писатель, когда после выхода в свет в ноябре 1844 года первого выпуска сборника «Новые сказки» написал: «Мне кажется, и я был бы счастлив, окажись я прав, что теперь я всецело посвящу себя сказке!..»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |